Тяжесть последнего воплощения и прощание с кармой. Воплощение Чем особенность воплощения
15. В чем особенность воплощения темы поэтического памятника в стихотворении С.А. Есенина?
В данном стихотворении Есенина лирический герой, стоя у памятника Пушкину, восхищается им. При этом он обращается непосредственно к поэту, будто бы ведя с ним разговор в реальной жизни. Также он сравнивает себя с ним, отмечая, что оба они повесы. Лирический герой Есенина надеется, что так же, как хулиганские поступки Пушкина не повлияли на его славу, так же и он войдет в историю своим творчеством, хоть и понимает, что это мечта, к которой нужно будет долго идти. Именно в этом выражается особенность темы поэтического памятника в стихотворении «Пушкину».
16. Кто из русских поэтов обращался в своих произведениях к литературным предшественникам или современникам и в чем эти произведения созвучны есенинскому стихотворению?
К литературным предшественникам и современникам обращались в своих стихотворениях такие поэтессы, как А.А. Ахматова в стихотворении «Смуглый отрок бродил по аллеям…» и М.И. Цветаева в стихотворении «Имя твое – птица в руке…».
В стихотворении Ахматовой, как у и Есенина, лирическая героиня обращается к Пушкину. Она с нежностью и теплом пишет о том, как слышит его «шелест шагов», замечает его образ в деталях: «Здесь лежала его треуголка / И растрепанный том Парни». Лирические герои обоих произведений будто чувствуют рядом с собой дух Пушкина, его присутствие.
А. Блок, которому посвящено стихотворение Цветаевой, был одним из любимых поэтов писательницы. Она пишет: «В легком щелканье ночных копыт / Громкое имя твое гремит». Лирическая героиня стихотворения, как и у Есенина, понимает недосягаемость поэта: «Имя твое – ах нельзя!». Тем не менее, и Пушкин, и Блок вызывают у лирических героев очень сильное чувство восхищения.
М. Бонфельд
О специфике воплощения конкретного в содержании музыки
Проблема связи искусства и действительности – одна из ключевых в эстетике. Она решалась и решается на разных уровнях и в разных аспектах. Для данной работы наиболее существен вопрос – какой предстает действительность, данная в художественных произведениях, в чем особенность этой «действительности искусства» в сравнении с реальной действительностью или преобразованной в результатах научного творчества. Однако, взятый в целом, и этот вопрос весьма объемен. Поэтому ограничимся выявлением определенных, важных для нашего изыскания его сторон.
Реальная действительность – это весь окружающий человека мир в неисчерпаемости явлений и связей между ними. И искусство, и наука, как в отдельных произведениях художников и ученых, так и в совокупности всех результатов их творческой деятельности, никогда не смогут дать абсолютно законченной, адекватной картины мира. И в том и в другом случае мы сталкиваемся с отражением отдельных сторон, фактов, явлений. Это обстоятельство, среди многих, служило поводом к максимальному сближению искусства и науки, как однотипных форм отражения реального мира.
Но достаточно взглянуть несколько более пристально на «действительность науки», как в поле зрения оказываются именно различия, уходящие корнями в самые основы каждой из этих форм общественного сознания 1.
Изучая под каким-либо углом зрения то или иное явление, наука не в состоянии охватить и проанализировать все его связи: изыскания в этом случае стали бы бесконечными. Всякое исследование (если понимать под этим словом не процесс познания вообще, а конкретную научную работу) посвящено только тем элементам, которые в данный момент представляются существенными. Так возникает неполнота картины. Но – и это обстоятельство наиболее важно! – тот участок действительности, те ее элементы, которые находятся в центре внимания ученого, воссоздаются им в результатах его работы с максимально возможной целостностью. Вновь открытые учеными закономерности не отвергают научно состоятельные результаты предыдущих исследований: последние становятся просто частным случаем более сложной и богатой связями системы. Максимально возможная на каждом этапе и в заданных рамках целостность отраженных объективных связей – вот идеал, к которому стремится в процессе работы каждый ученый.
В художественном творчестве все обстоит противоположным образом. Конечным этапом здесь является не целостность, но иллюзия целостности. Речь идет об обстоятельном свойстве любого творения искусства: оно, творение, представляет собой художественно организованное единство отдельных сторон реальном действительности, одни из которых выступают на первый план, другие оказываются фоном, третьи могут и вовсе игнорироваться 2.
Вспомним ленинское высказывание о том, что «...искусство не требует признания его произведений за действительность» 3. Оно удивительно метко по своему существу: не простая констатация факта «действительность реальная – не равнозначна действительности искусства», но искусство «не требует» (и, добавим, даже протестует против) такого восприятия отраженной в нем действительности. Любопытно, однако, что восприятие «действительности искусства» в качестве реальной существует. Искусство будит воображение и, тем самым, обеспечивает творческий характер восприятия. Художественное произведение взывает к собственному опыту человека, помещая его сознание как бы «вовнутрь» произведения. Таким образом, это сознание и «действительность» максимально сближаются; воспринимающий субъект становится заинтересованным действующим лицом, а не наблюдателем.
Но так как целостность мнима, иллюзорна, всегда можно определить, какие составляющие образовали данную в каждом творении художника «действительность искусства». Эта действительность не является реальной действительностью объективного мира, не является целостной действительностью, данной в результатах научного творчества; это – действительность, распадающаяся на ряд составляющих, ингредиентов, иными словами – действительность расчлененная.
Вдумчивое исследование расчлененной действительности, какой она дана в различных видах искусства, смогло бы, думается, приблизить эстетику к более четкому и, вместе с тем, достаточно гибкому определению специфики каждого вида, и, в конечном счете, к возможно объективной классификации их.
Наша же задача – выделить те стороны расчлененной действительности, которые необходимы для понимания природы конкретного в музыке.
Все великие мастера искусства с необычайно пристальным вниманием, остро, горячо реагировали на события и произведения в их художественной «вотчине». И в процессе обучения мастерству молодого художника доминирует доскональное изучение художественного наследия. Причем, не столько с точки зрения художественных приемов (хотя и эта сторона важна на определенном этапе), сколько в проникновении в «святая святых» мастера – его мышление: тогда памятники становятся живым искусством. Так учились Моцарт и Мусоргский, Шуман и Бородин, Шекспир и Пушкин; Готлиб Неефе учил так Бетховена постигать Баха; осваивая громадное художественное наследие, так учился и сам Бах. Став зрелым мастером, художник не перестает обогащать свой художественный опыт произведениями предшественников и современников, пусть даже занимая по отношению к некоторым из них острокритическую позицию. И сами художники и искусствоведы не прошли, конечно, мимо того факта, что изученное таким образом богатство отнюдь не остается только частью сознания художника, но переходит и в его творения.
