Павел андреевич федотов и его картины. Живопись: Русский художник Павел Андреевич Федотов Федотов все картины

ПАВЕЛ АНДРЕЕВИЧ ФЕДОТОВ

"Судьбой недоволен..."

Па́вел Андре́евич Федо́тов (22 июня 1815, Москва - 14 ноября 1852, Санкт-Петербург) - русский живописец и график, академик живописи, один из крупнейших представителей русского романтизма, родоначальник критического реализма в русской живописи.

Павел Андреевич Федотов родился в Москве 22 июня 1815 года в семье Андрея Илларионовича Федотова, служившего в армии во времена Екатерины, впоследствии обедневшего титулярного советника, и его жены Натальи Алексеевны Калашниковой. Крещён 3 июля в церкви Харитония в Огородниках, Никитского сорока. Помимо Павла, в семье было ещё несколько детей.

Детство русского живописца и графика, академика живописи, одного из крупнейших представителей русского романтизма, родоначальника критического реализма в русской живописи прошло в бедности и постоянной нужде.

У отца его был маленький деревянный домик; человек он был бедный, семья была большая, и дети, в том числе и Павлуша, росли без особенного надзора. Нравы улицы, где жили Федотовы, были самые патриархальные, какие еще долго существовали на окраинах Замоскворечья: все соседи по улице жили одной семьей, и подрастающее поколение проводило целые дни летом на сеновалах, а зимой на дворе в салазках. Художник Федотов рассказывал впоследствии о том, что все изображенное на его картинах есть плод его юношеских наблюдений в Огородниках и все типы, занимающие его, есть продукт чисто московский.

Отец мечтал,чтобы сын был военным. В 11 лет был определён в Первый Московский кадетский корпус, где благодаря хорошим способностям и примерному поведению обратил на себя внимание начальства.

Способности у мальчика были блестящие, память была необычайная, и начальство могло быть смущено только тем обстоятельством, что на полях учебных тетрадей Федотова находилась целая коллекция портретов учителей и надзирателей, да еще вдобавок в карикатурном виде.

Павел блестяще учился, поражая преподавателей и товарищей разносторонними способностями – изучал иностранные языки, играл на гитаре, писал стихи, прекрасно пел, рисовал юмористические сценки из кадетской и полковой жизни, карикатуры на товарищей и начальство.

Кадета Федотова учитель рисования считал очень способным, но в журнале всегда отмечал ленивым. А Федотов не ленился, просто за булку к чаю вместо своих рисунков доделывал рисунки товарищей.

В 1830 году был произведён в унтер-офицеры, а в 1832-м - в фельдфебели, и в том же году окончил курс с отличием, причём по заведённому обычаю его имя было внесено на почётную мраморную доску в актовом зале корпуса. Его любимыми предметами были математика и химия, но в свободное от учёбы время он любил рисовать.

В 1834 году в звании прапорщика был направлен на службу в лейб-гвардии Финляндский полк в Санкт-Петербург, где прослужил 10 лет. Начав военную службу прапорщиком лейб-гвардии гренадерского Финляндского полка в Санкт-Петербурге, Федотов занимается музыкой, переводами с немецкого, пишет эпиграммы на друзей и товарищей, рисует на них карикатуры. Средств у Павла Федотова не было никаких, и тянуться за товарищами в кутежах он не мог. Через 3-4 года службы в полку молодой офицер начал посещать вечерние уроки рисования в Академии художеств, где усердно изучал формы человеческого тела, срисовывая их с гипсовых моделей. Федотов п олучил билет на право посещения рисовальных классов Академии художеств, благо казармы от нее располагались неподалеку. Интересная деталь - обязательные для художников академические штудии, рисунки с гипсовых слепков и копии классических полотен, выходили у Федотова хуже и скучнее зарисовок с натуры. Творческий метод художника – ни шагу без натуры. Жизнь в полку была трудной, но, несмотря на строгие требования тогдашней фронтовой и казарменной службы, он находил время для своего любимого занятия - рисования.

Десятки эскизов, сотни набросков готовились, прежде чем художник приступал к написанию самой картины.

В свободное от службы время упражнялся дома, рисуя акварельные и карандашные портреты своих сослуживцев, сцены полковой жизни и карикатуры. Так он прослужил десять лет. Портреты всегда были очень похожими, но особенно хорошо изучил Федотов черты лица и фигуру великого князя Михаила Павловича, изображения которого, выходившие из-под его кисти, охотно покупались продавцами картин и эстампов. Как то летом 1837 года великий князь Михаил Павлович, возвратившись в Петербург из поездки за границу для лечения, посетил Красносельский лагерь, где обожавшие его гвардейцы встретили шумной овацией. Пораженный этой живописной сценой Федотов начал работу и всего за три месяца закончил большую акварельную картину “Встреча великого князя”, в которой, кроме портрета его высочества, помещены портреты многих из участников торжества. Картина была представлена великому князю, который пожаловал художнику за неё бриллиантовый перстень. Этой наградой, по словам Федотова, «окончательно припечаталось в его душе артистическое самолюбие».

Вслед за этим он принялся за другую картину, “Освящение знамен в Зимнем Дворце, обновленном после пожара”. Испытывая большую нужду, художник решился представить эту еще неоконченную картину великому князю, который показал ее своему августейшему брату. Результатом стало высочайшее повеление: "предоставить рисующему офицеру добровольное право оставить службу и посвятить себя живописи с содержанием по 100 рублей ассигнациями в месяц”.

Федотов долго раздумывал, воспользоваться ли ему царской милостью или нет. И тут приходит письмо от известного баснописца И. А. Крылова, пораженного талантом молодого офицера. Он убеждал его оставить военную службу, бросить “солдатиков и лошадок” и “отдаться своему настоящему призванию. Наконец Федотов подал прошение об отставке и в 1844 г. был уволен с чином капитана и правом носить военный мундир. Решение далось не просто. Федотов поставил на карту свою судьбу и судьбу своих близких. Расставшись с эполетами, он очутился в тяжёлых жизненных условиях: на скудную пенсию в 28 рублей 60 копеек в месяц, пожалованную государем, надо было содержать себя, помогать впавшей в нужду семье, нанимать натурщиков, приобретать материалы и пособия для работы. Федотов поселился вместе с верным слугой денщиком на Васильевском острове в маленьких холодных комнатах, разделяя с ним скудную трапезу, подчас терпя голод и холод. Веселый и добрый нрав Федотова во многом помогает ему, он верит в себя! Любовь к искусству поддерживала в Федотове оптимизм, помогала ему бороться с трудными обстоятельствами и настойчиво идти к намеченной цели - стать настоящим художником. С раннего утра Павел Федотов засаживался за свои эскизы и этюды , кутаясь от холода в тулупчик, надетый поверх халата, и только в жарко натопленных классах Академии отогревался от домашней работы. Работать художнику приходилось много: рука была непривычна к правильному рисунку, изломалась на постоянной карикатуре .