Тема рыцарства, например, встречалась в творчестве несметного числа авторов и постепенно обросла «неотразимо» действующими атрибутами, вошедшими в плоть и кровь содержания этих произведений 4. И роман о бессмертном идальго из Ламанчи, пусть со знаком минус, но отталкивается именно от «действительности» рыцарского романа. Несколько веков бродила легенда о несчастном и могучем докторе, пока Гёте не обрел в ней основу для «Фауста». Из богатейшего источника русских сказок и былин наполняли свои кубки Пушкин и Цветаева, Ершов и Бажов. Существует обстоятельная научная литература об «источниках Шекспира».
А вот что говорил Гёте: ««Преображенный урод» лорда Байрона – это продолженный Мефистофель. И это хорошо. Если бы он в погоне за оригинальностью постарался бы избежать этого, у него вышло бы хуже. Мой Мефистофель поет песню, взятую у Шекспира, – и почему бы ему этого не делать? Почему мне нужно бы было мучиться и выдумывать свое, когда шекспировское как раз подходит и говорит именно то, что нужно? И поэтому, если даже пролог моего «Фауста» имеет сходство с экспозицией Иова (речь идет о библейской «Книге Иова». – М. Б.), то это опять-таки очень хорошо, и меня за это нужно хвалить, а не порицать» 5.
Таким образом, став явлением действительности реальной,6 «действительность искусства» часто проходит как бы второй круг преобразования. В отличие от первичной «действительности искусства», которая представляет собой отражение «действительности бытия», такой вторичный ингредиент можно назвать художественной действительностью.
Художественная действительность – это только одна из составляющих расчлененной действительности искусства, поэтому она редко используется в прямом, не снятом виде. Чаще всего она выступает в качестве примет сюжета, конструкции, стиля и т. д. Как и действительность реальная, художественная действительность проходит путь не прямого отражения в сознании художника. Именно это обстоятельство дает художнику право заявить: «Все, что у меня, – мое!... а взял ли я это из жизни или из книг – не все ли равно? Вопрос лишь в том, хорошо ли это у меня вышло!» 7
Роль художественной действительности, разумеется, неодинакова в различных видах искусства, но, по крайней мере, в трех из них – музыке, архитектуре, орнаменте, – ее трудно переоценить. (Необходимо хотя бы в нескольких словах соотнести предлагаемый термин «художественная действительность» с широко бытующим и, на первый взгляд, адекватным – «традиция». Понятие «традиция» охватывает значительно более широкий круг явлений и даже выходит за рамки искусства, бытуя в связи с самыми различными формами материальной и духовной культуры; в рамках же искусствознания «традиция» отнюдь не включает в свое определение в качестве основного момент связи произведений искусства с «действительностью искусства».)
То обстоятельство, что музыка, в отличие от многих других искусств, не обязательно связана с предметным отражением объективного мира, делает проблему конкретного в музыкальном искусстве особо сложной. Об этом красноречиво свидетельствует наличие полярных точек зрения на сам факт существования конкретного в музыке. Чтобы не быть голословным, приведу два высказывания из советской эстетической литературы последних лет.
«...Музыкальное содержание – это смысловой силы векторное содержание, а не конкретная идея» 8.
Несмотря на столь разноречивые выводы, обе работы близки в одном смысле: в них отсутствует собственно анализ музыки, который мог бы убедить в справедливости той или иной точки зрения. С другой стороны, в некоторых работах советских музыковедов существует немалое количество музыкальных анализов, из которых наличие в музыке определенного конкретного содержания очевидно. Примером может послужить великолепный анализ «Осенней песни» Чайковского, сделанный Л. Мазелем 10. Опираясь прежде всего на сам текст, а не на заголовок произведения 11, автору удается, насколько это возможно по отношению к небольшой фортепианной пьесе, подняться до высот обобщений социального порядка.
Однако каждый подобный анализ констатирует сам факт воплощения конкретного в музыке. Ускользает главное – истоки факта, его природа, механизм, внутренний смысл. Почему воплощение конкретного в музыке осуществляется столь необычным, сложным образом?
Попытаемся на основе уже сделанного хотя бы частично ответить на этот вопрос.
Что представляет собой материал музыки? В принципе, это – звуковая атмосфера, связанная с человеком. Поскольку человек постоянно расширяет и углубляет свои связи с окружающим миром, рамки этой атмосферы, также раздвигая свои границы, вбирают в себя все, что звучит в реальной действительности. Но существуют, тем не менее, какие-то участки звукового мира более тесно, непосредственно связанные с человеческой личностью как субъектом и человеческим обществом как объектом (по отношению к личности). Субъективный мир человека выявляется через интонации его речи, через «немые интонации» пластики движений человека (Асафьев). Если же эти интонации связаны с объединением группы людей в едино-действующий коллектив – они более объективны, внеличны. Само явление речевой и пластической интонации – есть уже опосредование, отражение внешнего мира, поскольку она является непосредственной реакцией сознания: «Интонация – это одно из самых могущественных средств выражения оценочного отношения человека к тому, о чем он говорит» 12.
Но в интонации, слитой с человеческой речью, есть предмет (в самой речи) и есть отношение к предмету (и в речи, и в интонации). В «чистой» музыке самого предмета, на первый взгляд, не существует. Это и дает повод для высказываний типа: «Музыка есть то искусство, которое более других отметает телесное, ведь она представляет чисто движение, как таковое, в отвлечении от предмета»13. И с другой стороны, отсутствие видимого предмета, о котором идет речь, делает несостоятельной гипотезу о происхождении музыкальной интонации от речевой. Б. Асафьев считал, что речевая и музыкальная интонации – две «ветви одного звукового потока» 14. Но если это так, если речевая и музыкальная интонации – не ствол и ветвь, а «две ветви», чем же обусловлена интонация музыкальная?
Поиски, очевидно, следует направить в те области, где отношение является само по себе характеристикой предмета или группы предметов реального мира. Для того, чтобы стать таковым, отношение должно быть эмоциональным. На связь таких определенных в эмоциональной характерности интонаций с музыкой обратил внимание Гегель: «Еще вне искусства звук в виде междометия, в виде скорбного крика, вздоха, смеха, составляет непосредственное, живейшее раскрытие душевных актов и чувств, это есть «увы» и «ах» чувства»15. Но Гегель добавляет далее, что это – еще не музыка, «ибо эти восклицания не выражают представленного содержания во всей его всеобщности» 16.