В Москве Федотовым жилось плохо: оттуда приставали с присылкою денег. Художник решил уделять семье часть своей пенсии и питаться обедом из кухмистерской за 15 копеек, разделяя скудную трапезу с своим денщиком Коршуновым, добродушнейшим типом искренно и беззаветно преданного своему офицеру солдата.

Небольшая картина "Офицер и денщик" изображает забавную сценку: молодой офицер играет с крохотным котенком, ставшим на задние лапы. Рядом - денщик, раскуривающий трубку. Офицер, облик которого напоминает Федотова, держит в руках гитару, а в другой - палку. Его расплывающееся в улыбке лицо обращено к кошке. Денщик, писанный с реального федотовского денщика Коршунова - верного друга и помощника художника.

Выйдя в отставку, в первое время Павел Андреевич избрал для себя батальный жанр как область искусства, в которой уже успешно попробовал свои силы и которая в николаевскую эпоху сулила почёт и материальное обеспечение.

Чтобы расширить круг своих батальных сюжетов, ограничивавшихся до этого пехотой, Павел Андреевич стал изучать скелет и мускулатуру лошади под руководством профессора Заурвейда.

На веселый характер Федотова такая обстановка не влияла удручающим образом. Федотов верил в себя и в то, что из него выйдет действительный художник. В академических классах, под руководством профессора Зауервейда, тоже, по-видимому. как и Брюллов, сомневавшегося в его таланте, он изучал батальную живопись. Профессор требовал рутинной компоновки, той вылощенности и вылизанности в изображении солдат, какой требовало их начальство на майских парадах. Федотову все это было не по сердцу, и дома он отводил душу, изображая самые обыденные жанры, освещенные самым добродушным юмором автора. Чего не поняли Брюллов и Зауервейд, то понял Иван Андреевич Крылов - эта чисто славянская лениво-мощная натура. Он случайно увидел эскизы Федотова и, несмотря на всю свою лень, даже написал художнику письмо, убеждая оставить навсегда лошадок и солдатиков и приняться за настоящее дело - за жанр. Один художник чутко угадал другого; Федотов поверил баснописцу и бросил Академию. Из произведений, задуманных Федотовым в эту пору, но оставшихся только в эскизах, замечательнейшими, по отзыву его друзей, были «Французские мародёры в русской деревне в 1812 г.», «Переход егерей вброд через реку на манёврах», «Вечерние увеселения в казармах по случаю полкового праздника» и несколько композиций на тему «Казарменная жизнь», сочинённых под влиянием Хогарта.

Остроумие, тонкая наблюдательность, умение подмечать типичные черты людей разных сословий, знание обстановки их жизни, способность передать характер человека - все эти свойства таланта, ярко проявлявшиеся в рисунках Федотова, указывали на то, что истинным призванием художника являлась жанровая живопись. Послушавшись этого совета Крылова, по имевшимся в его альбоме наброскам Павел Андреевич написал маслом одну за другой две картины: «Свежий кавалер» (1848, другое название: «Утро чиновника, получившего первый крест») (1846) и «Разборчивая невеста» (1847, на сюжет басни Крылова).

В 1847 году живописцем была написана первая картина, которую Федотов решился представить на суд профессоров. Картина эта называлась "Свежий кавалер". Утро чиновника, получившего первый крестик и представляла чиновника, еле опомнившегося после пирушки, данной им по случаю получения ордена. Сам чиновник изображен в убогом халатике, с головой, завитой в папильотки, необутым и пререкающимся с кухаркой, которая показывает ему проносившиеся подошвы его сапог. Под столом виден один из вчерашних гостей, спросонья наблюдающий за домашней сценой. В общей композиции чувствуется прямое влияние английских жанристов, особенно в трактовке сюжета.

"Красавица, пока совсем не отцвела,
За первого, кто к ней присватался, пошла,
И рада, рада уж была..."

(И. Крылов)

В этих произведениях не могли не признать истинного таланта даже такие ярые поклонники монументальной живописи, как Брюллов , и советовали Федотову продолжать занятия в том же направлении.

Ф едотов решается отдать свои работы на суд всесильному тогда в Академии художеств Карлу Брюллову. Внимательно ознакомившись с рисунками Федотова,он сказал:

- Вам двадцать пять лет. Теперь поздно уже приобретать механизм, технику искусства,а без нее что же вы сделаете, будь у вас бездна воображения и таланта? Но попытайтесь, пожалуй,чего не может твердая воля, труд.

Художник начал упорно и самозабвенно работать. Казалось он вовсе не знал развлечений.

- Меня не станет на две жизни, на две задачи, на две любви – к женщине и искусству-говорил он.

Один из его друзей вспоминает: "Федотов работает так, что смотреть страшно ".

- Я учусь жизнью, я тружусь, глядя в оба глаза, – говорил он друзьям.

С оветом Академии Федотов был выдвинут на звание академика и получил денежное пособие, что позволило ему продолжить начатую картину «Сватовство майора» (1848, 1851 - второй вариант). Эта картина была готова к академической выставке 1848 года, на которой и появилась вместе со «Свежим кавалером» и «Разборчивой невестой». (В настоящее время все три картины находятся в Третьяковской галерее, в Москве).

В 1848 году Совет Академии единогласно признал художника академиком, исключительный случай для художника, которого не заканчивал эту самую академию. Специального художественного образования Федотов так и не получил.

Публика с нескрываемым удивлением и восторгом стояла перед картинами Федотова: это было новое откровение, новый мир, открытый художником. До сих пор русская жизнь, как она есть, во всей ее реальной откровенности, не появлялась еще в живописи. Картина Федотова была написана в тех красках, в каких Гоголь писал свою "Женитьбу", опередив на несколько лет Островского с его высокохудожественными образами из московской купеческой жизни. Центр картины занимает невеста, одетая в широкое кисейное платье 1840-х годов, кинувшаяся из комнаты при известии, что приехал жених. Мать, одетая по-купечески, в шелковом повойнике, поймала ее за платье; старик отец наскоро запахивает свою сибирку; ключница, нянька и горничная суетятся у закусочного стола. Сваха в шелковом шугае, с неизбежным платочком в руках, стоит в дверях, оповещая о женихе. Сам жених виден в открытую дверь: это бравый усатый майор, в котором отчасти можно уловить черты лица самого художника. Равнодушным к общему переполоху остается только котенок, занимающий самый первый план картины и беззаботно умывающийся на паркете купеческой гостиной. После выставки имя Федотова стало известно широкой публике, в журналах появились хвалебные статьи критиков. Популярности Федотова способствовало то обстоятельство, что почти одновременно со «Сватовством майора» стало известно стихотворение, объяснявшее смысл этой картины, сочинённое самим художником и распространившееся в рукописных копиях.