Междометие, равно как и жест, – есть нечто единичное, присущее конкретному человеку или конкретной группе людей. Но чтобы стать явлением искусства, то есть отражением действительности, обращенным к человечеству, следует, словами Энгельса, поднять «единичное из единичности в особенность, а из этой последней – во всеобщность» 17. Эта стадия знаменует собой возникновение собственно художественной деятельности, когда «возникают и относительно самостоятельные законы, которым подчиняются в своем развитии как эстетические чувства, так и художественная деятельность» 18 (по определению Б. Асафьева – «всецело музыкальные явления»19). К ним относятся элементы музыкальной речи и принципы их организации (например, музыкальный звук и лад).
Чем, например, отличается плач обрядовый от плача бытового? Прежде всего, вероятно, своей способностью «заразить» совершенно посторонних эмоциями плакальщицы – невесты или вдовы, то есть своей «обращенностью к человечеству». Но, одновременно с этим, плач обрядовый это уже не набор стихийных, хаотических, хотя и определенных в эмоциональной направленности звучаний бытового плача: он уже находится в плену многих закономерностей музыкального искусства, ограничивающих и упорядочивающих его структуру. Ладовые закономерности, например, диктуют плачу определенный звукоряд и т. п. Тот же плач вовлекается в круг еще более сложных чисто музыкальных взаимодействий, становясь, скажем, эпизодом оперы Мусоргского; еще большую обобщенность и условность приобретают интонации плача в арии lamento оперы XVIII века или в крупном симфоническом или камерном сочинении (и соответственно, все основательнее становится разрыв между ними и их первоисточником в реальной действительности – бытовым плачем).
Единичность, будучи возведенной во всеобщность, не остается только фактом для данного музыкального произведения; вовлекаясь в круг еще более условный, для которого всеобщность оказывается уже только особенностью, она продолжает жить в других произведениях искусства. «Как видно из истории музыки, почти нет такого периода, школы, поколения композиторов, в которых тем или иным способом не использовались бы факты музыкальной культуры, то есть произведения, ранее созданные, найденные готовыми» 20.
Накопленный материал позволяет, наконец, постулировать основной тезис данной работы: конкретное в музыке выявляется через художественную действительность, в то время как в других видах искусства, за исключением, возможно, архитектуры и орнамента, конкретное связано, прежде всего, с прямым воспроизведением или описанием ситуаций и образов реального мира. Проявления художественной действительности в музыке не только количественно неисчислимы, но и качественно исключительно богаты и разнообразны на самых различных уровнях: от фактуры изложения материала и до драматургической концепции многочасового музыкального действа. Особое место в музыкальном искусстве принадлежит художественной действительности, данной как жанр.
Проблема жанра – одна из наиболее широко обсуждаемых21, что, разумеется, не случайно. Рамки статьи не позволяют включиться в полемику с высказанными точками зрения. Однако само существо затронутой темы требует хотя бы максимально сжато охарактеризовать явление жанра, каким оно представляется в свете поставленных вопросов.
Прежде всего, жанр мыслится как компонент самой музыкальной ткани, объективно данный в ней и в этом смысле не зависимый от восприятия (он лишь выявляется в восприятии). Во-вторых, жанр – это наиболее полное по законченности и отшлифованности воплощение художественной действительности, когда ее приметы воспринимаются не порознь, но вступают в нерасторжимую связь и создают некое единство. Это последнее связано в своих первоистоках с какими-либо типичнейшими явлениями реальной действительности. Скажем, сарабанда – первоначально как крестный ход, а затем как траурное шествие вокруг катафалка – сосредоточила и передала в ритме и мелодии очень существенные для быта и культуры Испании XVI века черты. Это привело в дальнейшем к широчайшему распространению танца в Испании (а вскоре и за ее пределами); количество же перешло в качество: видовые признаки откристаллизовались и стали легко узнаваемыми при самом различном их музыкальном «наполнении» 22. И, наконец, всякий жанр, будучи порождением культуры определенной эпохи, может стать способом передачи конкретных черт этой культуры, недвусмысленно связывая музыку с определенными временами, социальными или общественными реалиями. Это последнее свойство жанра требует, как можно предположить, более развернутого обоснования. Рассмотрим его на конкретном примере.
Героика и до появления зрелых сочинений Бетховена входила в круг музыкальных образов, воплощаемых композиторами. Но происхождение и характер этой героики были совершенно иными. Ее генезис связан, в первую очередь, с театром эпохи классицизма. Герои – боги, императоры, – ни в коем случае не отождествлялись с сидящей в зрительном зале аудиторией (даже со зрителями-монархами, хотя были призваны поучать и – часто – льстить последним). Музыка этой жанровой сферы добетховенского периода (а частично и у раннего Бетховена) связана именно с героикой «на котурнах». Неудивительно поэтому, что будь это Бах («Sinfonia» из Партиты до минор), будь это Гендель («Увертюры» из клавирной сюиты соль минор), будь это Гайдн (II часть из известной Ре-мажорной сонаты – № 7 по акад. изд.), будь это ранний Бетховен (вступление к 8-й сонате), – вся героическая музыка связана с одной и той же жанровой сферой 23.
Из совершенно иных жанровых основ исходит героика в сочинениях Бетховена зрелого периода творчества. Это героика, пропущенная одновременно сквозь лирическое ощущение действительности, объединенная в жанровом аспекте с массовой траурностью, песенностью, танцевальностью. Так сказать, героика, перешедшая в зрительный зал. Слушая бетховенскую симфонию, мы не наблюдаем за героями: в этот момент мы сами – герои. Но ведь это и есть та главная примета эпохи, когда народная масса осознала себя реальной политической силой. Среди прочего, этот факт нашел отражение и в музыке народных празднеств и траурных шествий французской революции 24. И хотя Бетховен достаточно ясно раскрыл общефилософский смысл своих идеалов в хоре финала Девятой симфонии, связь их с яркой и грозной эпохой революционной борьбы во Франции была бы недоказуемым постулатом, если бы композитор не насытил свою музыку жанрами музыкальной культуры этой эпохи (благо таковая представляла собой определенную художественную ценность и вызывала значительный интерес).
Рассмотренный таким образом жанр предстает прежде всего как явление, тесно связанное через художественную действительность с действительностью реальной, как высшее в своей цельности воплощение художественной действительности.
Обратимся к возможностям жанра (и шире – художественной действительности) в передаче конкретного в музыкальных произведениях (по необходимости приведенные анализы фрагментарны и лишь призваны доказать правомерность метода).
Вначале рассмотрим жанр как средство передачи конкретного в драматургии крупного инструментального сочинения.
Драматургическая основа «Фантастической симфонии» Г. Берлиоза всецело основана на жанровом контрасте темы – Idee fixe с остальной музыкой в средних частях симфонии и отсутствии такового – в крайних. Даже не зная ни программы, ни названий частей, можно отметить следующие качества: I часть в наименьшей степени, по сравнению с остальными, связана с объективными (марш, танец) жанрами и, следовательно, наиболее лирична, субъективна. Именно в ней указанная тема – материал для развития. Три средние части, в основном, – объективны: вальс, пастораль, марш. В них тема – Idee fixe противостоит остальной музыке как сфера внежанровая. В финале же наблюдается нечто прямо противоположное происходящему в I части: растворение субъективного в объективном: связанный с массовым танцевальным ритмом жанр, в котором воплощена основная тема, настолько неожидан и элементарен, что дает повод для восприятия такого изложения темы как пошлой пародии. Именно так возникает и изживается конфликт между парящей в «небесных сферах», во внежанровом «вакууме» музыкой Idee fixe и всем остальным музыкальным материалом симфонии. Именно так мы, отвлекаясь от программы, понимаем роль и смысл взаимодействия субъективного и объективного начал в этой романтической симфонии: объективное вытесняет из симфонии субъективное и идеальное; последним в симфонии просто не остается места.
Обратимся к примерам, когда художественная действительность не проявляется как жанр. В теме фуги до-диез минор Баха (XTK, I, № 4) довольно трудно обнаружить признаки какого-либо жанра в основных его чертах. Каков же содержательный смысл темы? Б. Асафьев называет ее «сурово-сосредоточенной» 25. Можно ли объективно, опираясь только на сам музыкальный текст, обосновать эту образную характеристику? Рассмотрим художественную действительность этой музыки. Прежде всего, лад, выявленный необычайно остро. Но ранее было сказано, что лад – это «всецело музыкальное явление», способ организации материала. Однако и лад несет на себе определенную эмоционально содержательную нагрузку в том же аспекте, что и жанр. Именно это объясняет отношение к ладу как некоей этически-смысловой категории (проявлявшееся еще у древнегреческих исследователей музыки). Темп, наряду с ладом, относит рассматриваемую тему если и не к определенному жанру, то, по крайней мере, сужает круг возможных жанровых толкований; в качестве вероятных слышатся траурное шествие, хорал и т. п. Поэтому в теме прослушивается не только матовость (от минорного лада), но и суровость. Тема – одноголосна. Предполагая в глубине, «в подтексте», какие-то жанровые признаки, она не дает ни одному из них проявиться определенно. Так в нашем сознании появляется ощущение сосредоточенности: необходимо напряженно следовать за темой-«сфинксом», которая должна сама разгадать свою загадку 26. И действительно, жанровость от начала к концу фуги становится все более ощутимой: 2-я тема фуги представляет собой ариозные секвенции, 3-я – одновременно активна (маршевый характер начала) и сдержанна (несколько затянутое разрешение вводного тона); к концу фуги многократные стретты 3-й темы придают в общем хоральному складу музыки оттенок шествия (т. 93 и далее).
Конкретное можно выявить в музыке и в том случае, когда одни жанровые признаки как бы вступают в противоречие, конфликт с другими. Вот как с точки зрения особенностей жанра Л. Мазель характеризует начало увертюры: «.. .энергичные унисонные ходы издавна ассоциируются с трубными сигналами, фанфарами, призывами ко вниманию...» 27. Именно это качество присуще и началам Пятой симфонии Бетховена и Четвертой Чайковского. Можно и не знать, что «так судьба стучится в дверь», что в этой музыке «отражена сила рока» и т. п., но «увертюрность» этих начал в сочетании с предельной скованностью мелодической интонации, – она словно зажата в тиски мизерного диапазона, – создает ощущение конфликта между идущей от увертюры энергией и не дающей пространства для равномерного распределения этой энергии интонацией. А это, в свою очередь, обуславливает чудовищную концентрацию сил, наделяет каждый звук мощью, не свойственной человеческому естеству, но связанной в нашем представлении с явлениями надличными, иррациональными.
В «Полете валькирий» Вагнер достигает нужного эффекта благодаря весьма неожиданной и даже несколько парадоксальной (но не конфликтной!) связи различных элементов художественной действительности. В основной теме ощутим сплав двух жанровых пластов: фанфар (медь, движение мелодической линии по аккордовым звукам) и танцевальности (по-кошачьи упругий пунктирный ритм, – может быть, жига, по в медленном темпе, – в сочетании с типичным для подвижного танца метром – 98). Создается довольно сложное по ощущениям целое: что-то очень массивное и в то же время легкое; если можно так выразиться – героико-грациозное. А трель, постоянно звучащая у высоких деревянных духовых, создает зрительный эффект заоблачной, ровной, «безухабистой», но и напряженной линии полета. Достаточно «выпрямить» ритм (убрать пунктир) – и исчезнет танцевальность, а вместе и грация; снять фанфарность интонации, «сузить» мелодию – потеряется массивность, героичность.
Анализ художественной действительности дает возможность увидеть конкретное не только в инструментальной, но и в вокальной музыке. При этом, разумеется, анализ опирается исключительно на музыкальный текст, и, благодаря этому, выявляется, своего рода, «встречный образный ряд» 28 по отношению к словесному тексту.
Песней «Честная бедность» завершается цикл Г. Свиридова «Песни на стихи Р. Бернса». Аккомпанемент второй строфы этой песни (со слов: «Вот этот шут – придворный лорд...») представляет собой интереснейший случай использования художественной действительности. Вслушиваясь внимательно в размашистые интонации сопровождения, своеобразный пунктирный ритм (четверть с точкой – две шестнадцатые), полифоническую фактуру, – нельзя не заметить тесной связи этой музыки с музыкой медленных частей увертюр французского типа XVII – XVIII веков. Правда, собственно временные связи при восприятии цикла, скорее всего, останутся не услышанными. Но ощущение все той же героики «на котурнах» – осознанно или неосознанно – возникает безусловно. Словесный же текст строфы вносит существенную поправку в это восприятие, подменяя котурны ходулями. Поразительно и то, что эта же мелодия, когда в последней строфе она переходит в вокальную партию и теряет пунктирный ритм, звучит абсолютно без иронии, широким могучим распевом-гимном – композитор непринужденно, точными штрихами переводит ее в нужное для песни жанровое русло.
В зависимости от большего или меньшего «снятия» основных признаков жанра, музыка может быть более «конкретной» и более «абстрактной». Оторваться от художественной действительности совершенно без риска потерять элементарный смысл она не может. Вряд ли оправдано высказывание Ю.А. Кремлева о самых произвольных и рассудочных звучаниях, которые «неизбежно имеют тот или иной характер, а, следовательно, интонационно впечатляют…» 29. Мы воспринимаем музыку как некое содержание (впечатление), поскольку ориентируемся в ее жанровой атмосфере, то есть поскольку мы в состоянии выявить в ней некую закономерность, усвоенную ранее: художественную действительность. Можно говорить, следовательно, о большем или меньшем ограничении произвола, но отнюдь не о его господстве.