"Начинается, начинается рассказ,
О том, как люди на свете живут,
Как иные на чужой счет жуют.
Сами работать ленятся,
Так на богатых женятся.
Майор толстый, бравый,
Карман дырявый.
Крутит свой ус:
Я, дескать, до денежек Доберусь..."

Такова была новая выдумка художника-разжевывать живопись своим рифмованным слогом, превращать зевак в слушателей, а слушателей в зрителей. Стихотворное пояснение, - настолько хорошо его стихи и живопись дополняли друг друга. Публика была в восторге. До сих пор русская жизнь, как она есть, во всей ее реальной откровенности, не появлялась еще в живописи.

Федотов с юных лет любил писать стихи, басни, элегии, альбомные пьесы, романсы, которые сам перелагал на музыку, и, в пору своего офицерства, солдатские песни.

Поэзия Федотова гораздо ниже созданий его карандаша и кисти, однако и ей присущи те же достоинства. Федотов не придавал большого значения своим стихам и не печатал, позволяя переписывать их только знакомым. Стихотворение к «Сватовству майора» справедливо считалось его знакомыми самым удачным произведением федотовской поэзии.

Друг Федотова писатель Дружинин вспоминает о необыкновенно кропотливой работе мастера по собиранию материала для "Сватовства":

- Под разными предлогами он входил во многие купеческие дома, придумывал, высматривал и оставался недовольным. Там хороши были стены, но аксессуары с ними не ладили; там годилась обстановка, но комната была слишком светла и велика. Один раз, проходя около какого-то трактира, художник приметил сквозь окна главной комнаты люстру с закопченными стеклышками, которая "так и лезла сама в его картину". Тотчас же зашел он в таверну и с неописанным удовольствием нашел то, что искал так долго.

И в изображении людей Федотов также постоянно прибегал к работе с натуры.

- Когда мне понадобился тип купца для моего "Майора", – рассказывал художник, – я часто ходил по Гостиному и Апраксину двору, присматриваясь к лицам купцов, прислушиваясь к их говору и изучая их ухватки; гулял по Невскому проспекту с этой же целью. Но не мог найти того, что мне хотелось. Наконец, однажды у Аничкина моста я встретил осуществление моего идеала, и ни один счастливец, которому было назначено на Невском самое приятное рандеву, не мог более обрадоваться своей красавице, как я обрадовался моей рыжей бороде и толстому брюху. Я проводил мою находку до дома, потом нашел случай с ним познакомиться, волочился за ним целый год, изучил его характер, получил позволение списать с моего почтенного тятеньки портрет /хотя он считал это грехом и дурным предзнаменованием/ и тогда только внес его в свою картину. Целый год изучал я одно лицо, а чего мне стоили другие...

Академическая выставка 1848 года доставила Павлу Андреевичу, кроме почёта и известности, небольшое улучшение материального положения: в дополнение к пенсии государственного казначейства было отпущено по 300 руб. в год из суммы, ассигнуемой кабинетом Его Величества на поощрение достойных художников. Такой же огромный, если не больший, успех имела эта картина в Москве. Она принесла художнику и материальное благосостояние, но, к сожалению, судьба слишком поздно пришла на помощь художнику. Федотов мечтал поехать в Лондон и учиться у тамошних жанристов, но недуг уже гнездился в нем и подтачивал его жизнь. Напряженная нервная жизнь и несчастная влюбленность содействовали развитию в нем тяжкой психической болезни.

В феврале 1850 года в Москве семья Павла Андреевича попала в бедственное финансовое положение; художник бросает все дела и едет помочь родным. Из его картин с петербургской выставки и из нескольких рисунков сепией была устроена выставка, приведшая московскую публику в ещё больший восторг. Федотов вернулся из Москвы довольным, здоровым, полным радужных надежд и снова принялся за работу. Теперь ему хотелось внести в своё творчество, направленное перед этим к обличению пошлых и тёмных сторон русской жизни, новый элемент - истолкование явлений светлых и отрадных.

Важное место в творчестве Павла Андреевича заняли портреты, в которых ирония уступила место светлому, созерцательному лиризму. Вообще несовершенный в технике, Федотов-портретист значительно уступал Федотову-жанристу. Тем не менее до нас дошло несколько его оригинальных работ в этом роде. Среди них выделяется«Портрет Надежды Павловны Жданович, в замужестве Вернер, за клавесином» (1849, Русский музей, Санкт-Петербург).

Портрет Анастасии Михайловны Гриневой. Жесть, масло. Подобный материал не характерен для Федотова. Художник предпочитал холст или бумагу. Георгий Васильевич Гринев заказывает Павлу Федотову портрет своей жены, небольшой, для своего кабинета. Заказ оказался роковым. Почти сразу Гренев умирает. Но Анастасия Михайловна не захотела ставить художника в сложное положение отказом от портрета. Они были знакомы с родной сестрой Павла Федотова, а деньги предназначались ей в помощь...
Посыпались заказы, замыслы будущих картин возникали у него один за другим. Но радость была недолгой и не всё у художника было суждено осуществиться.

Однако, несмотря на то, что к концу 1840-х годов к художнику пришло заслуженное признание, даже в этот, лучший период творчества Федотова не всё было безоблачно.

Наступил самый тяжелый период в его жизни. В России наступило мрачное время николаевского произвола и цензурного террора. Любое проявление критической мысли преследовалось: запрещены литографии с его картин,все заказы были аннулированы. Был закрыт журнал “Современник”, в котором он сотрудничал, не увидели свет рисунки художника из “Нравственно-критической серии”. В прессе началась травля художника. Положение усугубилось-скончался отец. Нет помощи семьи. Он остается без средств к существованию. В 1851 году, чтобы заработать денег, Федотов берется писать "патриотическое" полотно "Приезд Николая I в институт", но так и не заканчивает его; художник не смог переступить через себя и стать "оплаченным льстецом". Такая принципиальность художника. От Федотова отворачиваются меценаты, богатые и влиятельные люди, ранее благоволившие ему. Принципиальность художника наряду с сатирической направленностью его творчества вызвала повышенное внимание цензуры.