За рамками статьи осталось довольно много вытекающих из ее основных положений вопросов. Проблема художественной действительности широка и охватывает большой круг явлений. Задачей работы было доказать неизбежность появления в эстетике, и в особенности в эстетике музыкальной, понятия «художественная действительность» – более локального, чем традиции, и в то же время значительно более емкого, чем жанр, – в нем, этом понятии, и содержится, на наш взгляд, ключ к постижению конкретного в музыке.
Примечания:
1 Проблема различия и сходства науки и искусства занимает все более заметное место в современной культуре. Этой теме посвящен ряд интересных исследований. См.: Раппопорт С. О природе художественного мышления. В сб. «Эстетические очерки», вып. 2. М., 1967; а также «Художественное и научное творчество», в сб. статей под ред. Б. С. Мейлаха. Л., 1972.
2 Связь между отдельными сторонами действительности, как они выступают в художественном произведении, может оказаться и парадоксальной – в сказке, фантастике, юмореске.
3 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 38, с. 62.
4 А ведь все штампы в свое время действовали именно неотразимо – потому-то они и стали штампами!
5 Эккерман И. П. Разговоры с Гёте в последние годы его жизни. М. – Л., 1934, с. 267.
6 «...являясь отражением действительности, произведение искусства, вместе с тем, принадлежит к материальной культуре. Возникнув, оно перестает быть только отражением и становится само явлением действительности» (Лотман Ю. Лекции по структурной поэтике. Тарту, 1964, вып. 1, с. 18).
17 Энгельс Ф. Диалектика природы. М., 1952, с. 185.
18 Юлдашев Л. Социальные причины формирования эстетических чувств и их роль в обществе. В сб. «Вопросы марксистско-ленинской эстетики». МГУ, 1964, с. 64-65.
19 Асафьев Б. Музыкальная форма как процесс. Л, 1963, с. 212.
20 Lissa Z. Szkice z estetyki musycznej. PWM, 1965, s. 269.
21 См., например: Цуккерман В. Музыкальные жанры и основы музыкальных форм. М., 1964; Сохор А. Эстетическая природа жанра в музыке. М., 1968; сб. «Теоретические проблемы музыкальных форм и жанров». М., 1971.
22 «Сарабанда долго, до начала XIX столетия, оставалась выражением элегического, печально-торжественного и даже зловеще-гнетущего (напр., характеристика испанского гнета в Нидерландах в увертюре «Эгмонт» Бетховена. 1809 – 1810)». Б. Яворский. Сюиты Баха для клавира. М. – Л, 1947, с. 25. Как ни велик диапазон эмоциональных состояний, о котором говорит Яворский (от «элегического» до «зловеще-гнетущего»), его можно расширить, даже не выходя за указанные им временные границы: например, яркая, мажорная, гимническая «Сарабанда и партита» И. С. Баха (До мажор; BWV, 990).
23 Можно предположить, что замечание Р. Роллана о театральности «Патетической», среди прочего, основано и на этом качестве музыки.
24 См. также о различии коллективных танцев в дореволюционную эпоху и массовых – времени французской революции: Яворский Б. Сюиты Баха для клавира, с. 19-20.
25Асафьев Б. Музыкальная форма как процесс, с. 47.
26 А. Амброс называет эту же тему «таинственно-торжественной. (Амброс А. Границы музыки и поэзии. СПб., 1889, с. 45). Как видно из проделанного анализа, подобная характеристика также целиком согласуется с объективно выявленным в теме содержанием.
27 Мазель Л. О системе музыкальных средств и некоторых принципах художественного воздействия музыки. В сб. «Интонация и музыкальный образ», М., 1965, с. 226.
28 По аналогии с понятием «встречный ритм» (термин Е. А. Ручьевской).
29 Кремлев Ю. Интонация и образ в музыке. В сб. «Интонация и музыкальный образ», с. 41-42.
Шемякина Мария Константиновна
Белгородский государственный институт культуры и искусств
ОСОБЕННОСТИ ВОПЛОЩЕНИЯ КОНЦЕПТА «ВОЗРОЖДЕНИЕ» В КУЛЬТУРНОЙ ТРАДИЦИИ (теоретический анализ)
Термин «возрождение» в культурологической неоднозначности может быть рассмотрен в качестве модели исторической динамики бытия культуры. В подобном понимании концепт «возрождение» должен быть осмыслен как естественный механизм культурного изменения, основанный на повторяемости сюжетов развития элементов культуры, в которых заложена основа ее стабильности и энергийная сила восстановления.
Ключевые слова: концепт «возрождение», историческая динамика бытия культуры, механизм культурного изменения.
В современной культурологии, пожалуй, нет более сложного определения, чем определение самой культуры. Как отмечает ряд исследователей, на современном этапе развития культурологической науки совокупное представление о культуре сводимо к терминологическому употреблению понятия «культура» в двух значениях - «широком» и «узком». «“В широком смысле”, - пишет Э.В. Соколов, -к культуре относят все общественные, утвердившиеся в обществе формы жизни - обычаи, нормы, институты, включая государство и экономику. В “узком смысле” границы культуры совпадают с границами сферы духовного творчества, с искусством, нравственностью, интеллектуальной деятельностью» .
Термин «возрождение» с той же культурологической неоднозначностью может быть рассмотрен в нескольких смыслах.
Возрождение как эпоха и культура возникло в Италии в XVI в. в качестве некого итога осмысления культурного новаторства исторического промежутка между Средними веками и Новым временем. Этим понятием обозначили первый со времени античности блестящий расцвет культуры, гуманитарных наук, искусства, начавшийся после долгого, почти тысячелетнего упадка.
Термин Rinasdta (Возрождение) был предложен итальянским живописцем и историком искусства Джорджо Вазари в XVI веке в его труде «Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих». Дав определение основным характеристикам эпохи, мыслитель обозначил это время как период всестороннего развития нового искусства, предопределенного иными, нежели прежде, мировоззренческими установками, соединившими светский характер и гу-
манистическую направленность всех сфер жизни с обращением к античному наследию, как бы возрождением минувших образцов.
В XIX в. применительно к эпохе Возрождения утвердился французский термин «Ренессанс», прочно вошедший в русскую речь. Девизом и основной идеей культуры Возрождения становится обращение к «первоисточникам знания», восстановление во многом утраченных в средние века связей с культурными традициями античности. Как отметит А.И. Чернокозов, это соединение зачастую антагонистических противоположностей дало само понятие «осмысленной жизни» в ее целостности и нераздельности, когда «материальное и духовное, земное и божественное, христианское и языческое звучат в единой гармонической полифонии» . Искусство Возрождения, подтвердит ту же мысль А.А. Радугин, было «своеобразным синтезом античной физической красоты и христианской духовности» .