На возникновение замысла картины "Вдовушка" повлияла судьба овдовевшей сестры Федотова, оставшейся после смерти мужа с двумя маленькими детьми, повергнутой в пучину новых бедствий - долгов, нищеты, да еще в ожидании явиться на свет еще одного ребенка. Образ привлекательной молодой женщины, постигнутой великим несчастьем - потерей любимого мужа - полон сожаления об утраченном счастье. В портретной раме на комоде должен быть портрет покойного мужа, но Федотов не удержался, написал себя самого, только в гусарском мундире...

Картина "Вдовушка" представляет повторение оригинала и изображает вдову офицера, собравшую свой скарб для переезда на другую квартиру. Хотя полотно "Вдовушка" и принадлежит к позднейшим произведениям Федотова, но она в значительной мере уступает первым двум картинам: в ней чувствуется какой-то сентиментализм. В Третьяковской галерее есть несколько акварелей и сепий, а также портрет масляными красками графини Е.П. Растопчиной.

"Судьба, как неразмотанный клубок, каждая нитка, не знаешь, цельная или с узлами, что такое и как велика, на чем конец намотан. Ничего не знаешь", - писал он в дневнике.

Цензура запретила издание «Вечером вместо преферанса», задуманное Федотовым и его ближайшим другом Евстафием Бернардским, который примыкал к петрашевцам и проходил по их процессу. Также был запрещён «Иллюстрированный альманах» Некрасова, для которого Федотов делал иллюстрации. Перегибы цензуры Федотов описал в баснях «Усердная хавронья», «Тарпейская скала».

В 1851 году, чтобы заработать денег, художник принялся за композицию «Возвращение институтки в родительский дом», незаконченную им и заменённую другим сюжетом: «Приезд Николая I в патриотический институт», также оставшимся разработанным только наполовину.

Незавершённые картины «Анкор, ещё анкор!» (1851, Третьяковская галерея, Москва) и «Игроки» (1852, Музей русского искусства, Киев, Украина) полны чувства фатального абсурда бытия и мыслей о бессмысленности человеческого существования, предвосхищающих тему абсурда в искусстве символизма.

В картине "Игроки" художник попытался изобразить происходящее не объективно, а с точки зрения проигравшегося героя, которому его партнеры кажутся страшными фантомами.

Сюжет картины "Не в пору гость" или "Завтрак аристократа", как всегда у Федотова, читается достаточно ясно обедневший аристократ сидит в роскошном показном интерьере. Заслышав шаги гостя, он прячет кусок хлеба, который составляет весь его завтрак. Перед нами одна из любимых федотовских тем - ложь, надувательство, скрывающиеся за видимым благополучием.

Федотов написал между делом прямо из окна комнаты свой единственный пейзаж "Зимний день. Васильевский остров. Петербург", на нём художник изобразил самого себя, идущего вдоль дороги с рулоном бумаги в руках.

Весной 1852 года его характер круто изменился; из веселого он сделался задумчивым, стал говорить, что много времени прошло, много воды утекло, но что еще не поздно, пока есть еще фашины и камни, еще можно задержать течение.

Им была задумана новая картина "Возвращение институтки в родительский дом". Сюжет должен был быть развит в том направлении, что институт, где была барышня много лет, принадлежал к числу аристократических; она мечтала все время о возвращении домой, рисуя в грезах домашний очаг земным раем, и теперь, на пороге родительского дома, остановилась, пораженная беднотой встретившей ее обстановки. Для того чтобы добыть средства для писания этой картины, Федотов повторил "Сватовство майора" и получил за него очень почтенный куш, но все эти деньги он истратил без толку, на всякий вздор и на подарки своей невесте. Когда все деньги вышли, тогда только приятели догадались, что художник ненормален и нуждается в строгом надзоре.

Заботы и разочарование вместе с постоянным напряжением ума, рук и глаз, особенно при работе в вечернюю и ночную пору, оказали разрушительное воздействие на здоровье Павла Андреевича. У художника ухудшилось зрение, он стал страдать приливами крови к мозгу, частыми головными болями, состарился не по годам, и в самом его характере происходила всё более заметная перемена: весёлость и общительность сменились задумчивостью и молчаливостью. Болезненное состояние перешло в полное умопомешательство .

Весной 1852 года у Павла Андреевича обнаружились признаки острого психического расстройства. Его поведение отличалось странностью. Вскоре академию известили из полиции, что «при части содержится сумасшедший, который говорит, что он художник Федотов».

"Анкор, еще анкор!" последняя не оконченная картина художника. Художник передал всю нелепость лишенного смысла существования, губящего человеческую душу. Картина была создана в год трагической смерти художника. Стоящий на постое где-то в глуши офицер забавляется. Отложив наскучившую гитару, он принялся гонять через палку пуделя, повторяя вперемежку по-русски и по-французски слова команды: "Анкор, еще анкор!". Нет чувств, нет желания. Глубокое одиночество словно заточенного в этой душной избе человека создают ощущение полной безнадежности, безысходной тоски.

Федотова пришлось поместить в лечебницу для душевнобольных, и там он окончил свое грустное существование, изредка посещаемый приятелями, иногда кроткий, иногда буйный. Друзья и начальство Академии поместили Федотова в одну из частных петербургских лечебниц для душевнобольных, а государь пожаловал на его содержание в этом заведении 500 руб., повелев прилагать всевозможные старания к исцелению несчастного. Но недуг шёл вперёд неудержимыми шагами. Болезнь прогрессировала, и осенью 1852 года знакомые выхлопотали перевод Павла Андреевича в больницу Всех скорбящих на Петергофском шоссе. После пяти месяцев мучений Павел Андреевич Федотов скончался 14 (26) ноября 1852 года , забытый всеми, кроме немногих близких друзей. В последнии минуты жизни с ним был только его преданный слуга и друг денщик Коршунов. Придя в рассудок недели за две до своей кончины,он скажет врачу: "Судьбой недоволен..." . Ему было всего 37 лет. Только восемь лет своей жизни отдал Павел Федотов живописи, но и то немногое, что он оставил после себя, справедливо названо Стасовым "чистым золотом". Многие картины остались незавершенными.

Хоронили художника 18 ноября 1852 года, и большая толпа почитателей шла за его гробом. Плакал и убивался на его могиле больше всех его денщик Коршунов. Федотов б ыл похоронен на Смоленском православном кладбище. Цензурный комитет запретил публиковать известие о смерти Павла Андреевича в печати. При жизни художника не было напечатано ни одного его литературного сочинения. Его поэма «Поправка обстоятельств, или Женитьба майора», изданная в 1857 году в Лейпциге, была запрещена для распространения в России. В 1936 году прах художника был перезахоронен в некрополе мастеров искусств Александро-Невской лавры с установкой нового мраморного памятника , сооруженного на пожертвования его близких друзей и почитателей.

После Федотова картин осталось немного.

Павел Андреевич Федотов является родоначальником критического реализма в русской живописи. В его творчестве преобладают два направления. В первом направлении преобладают рисунки и эскизные наброски, созданные под сильным влиянием Хогарта. Ещё плохо владея рисунком, Федотов добивается не столько точного воспроизведения действительности, сколько рельефно выставляет напоказ общечеловеческие слабости и недостатки, осмеивает пошлые или тёмные стороны современных ему русских нравов.

Сюжет этих произведений отличается сложностью и запутанностью. Их основная идея подчёркивается добавлением к выражающей её главной сцене побочных эпизодов. Художник не скупится на аксессуары, способные усилить раскрытие сюжета и иногда совершенно загромождает ими свою композицию. Движение человеческих фигур хотя и характерно, но угловато и утрированно. То же самое надо сказать и о лицах, тип и экспрессия которых переходят в гримасу. Преобладающий элемент этих работ - карикатура.

По мере того, как Федотов совершенствовался, характер его произведений менялся, становясь менее изысканным. При этом типичность изображаемых фигур, осмысленность их движений и экспрессивность лиц не только не ослабевали, но и возрастали вследствие того, что художник всё чаще работал с натуры, не навязывая ей форм и выражения, представлявшихся его фантазии, но подыскивая в реальном мире то, что соответствовало этим представлениям.

Нагромождённость композиции , разъяснение её посредством разных мелочей постепенно сменялись простотой и естественностью. Самая идея, ложившаяся в основу композиции, становилась всё более серьёзной и близкой к жизни. Стремясь идти в этом направлении и преодолевая затруднения, возникавшие из-за недостаточного владения техникой, Федотов, благодаря своему острому уму, редкой наблюдательности и упорному трудолюбию достиг блестящих результатов. Но результаты были бы ещё более поразительны, если бы судьба дала ему лучшие условия и жизнь его не прервалась бы столь жестоко и преждевременно.

Тем не менее, и сделанного им достаточно для того, чтобы его имя осталось навеки одним из самых славных имён в истории русского искусства. Он открыл новую, ещё никем до него не тронутую в русской живописи жилу национальности и сатиры, первый из всех художников показал пример удачной её разработки и оставил её в наследство возникшим после него талантам.

Павел Андреевич Федотов - одинокая и трагическая фигура в русском искусстве середины XIX в. Как и многие талантливые люди того времени, он жил и умер недостаточно понятым и оцененным современниками. Судьба не дала ему ни душевного равновесия, ни
материального благополучия, ни простых человеческих радостей, ни даже смерти достойной. Но память о нем будет жить в веках...

Павел Федотов - русский художник, академик живописи, яркий представитель плеяды русского романтизма в российской живописи, заложивший краеугольный камень в создание критического реализма в отечественном искусстве.

Годы жизни

22 июня 1815 года в семье отставного военного Андрея Илларионовича Федотова и Натальи Алексеевны Калашниковой, происходившей из купеческой среды, родился еще один ребенок - сын. При крещении ему дали имя Павел.

Когда мальчику исполнилось 11 лет, его определили на пансион в Московский кадетский корпус. Хорошие способности и примерное поведение выгодно отличало Павла в лице начальства и способствовало его продвижению на воинской стезе. Курс он окончил с отличием и со званием фельдфебель.

Не смотря на отличные показатели в учебе, Федотова не прельщала карьера военного, и все свободное время он посвящал любимому занятию - рисованию. После направления на службу в Санкт-Петербург в лейб-гвардию Финляндского полка, у Федотова появилась возможность посещать по вечерам занятия по рисованию в .

Помимо военных наук он очень прилежно изучал анатомическое строение человеческого тела, учился работать с гипсовыми моделями. Карандашные и акварельные рисунки со сценками военной жизни, которые были написаны Федотовым, отличались узнаваемостью и реалистичностью. Довольно часто попадались рисунки карикатурного содержания.

После 10 лет службы Павел Андреевич Федотов решил выйти в отставку и полностью посвятить свою жизнь живописи. Это решение поставило его и так совсем не шикарную жизнь в сложное положение. Его скудного пенсиона явно не хватало и он жил в очень стесненных условиях. Но это не помешало ему продолжать стремиться к своей мечте - стать серьезным художником.

Определиться с жанром ему помог совет Крылова заняться жанровой живописью и это было правильно. Уже первая серьезная работа маслом “Свежий кавалер” получила хвалебные отзывы современников, в том числе и художников. Окрыленный удачей Федотов полностью отдается работе. Вскоре появляются полотна «Разборчивая невеста» и «Сватовство майора», которые были встречены также восторженно.

Эти работы принесли не только известность, но и звание академика живописи, что позволяло получать материальную помощь государства. Это было большим подспорьем. Все три полотна художника наши современники могут увидеть в . Взлеты и падения Удача дама капризная, как и признание общества. Федотов не успел полностью насладиться своим триумфом, как оказался косвенно причастен к делу “петрашевцев”.

П.Федотов еартина Сватовство майора фото

Государственная машина повернула свои маховики и художник Федотов стал не благонадежным, а следовательно и его новые работы оказались не востребованными. Новых заказов тоже не предвиделось. Жизнерадостный, оптимизм по натуре, общительный Федотов превратился в замкнутого, желчного, пессимистичного человека. Перемена нравственная тяжело отразилась на физическом состоянии - Павла Андреевича все чаще одолевали приступы безумия.

Не помогло довольно дорогостоящее лечение, на которое даже государь выделил 500 рублей из личных средств. Было слишком поздно и 14 ноября 1852 года Павел Андреевич Федотов скончался в возрасте всего 37 лет от острого психического расстройства. Его похоронили на Смоленском кладбище почти тайно, потому что комитет по цензуре выдал запрет на публикацию о его смерти. Уже в 1936 году его прах был перезахоронен в некрополь Александро-Невской лавры и установлен новый памятник.

Картины художника Федотова

Картины Федотова - это жанровые сценки из обыденной жизни. Они сочные, яркие с очень запоминающимся сюжетом и героями. Реальность, приземленность, безыскусность сюжета нисколько не умаляет и не делает их скучными, а, наоборот возникает желание взглянуть еще раз. Художник мастерски использует прием центра и задника, основного и второстепенного. На всех его картинах основное яркое пятно в центре картины.