Возрождение, как историческая эпоха и феномен в развитии не только Италии, но и многих европейских государств, определялось наличием ряда характеристик, долженствующих быть в проявлении. Можно было бы их обозначить в следующем перечислении:
1) появление нового типа культуры, отличающегося своим креативно-творческим характером и динамическим строем;
2) обогащение культуры посредством оказания существенного влияния на мироощущение ее носителей (в качестве примера можно рассмотреть наличие изобилия научных открытий и технических изобретений, входящих в повседневную жизнь и навсегда ее изменяющих);
3) переход от средневекового жизненного уклада к технологическому (а если рассматривать
© Шемякина М.К., 2011
более широко, то смена экономических формаций, что, безусловно, было связано и с категориями государственного переустройства);
4) изменение в управленческом механизме, естественным образом влекущее за собой появление новых социальных реалий, антагонистических противоречий, выражающихся в непримиримом противостоянии классов (а возможно, и конфессиональных противоречий: изменение социальной роли церкви и религии в целом), и, как следствие, внешняя и внутренняя дисбалансиров-ка с тяготением к консолидации, попыткам поиска единых централизующих основ, способных объединить носителей культуры на базе традиций, языка, общих корней;
5) выработка идеи национального единства на основе социально-политического единства и культурных факторов;
6) борьба материалистического рационализма и чувственно-религиозного переживания, когда тяготение к мистическому постижению смысла или религиозному откровению дают основы мирочувствования. «Тайна Возрождения... - скажет В.В. Розанов, - лежит в самих сокровищах, в том, что.под влиянием сурового аскетического идеала умерщвления плоти в себе и ограничения порывов своего духа, человек только сберегал и ничего не умел тратить. В этом великом тысячелетнем молчании. в этом насильственном закрытии глаз на мир... в тысячелетних молитвах. вырисовались образы мадонн.» ;
7) утверждение гуманистического начала как осевого направления в развитии культуры: духовное самоутверждение человека в мире, признание величия его природной красоты и возможности творческого преображения окружающего мира; гармоничное взаимопроникновение светского, церковного и фольклорного начал, включение античного наследия в искусство (живопись, литературу, театр, архитектуру, музыку).
Размышления над истоками гуманистической культуры приведут А.Н. Веселовского к мысли, с одной стороны, о вписанности истории Возрождения в «историю мысли» как особого формообразующего этапа западной цивилизации, с другой - о распространении антропологического принципа структурирования общества на отдельные этапы развития человеческой культуры .
Так рождается понятие концепта «возрождение», долженствующего быть рассмотренным не
столько как историческая эпоха, но как модель исторической динамики бытия культуры.
Каждый народ, подчеркнет А.И. Чернокозов, «в своем историческом развитии переживает эпоху, когда после длительного упадка расцветают его экономика и культура. Феномен переходной эпохи как независимой фазы культурного процесса - это общая историческая закономерность, которую переживают многие народы в разные исторические периоды» . Закономерность, определяющая развитие культуры, воспринимается самой культурой как естественный механизм ее изменения.
Подобное уже не раз происходило в мировой истории. Примером тому может служить историческая эпоха, открывшая собой культурный подъем на территории Франции и Германии до XIV века. Культурный подъем в империи Карла Великого и в королевствах династии каролингов в УШ-К веках принято называть «каролингским возрождением» (идеологом культурного подъема был Флакк Альбин Алкуин, англосаксонский ученый из Турского монастыря).
Именно эту особенность развития культуры заметит и М.С. Каган, рассуждая о трех возможных путях движения культуры от старого к новому: «.В сфере светского сознания (научного, художественного, философского) - по пути Возрождения, опираясь на частично сохранившееся, частично античное наследие; в сфере еще достаточно сильного религиозного сознания - по пути Реформации, в различных ее модификациях; в сфере политического сознания - по пути теоретического и практического республиканизма, идей демократии и утопического социализма» .
Таким образом, в качестве культурно-обусловленных представлений о культуре концепт «возрождение» всегда будет знаменовать собой «рубеж», «кризис», за которым обязательно следуют или его преодоление, или полное и безоговорочное низвержение предшествующих культурных установок.
Именно поэтому система ценностей, формируемая концептом «возрождение», справедливо может быть отнесена к итоговым, финальным ценностям человеческого существования. Как отметят Ю.Н. Солонин, М.С. Каган, такие ценности мыслятся высшими идеалами существования человека. «Они, - отметит М.К. Мамардашвили, -являются конечными целями человеческих уст-
ремлений, главными жизненными ориентирами. человеческая жизнь, свобода, справедливость, красота.честь и достоинство личности, законность, гуманизм. “это ведь вещи, производящие сами себя”» .
Система ценностей будет складываться не только из способа отношения к миру, но и из способов трансляции - передачи этих достижений последующим поколениям. И, наверное, последнее окажется существеннее и основательнее для сохранения самой культуры, поскольку только в передаче аксиологии «осевого времени» видится ее сохранение и развитие. «Для многих культур, - определит А.И. Чернокозов, - в отдельные периоды их существования актуален даже не сам классический и последовательный прогресс творческих возможностей, а, как минимум, сохранение, или, в случае потери, реставрация, возрождение в себе естественной и самобытной способности к подлинной субъективности. Возрождение стало исторической эпохой, в которой в гармоничной, не отягощенной цивилизационной доминантной форме, воплотились одновременно и энергийность естественного первобытного общества, и возможности новой социальной целостности, связанной с раскрепощением и стимуляцией творческих способностей человека» .
Изучение культуры в таком аспекте есть безусловная форма постижения культуры в ее динамическом аспекте, «воссоздание своего рода “образцов” культуры каждой исторической эпохи как единого целого, в котором концентрируется, вызревает и реализуется новый, более высокий этап развития творческих сил человека, его обогащение как личности» . При этом тип культуры будет отражать своеобразие способа обновления и накопления опыта, принятого в данном обществе.
В подобном понимании концепт «возрождение» должен быть осмыслен как естественный механизм культурного изменения. И наблюдения в области развития культуры приведут к изучению вертикали ее изменений, когда вертикаль будет пониматься как «открытие новых форм культуры», «квинтэссенция творчески-продук-тивного начала», «процесс временного развертывания культуры, ее исторический характер, принцип преемственности, переход предшествующих культурных форм или элементов в новые культурные образования» .
Различение типов культур по критерию доминирующей ориентации на сохранение или изменение определит две существующие модели: культуры, ориентирующиеся на сохранение, к которым относятся древние и современные «примитивные» культуры, и культуры, в которых преобладает вектор изменения (другие культуры). Естественно, что механизм действия концепта «возрождение» будет свойственен последним - культурам, в основании развития которых заложена идея распада и возрождения культурных традиций (русский тернарный тип, по определению Ю.М. Лотмана). При этом центральными в сохранении оси культуры и возрождении аксиологической периферии выступят культурные универсалии.
Но каковым бы ни оказался вектор изменения культуры, она основана на повторяемости сюжетов своего развития, и в этой повторяемости тех или иных элементов заложена основа ее стабильности и энергийной силы восстановления. В культуре ничто не умирает, а, отходя на второй план, восстанавливается при складываемых благоприятных условиях - собственно это служит и сущностью, и условием действия концепта «возрождение».
Именно эту мысль пытался выразить Ю.М. Лотман, подчеркивая, что «культура всегда подразумевает сохранение предшествующего опыта. Более того, одно из важнейших определений культуры характеризует ее как “негенетическую” память коллектива. Культура есть память. Поэтому она всегда связана с историей, всегда подразумевает непрерывность нравственной, интеллектуальной, духовной жизни человека, общества и человечества. Потому, когда мы говорим о культуре нашей, современной, мы может быть, сами того не подозревая, говорим об огромном пути, который эта культура прошла. Путь этот насчитывает тысячелетия, перешагивает границы исторических эпох, национальных культур и погружает нас в одну культуру - культуру челове-чества».
Похожую мысль, облеченную в идею «восходящей лестницы» или «схематизм драматического произведения», в свое время озвучивал и В.С. Библер. Исследователь обращал внимание на то, что в истории человеческого бытия можно обозначить две формы «исторической наследственности». И если одна форма - «восходящей лестницы» - представляет собой прогрессивное
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 3, 2011
развитие, то вторая, объясняющая схематизм «драматического произведения», будет основана не на первичном знании, но на повторении как на сумме знаний, входящих в единый пласт культуры.
Так же, как в драме, рассуждает ученый, «с появлением нового персонажа (нового произведения искусства, нового автора, новой художественной эпохи) старые “персонажи” - Эсхил, Софокл, Шекспир, Фидий, Рембрант, Ван Гог, Пикассо.не уходят со сцены, не “снимаются” и не исчезают в новом персонаже, в новом действующем лице. Каждый новый персонаж выявляет, актуализирует, даже впервые формирует новые свойства и устремления в персонажах, ранее вышедших на сцену. Даже если какой-то герой навсегда уйдет со сцены, или - в истории искусств -какой-то автор выпадает из культурного оборота, его действующее ядро все же продолжает уплотняться, сама лакуна, разрыв обретают все большее драматургическое значение» .
Единая мысль в отношении развития культуры в контексте понимания действия механизма концепта «возрождение», таким образом, будет столь же неоднозначна: развитие культуры невозможно обозначить в четких и ясно понятных очертаниях. Согласимся в этом наблюдении с П. Флоренским, попытавшимся выразить свое представление о культуре как о крайне неоднородной субстанции, состоящей из различных слоев, пластов, уровней. Это уровни символизма и его восприятия, то есть способности понимать символику, прозревать сквозь нее тайну мироздания и его смысл.
Обозначенные уровни могут быть осмыслены как уровни особой практики - символизации мира, описания и типологизации символов, создания и воссоздания условий, в которых символы функционируют именно как символы, а не как пустые или непонятные знаки. Находясь на низком уровне культурного символизма, человек не имеет доступа к символизму более высокому, более близкому к культу. Но при снижении общего культурного уровня (примитивизации символической практики) все же сохраняется культурный слой, в котором практика символизма поддерживается на очень высоком, эзотерическом уровне. Те, кто принадлежит к этому слою, являются хранителями и творцами «высокой» культуры, жрецами культа, владеющими
«тайнознанием». Этим субъектам культуры, новым людям, и назначено преодолеть кризис и вывести культуру из катастрофы. И в возрождении культуры мы увидим ее новое начало.
Концепт «возрождение» в особенностях осмысления культурного развития предполагает учет изменений самой культуры. Содержательное же наполнение концепта ориентирует не только на сохранение предшествующего опыта, но на восстановление, возвращение к жизни определенных образцов. И эта схема действия концепта «возрождение» в различных культурных парадигмах универсальна. Не случайно теоретики культуры едины во мнении о том, что специфика выражения содержательного начала концепта не есть характеристика лишь европейского феномена, но особенность развития и русской культуры. Очевидно, что концепт «возрождение» может быть прочтен в особенностях семиотического развития отечественного аналога.
Библиографический список
1. Библер В. С. От наукоучения - к логике культуры. - М., 1991. - 154 с.
2. Веселовский А.Н. Боккаччьо // Собр. соч. -Т. 5. - Л., 1956. - 425 с.
3. Драч Г.В. Культурология: Учеб. пособие для студентов высших учебных заведений. - Ростов-на-Дону: Феникс, 2000. - 608 с.
4. КаганМ.С. Философия культуры. - СПб.: Петрополис, 1996. - 491 с.
5. Культурология / сост. и отв. ред. А.А. Раду-гин. - М.: Центр, 1997. - 304 с.
6. Культурология: учебник / под. ред. Ю.Н. Солонина, М.С. Кагана. - М.: Высшее образование, 2008. - 566 с.
7. Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. -СПб., 1994. - 478 с.
8. ОгановА.А., Хангельдиева И.Г. Теория культуры: Учеб. пособие для вузов. - М.: ФАИР-ПРЕСС, 2003. - 416 с.
9. Розанов В.В. Религия, философия, культура. - М., 1992. - 312 с.
10. Соколов Э.В. Культурология. Очерки теории культуры: Пособие для старшеклассников. -М., 1994. - 269 с.
11. Чернокозов А.И. История мировой культуры (Краткий курс). - Ростов-на-Дону: Феникс, 1997. - 480 с.
Интересная обобщающая информация для новичков. Замечу, что описан среднестатистический вариант, из которого есть масса исключений по всем параметрам.
Число воплощений звездных душ на Земле варьируется от 4 до 10. Инкарнация в трехмерном мире для инопланетной души является рабочим визитом, командировкой. Каждая душа, делегированная своей звездной цивилизацией, приходит на Землю с определенными задачами. Инопланетные души не привязаны к этому миру, они всегда внутренне знают, что это не их мир. Их сердце хранит память о совершенном и гармоничном существовании на звездной родине. Поэтому когда настанет время, они легко покинут земное тело и вернутся Домой.
Но прежде чем вернуться, нужно выполнить Задание, которое у каждого свое. Сразу за одну жизнь все задачи, поставленные Творцом, душа выполнить не успевает, поэтому требуется несколько перерождений. Самые мучительные воплощения - это первое и завершающее. При первой инкарнации тонкая космическая душа приспосабливается к условиям материального мира, осваивается, привыкает, набирается земного опыта. Одеть грубую оболочку после тонких светоносных одежд не каждому под силу. На это соглашаются очень сильные и самоотверженные духовные работники.