П.Федотов картина Разборчивая невеста фото

За него цепляешься взглядом, оно притягивает внимание. Лишь потом взгляд перемещается на задний план, где каждый персонаж или предмет интересен и важен. Ни на одной картине Федотова нет лишних деталей для украшательства - все строго и четко по сюжету, и, тем не менее, они все интересны и каждый несет определенную смысловую нагрузку.

Вот, например картина “Сватовство майора”. Центральное место - белоснежное, воздушное, кружевное платье девушки. Ее стеснительность вызывает сочувствие и жалость. А, может быть это обыкновенное притворство, которое чувствует домашний кот, который под шумок успел стянуть лакомый кусочек чего-то и теперь довольный облизывается?

4 июля родился Павел Андреевич Федотов (1815-1852) – выдающийся мастер кисти, художник, обладающий великолепным литературным даром, основоположник юмористического направления в русской живописи.

Он родился в крайне небогатой семье, в возрасте одиннадцати лет стал воспитанником первого московского кадетского корпуса, где показал отличные способности и примерное поведение. Окончив в 1833 году корпус с отличием, был направлен в лейб-гвардии Финляндский полк, расположенный в Петербурге.

Павел Федотов проявляет хорошие способности к рисованию, и став офицером, посещает рисовальные классы Академии художеств. Решив связать свою жизнь с профессиональной карьерой художника, он выходит в отставку.

Первым произведением его становится акварельная работа «Встреча великого князя». Ее тематику подсказала увиденная молодым художником встреча гвардейцев с великим князем Михаилом Павловичем в Красносельском лагере. Обожавшие князя воспитанники, настолько радостно приветствовали высокую персону, что те эмоции, которые возникли при этом общении, поразили будущего художника. Да так, что он за три месяца создал шедевр. Его высочество за написание сей картины пожаловал будущей знаменитости бриллиантовый перстень.

Одно из направлений, которого придерживается мастер в своей дальнейшей работе, это эскизы и рисунки. Художник в присущей ему манере показывает общечеловеческие слабости, недостатки. Для достижения лучшего эффекта, он не скупится на некоторые гротески, иногда загромождающие сюжет. Но, со временем, тематика работ живописца меняется, он все больше работает с натурой, стиль его произведений становится другим.

Творчество Павла Федотова полно смелости, новизны. Новаторство живописца заключается в том, что он работает в новой, еще не освоенной области национальности и сатиры. Он гениально показывает русский быт, правдиво, с его положительными и не очень сторонами.

Работы автора: «Сватовство майора», «Свежий кавалер», «Разборчивая невеста», «Вечерние увеселения в казармах по случаю полкового праздника», «Молодая вдова» и многие другие навсегда вошли в сокровищницу русского художественного наследия.

Творчество Павла Федотова напрямую связано с любимой Москвой.

«Все, что вы видите на моих картинках (кроме офицеров, гвардейских солдат и нарядных дам), было видено и даже отчасти обсуждено во время моего детства, – пишет Федотов, – это я заключаю как по воспоминаниям, так и по тому, что, набрасывая большую часть моих вещей, я почему-то представлял место действия непременно в Москве. Быт московского купечества мне несравненно знакомее, чем быт купцов в Петербурге; рисуя фигуры добрых старых служителей, дядей, ключниц и кухарок, я, сам не зная почему, переношусь мыслью в Москву… Сила детских впечатлений, запас наблюдений, сделанных мною при самом начале моей жизни, составляют, если будет позволено так выразиться, основной фонд моего дарования».

« Свежий кавалер ». Утро чиновника, пол учившего первый крестик. 1846

Павел Федотов художник

Последнее произведение Федотова Игроки создано на рубеже 1851-1852 годов.
Известны случаи, когда начало и развязка творчества находятся в разительной противоположности (например, Гойя, а в русском искусстве — Валентин Серов или Александр Иванов). Перемена, равносильная перемещению в другое измерение, имеет катастрофический характер.

Имя Федотова, в числе окончивших первыми в своем выпуске Московский кадетский корпус, можно увидеть на мраморной доске у главного портала Екатерининского дворца в Лефортове, где размещалось военное училище. Федотов был определен в него в 1826 году, а в конце 1833 года отправлен служить прапорщиком в Финляндский полк в Петербург. Вся дальнейшая его творческая судьба связана с Петербургом. Но знаменательно, что имя Федотова светится золотыми буквами все же в Москве. Здесь кстати припомнить, что художник, первым в русском искусстве обратившийся к живописи, именуемой бытовым жанром, — Венецианов — также был урожденный москвич. Как будто в самом воздухе Москвы было нечто, что пробуждало в наделенных художественным талантом натурах пристрастное внимание к происходящему на бытовой равнине.
Осенью 1837 года, будучи в Москве в отпуске, Федотов исполнил акварель Прогулка, где изобразил отца, сводную сестру и себя: видимо, решено было, по старой памяти, посетить то место, где Федотов провел семь лет жизни. Федотов пока еще ученически срисовал эту сценку, однако можно уже подивиться точности портретного сходства и особенно тому, как срежиссирована эта сценка, как сопоставлены повадка чинных московских обывателей в неказистых нарядах и выправка картинно-щеголеватого офицерика, как бы залетевшего сюда с Невского проспекта. Позы отца в длиннополом сюртуке с обвислыми обшлагами и сестры в тяжелом салопе — это позы откровенно позирующих персонажей, тогда как себя Федотов изобразил в профиль, как персону, абсолютно не обусловленную принудительным позированием, как постороннее лицо. И если внутри изображения этот фатоватый офицерик показан с оттенком легкой иронии, то это ведь еще и самоирония.
Впоследствии неоднократно наделяя автопортретными чертами персонажей, изображаемых зачастую в нелепых, комических или трагикомических положениях, Федотов тем самым дает знать, что принципиально не отделяет себя от своих героев и от всех тех житейских казусов, которые им изображаются. Федотов-комедиограф, которому вроде бы полагается возвышаться над своими героями, видит себя «поставленным с ними на одну доску»: он играет в том же спектакле и, как театральный актер, может в житейском театре оказаться «в роли» любого персонажа своих картин. Федотов — режиссер и сценограф — культивирует в себе актерский дар, способность пластического перевоплощения наряду с вниманием к целому, к тому, что можно назвать постановочным планом (сценография, диалог, мизансцена, декорация) и вниманием к детали, нюансу.

В первых несмелых опытах обычно явственнее заявляет о себе то изначальное, бессознательное, доставшееся от природы, что обозначается словом дар. Между тем талант есть способность понять, что, собственно, даровано, и главное (о чем, кстати, толкует евангельская
притча о талантах) — способность осознать ответственность за достойное развитие, приумножение и совершенствование этого дара. И тем и другим Федотов был наделен вполне.
Итак — одаренность. Федотову необычайно удавалось портретное сходство. Первые его художественные пробы — это в основном портреты. Сначала портреты домашних (Прогулка, Портрет отца) или сослуживцев-однополчан. Известно, что это сходство отмечалось и самими моделями, и Федотовым. Вспоминая о своих первых произведениях, он говорил об этом свойстве так, как если бы для него самого оно было неожиданным наитием — открытием того, что и называется даром, что дано от природы, а не выработано, заслужено.
Эта удивительная способность достигать портретного сходства сказывается не только в собственно портретных изображениях, но и в сочинениях, вроде бы впрямую не предполагающих такой степени портретной точности. Например, в акварели относительно небольшом формате изображения) каждое лицо, каждый поворот фигуры, манера каждого персонажа нести погоны или вскидывать голову.
Портретного происхождения внимательность к индивидуальноособенному у Федотова захватывала не только лицо, жест, но и повадку, осанку, «ужимку», манеру держаться. Многие из ранних рисунков Федотова можно назвать «пластическими этюдами». Так, акварель Передняя частного пристава накануне большого праздника (1837) — собрание этюдов на тему, как люди держат и несут ношу, когда она является одновременно и физическим грузом и моральным неудобством, которое тоже надо как-то «вынести», поскольку в данном случае сия ноша
еще и подношение, взятка. Или, например, рисунок, где Федотов изобразил себя в окружении друзей, один из которых предлагает ему сыграть в карты, другой — рюмочку, а третий стягивает с него шинель, удерживая художника, собирающегося сбежать (Пятница — опасный день). К этим листам этюдного характера относятся и рисунки середины 1840-х годов Как люди ходят, Озябшие, продрогшие и гуляющие, Как люди садятся и сидят. В этих набросках например, как человек устраивается на стуле или собирается сесть, откинув полу сюртука, как генерал развалился в кресле, а мелкий чиновник выжидательно сидит на краешке стула. Как человек ежится и приплясывает от холода и т. п.
Это пояснение в скобках, то, что кажется совершенно несущественным — для Федотова то и есть самое интересное. Подобному мотиву посвящен один из федотовских рисунков После умывания.

В 1834 году Федотов оказался в Петербурге и приступил к обычным, скучным, рутинным обязанностям офицера в Финляндском полку.
Федотов, в сущности, написал антибатальные сцены и не маневры, предзнаменующие ратный героизм, а негероически-будничная, сугубо мирная сторона жизни воинского племени, с мелкими бытовыми подробностями. Но главным образом изображены разные варианты скучливого безделья, когда нечем занять себя, кроме позирования художнику для его «праздных» упражнений. Эпизод военного быта откровенно используется как повод для группового портрета; сочиненный характер этих сцен очевиден и никак не скрывается. В такой интерпретации военные бивуаки превращаются в разновидность темы «мастерская художника», где офицеры служат моделями для пластических этюдов.
Если военная жизнь в федотовских «бивуаках» полна умиротворенного, безмятежного спокойствия, то созданные в середине 1840-х годов сепии преисполнены бурного движения и внешне драматический патетики, как если бы события со всеми признаками военной кампании переместились сюда, на территорию житейской дребедени. Так, Кончина Фидельки (1844) — своего рода репортаж «из горячей точки», где разворачивается настоящая баталия над телом погибшей… то бишь издохшей барской собачки.
Между моментом выхода в отставку и первой живописной картиной Федотова располагается серия графических листов, выполненных в технике сепии. В разной степени совершенные, они сходны общностью художественной программы. Пожалуй, впервые и в чистоте принципа эта программа явлена в более ранней, выполненной тушью композиции Бельведерский торс (1841).
Вместо всемирно знаменитого памятника античной пластики на подиум рисовального класса водружен не менее знаменитый в одной, отдельно взятой стране памятник питейного искусства — водочный штоф.
Ввиду этой подмены внимание, естественно, приковывается к каждому эпизоду, дабы уяснить, что они там колдуют около своих холстов, что же они «изучают».

В этой композиции сформулирован первопринцип, по которому строится федотовская художественная вселенная. Роль «первотолчка», вызывающего ее к жизни, играет сюжетная коллизия, образуемая подменой возвышенного — ничтожным, серьезного — пустым. Священнодействие, каким является постижение тайн прекрасного в изучении античных образцов, разом превращено в буффонаду. Этот типично комедийный маневр особым образом программирует зрительское внимание, как то и бывает в буффонадах, когда наш интерес подогревается ожиданием, какой еще забавный номер выкинут комедианты. А это значит, что отдельный «номер», то есть эпизод, деталь получают самостоятельную ценность. Целое выстраивается как дискретное множество, серия таких «номеров», парад аттракционов.
В сепиях середины 1840-х годов развивается тот же принцип: листы серии сопоставлены друг с другом, как номера большого аттракциона, коим является житейский театр. Это нанизывание эпизодов в обычно развернутом, как сценическая панорама, поле действия, имеет тенденцию к бесконечному расширению, так что каждая сепия, будь то Кончина Фиделъки. Можно мыслить перестановку эпизодов, их сокращение или добавление.
Пространство обычно разделено перегородками на множество отдельных ячеек. В прорывах дверных порталов на пороге этих пространств обязательно происходят сценки, создающие эффект срастания того, что происходит здесь, с тем, что происходит за порогом. В Кончине Фидельки в распахнутой двери справа отпрянул гимназист, пораженный скандалом, происходящим в комнате, тогда как слева отец семейства с бутылкой пунша и стаканом спасается во внутренние покои, отшвыривая подвернувшуюся под ноги собачку. В сепии Художник, женившийся без приданого в надежде на свой талант справа видно окно с дырой, где вместо стекла подушка, тогда как слева на пороге полуоткрытой двери — дочь художника в объятиях купца, предлагающего ей ожерелье.
Любопытно — в большинстве листов присутствуют неживые имитации живого: статуэтки, куклы, гипсовые слепки голов, ступни, руки, портновский манекен… В людскую жизнь вмешивается, ее пересекает другая, представленная в осколках, обломках, фрагментах, — образ сломанного, рассыпавшегося механизма и подобие того, во что грозит превратиться изображаемая людская круговерть.