Начиная с первого воплощения в земном мире, звездная душа нарабатывает карму трех измерений, плюс к этому она приходит со своей личной историей, со звездной генеалогией, которая неминуемо проявляется в земной среде.
Космическая наследственность пришельца записана в виде голограммы в плазменных хромосомах, которые встраиваются в земную ДНК и проявляются в виде необычных способностей или оригинального образа мыслей. Этому вопросу будет посвящена другая статья, а пока поговорим о земной карме и о последнем воплощении звездной души.
Земная реальность сурова, здесь просто нельзя совершать ошибки, потому что жизнь идет как по лезвию бритвы. Один проступок звездной души уже закладывает основу для серии последующих инкарнаций, ведь не всегда свою ошибку душа успевает исправить за одну жизнь. В прошлом ошибались многие из нас, поэтому мы здесь и сейчас мучительно выкарабкиваемся из пут, которые сами для себя создали своими проступками.
Плотная материя коварна, она создает иллюзии, сбивает чистые души с истинного пути, толкая их в сторону мрака и тьмы. Часто наши звездные братья привязывались к плотским удовольствиям, заводили семьи, рождали детей, чем крепко привязывали свою душу к земной реальности. Они погружались в быт, пытались жить по обычаям землян, теряя память о своей космической природе. Все это отяготило сознание настолько, что пришлось остаться на несколько воплощений, чтобы в будущем развязать кармические узлы с теми, кто стал причиной падения души в материю.
Возьмем, к примеру, историю Элизабет Хейч, которую она описывает в своей книге "Посвящение". Она была воплощена в Древнем Египте, имела высокое духовное посвящение, получив его ускоренным путем. Э.Хейч не раскрывает тайны своего посвящения, так как это сокровенное знание, которое доступно только избранным. Я уверена, что во время посвящения ей открыли звездную память и показали родной космический мир.
Учитель давал ей наставления, связанные с необходимостью воздержания от плотских утех. Но душа этой женщины не выдержала искушения страстью, она пала в объятия земного мужчины, в результате чего ее душа была привязана к ее умершему телу в течение 3 000 лет, после чего она вновь обрела возможность воплотиться и воссоздать путь, пройденный в посвящении. Ее последняя земная жизнь была полна тяжелых испытаний - болезни, война и другие бедствия. Это все пришло как результат единственной роковой ошибки, не будь которой, душа бы уже вернулась в духовные миры многие тысячи лет назад.
Самые распространенные ошибки инопланетных душ, которые одевают земные тела - это вступление в телесные отношения из-за животной страсти и преждевременное раскрытие опасных знаний неподготовленному человечеству.
Животная страсть затянула многие души в болото грубой материи и создала карму, которую они вынуждены отрабатывать на протяжении нескольких воплощений. Сфинкс был создан именно для того, чтобы гости из иных миров всегда помнили о своей двойственной природе, о том что нужно контролировать свою животную часть - телесные инстинкты. Верхняя часть Сфинкса - человеческая, нижняя - животная. Надо развивать в себе трезвомыслие, силу воли и устремление к божественному, чтобы вновь не упасть в болото материи. Вот почему у многих звездных душ в последнем воплощении остро встает проблема сексуального партнерства и распада семьи. Корни надо искать в прошлых воплощениях.
Другая ошибка - преждевременное раскрытие тайн - создает карму, связанную с реализацией в профессиональной сфере. Здесь остро проявляются проблемы, имеющие отношение к работе, карьере, выбору профессии , мучительным поискам себя в этом мире. Если у вас наблюдается такая картина, значит ваши прошлые проступки связаны с нарушением закона информационного равновесия. Я это называю "кармой Прометея". Кстати, некоторые болезни печени происходят именно по этой причине. Это я подметила уже на практике.
Последнее воплощение - это рывок инопланетной души обратно в Космос. Это шанс отработать ВСЮ ЗЕМНУЮ КАРМУ ЗА ОДНУ ЖИЗНЬ, а это бывает ой как нелегко. Приведу еще один пример, известный из биографии писателя Лобсанга Рампы. В одной из своих книг он описывает свое мучительное воплощение и то, что предшествовало его выбору. Однажды астрологи предсказали мальчику варианты развития судьбы в зависимости от его личного выбора в ту или иную сторону.
Мальчик выбрал самый сложный путь, потому что он был связан с миссией помощи человечеству, но из-за этого ему пришлось пережить много скитаний, болезней, японский плен, потерю физического тела и переселение души в тело иностранного гражданина. Благодаря этому мир узнал удивительные книги тибетского ламы и его приключения в тонких мирах.
В книгах Л. Рампа пишет, что если у человека тяжелая судьба, это означает последнее воплощение на Земле, так как в одну жизнь собираются все долги и трудные кармические ситуации сменяют одна другую. Иначе долги не раздать, и придется еще вращаться в колесе Сансары неопределенный срок. Многие духовные работники выбирают именно такой путь прощания с кармой, потому что следующий шанс может быть только через много тысяч лет.
Если вам кажется, что ваша судьба слишком тяжела, пусть мысль о последнем воплощении осушит ваши слезы и утолит душевную печаль. В последнем воплощении звездные души испытывают сильную тоску по родным мирам, плачут, глядя на звездное небо, мучаются от одиночества и разлуки с родственными душами. Если вы переживаете все это, значит ваша душа жива и память вот-вот проснется. Эти переживания нужно благословить, они ведут к духовному пробуждению.
В итоге мы все вернемся Домой, это Зов Творца из духовных миров глубокого Космоса. Чтобы стать ближе к Дому, надо стремиться к нему, ведь всем известно, что под лежачий камень вода не течет. Чем сильнее наше душевное устремление, тем скорее в нашей жизни произойдут желанные изменения - встреча с воплощенными космическими братьями, пробуждение памяти и осознание своей божественной природы, своего предназначения.
Многие из нас даже не знают о своей огромной силе, способной изменить мир. Эта сила спит, но пришла пора пробуждения. Не надо унижать себя унынием и угрызениями совести. Просто примите все как есть и отпустите все, что тревожит вашу душу. Прошлые ошибки - это опыт, который можно познать только на Земле. Поблагодарите этот мир за опыт и массу приключений и продолжите свой звездный путь - от планеты к планете, от звезды к звезде. Наши родные миры ждут нас и уже раскрыли свои объятия!
Плавно крылья свои развернем над Землей
И без страха оставим сей мир под собой!
Устремляя свой Дух к бесконечным мирам,
Мы плывем по эфира незримым волнам...
ТЕМАТИЧЕСКИЕ РАЗДЕЛЫ:
| | | |