В сепиях присутствует пока еще эстетически не упорядоченная смесь правдоподобия с условностью сценического поведения и пантомимической режиссуры. Федотов вовсе не стремится уверить в том, что это «списано с натуры». Его цель иная: создать образ мира, где распались все связи, где все разорвано и каждая сцена, эпизод, фигура, вещь, по большей части, клоунским фальцетом кричит о том, о чем на высоте трагического пафоса вещал Гамлет, а именно, что «распалась дней связующая нить» и «мир вышел из пазов». Общий план, изобразительная стратегия сепий диктуются вовсе не нравственной озабоченностью и желанием открыть людям глаза на пороки городского общежития. Олицетворяющие эти «пороки» ситуации лежат на поверхности, да к тому же слишком расхоже известны, чтобы находить интерес в «открывании глаз» на такого рода элементарные вещи. Федотов создает не сатирические листы, а забавные картинки, удовольствие от которых предполагается в бесконечном нанизывании мелких казусов и деталей: лист из увража с памятником Байрону, который вынимает из папки мальчишка в качестве образца для надгробного монумента почившей Фидельке (Следствие кончины Фиделъки); мальчишка, который забавляется привязыванием бумажного банта к хвосту собачки (Кончина Фиделъки)’, крендельщик приписывает на дверном косяке очередную строку в длинном столбце, документирующем долг клиента (Офицерская передняя) и т. п.
Сюжеты листов опять-таки образуют связную серию. Но предстают они подернутыми житейской болотной тиной, утрачивая свою существенность и свой масштаб, сокращаясь до размеров того стакана, который обычно поминают в связи с соответствующего размера бурями.
Каковы же те приемы, которые обеспечивают художественный комический эффект этого снижения? Мы знаем, что в клоунаде чем серьезнее — тем смешнее. В изобразительном ряду, следовательно, необходимо было найти эквивалент этому парадоксу «смешной серьезности». Что означало — найти меру жизненно достоверного в сочетании с неправдоподобным, сочиненным, искусственным. Причем эта «мера» должна быть понятна зрителю.
Одним из способов обретения такой меры является аналогия с театром, театральными мизансценами: пространство везде строится как сценическая коробка, так что зритель уподоблен зрителю сцены. В Модном магазине сцена построена как ансамбль актерских пластических этюдов, да, собственно, Федотов так и описывает эти свои сочинения в тех пояснениях, которыми были снабжены эти картинки на выставке в Москве в 1850 году. «Полковница, недовольная покупкой мужа, бросает ее, а тот показывает ей опустевший бумажник. Сиделец полез на полку что-то достать. Толстая полубарыня пользуется этою минутою и вправляет что-то себе в огромный ридикюль… Весь в перстнях, молодой адъютант, исправляющий экспедицию — вероятно, генеральши своей, — покупает чулки». У Федотова замыкает эту сцену шкаф, где на верхней полке сквозь стекла видны фигурки — то ли статуэтки, то ли бумажные силуэты, — которые похожи на кукольный театр, передразнивающий тот житейский театр, который мы наблюдаем в человеческом мире. И это сопоставление бросает обратный свет на изображаемые Федотовым мизансцены человеческого театра, выявляя в участниках этих сцен специфически марионеточную пластику. Во всех сепиях, а в этой особенно, очень явственно проступает еще одна особенность, общая для федотовского жанризма: люди — игрушки пустых страстей. Круговерть, карусель, калейдоскоп жизни, столкновение быстропроходящих пустых интересов, мелких конфликтов, представляющих собою рябь на поверхности жизни, — «суета сует и ловля ветра», который просвистывает, не затрагивая жизненной глубины. Это, в сущности, основная тема федотовских произведений.

В «зритель перед парадным портретом», зритель — кухарка, изображенный словно позирующим для парадного портрета в рост. В этом контексте даже босые ступни героя воспринимаются как пародийная реминисценция классической скульптуры. Детали, в сепии рассыпанные вширь, здесь сгруппированы в небольшом пространстве. При том, что пол сценически приподнят, возникает впечатление тесного пространства, вроде корабельной каюты, в минуту, когда судно вдруг дает сильный крен, так что весь хлам, наполняющий этот закуток, съезжает к первому плану. Ни одна вещь не оставлена в нормальном состоянии. Это подчеркнуто тем, как неправдоподобным образом «зависают» щипцы на ребре стола, как если бы был схвачен момент, когда крышка стола только что вдруг с грохотом опустилась. На полу — хвосты от селедок, опрокинутые бутыли говорят о том, что в них не осталось ни капли, сломан стул, разорваны струны гитары, и даже кошка на кресле словно стремится внести свою лепту в этот хаос, раздирая когтями обивку. Федотов заставляет не только наблюдать, но даже слышать эти диссонансы, какофонию, неблагозвучие: хлопнула крышка стола, звякают бутылки, зазвенели струны, урчит кошка, с треском разрывая ткань.
Федотов учился у эрмитажных мастеров, в том числе у голландских натюрмортистов. Живописная иллюзия в изображеии вещественного мира призвана доставлять радость глазу, тогда как обыденщина, составляющая предмет изображения, ничего отрадного в себе не содержит. Так, с обращением к живописи заостряется одна из основных проблем его искусства: изображение привлекает — изображенное отталкивает. Как совместить одно с другим?
Каким образом и какие произведения мог видеть Крылов, мы не знаем. Но вполне естественно для начинающего художника, который пока еще пребывает в безвестности, в первых шагах опереться на признанные авторитеты. Другой авторитет, к которому здесь апеллирует Федотов, — это Брюллов. Популярная в то время брюлловская радужная цветопись откровенно отличает это новое произведение Федотова от монохромной живописи Свежего кавалера. Декоративный ансамбль в картине Разборчивая невеста — ярко-малиновый цвет обивки стен, блестящее золото рам, разноцветный ковер, переливающееся атласное платье и букет в руках невесты все это чрезвычайно близко колористической аранжировке парадных портретов Брюллова. Однако Федотов дал неожиданный поворот этой брюлловской цветописи именно тем, что из монументального он перевел ее в малый формат. Она лишилась своей декоративной патетики и превратилась в мещанскую игрушку, характеризующую отнюдь не лучшего сорта вкус обитателей изображаемого интерьера. Но в итоге остается непонятным, выражает ли эта живописная красота пошловатые пристрастия героев изображаемой сцены или это вкус и пристрастие самого художника.

Игроки. 1851 — 1852

Так что картина оказалась как бы иллюстрацией к этому стихотворению. А во время выставки своих произведений в Москве в 1850 году им была сочинена длинная «рацея». Федотов любил сам исполнять свою рацею, имитируя интонации и говор ярмарочного зазывалы-раешника, приглашающего зрителей поглядеть через глазок занятное представление в картинках внутри ящика, называемого райком.
Нам дано подсмотреть, что происходит «без свидетелей» — там, в прихожей, и здесь, в гостиной. Здесь — переполох, вызванный вестью о прибытии майора. Эту весть приносит сваха, переступающая порог залы. Там — майор, рисующийся в дверном проеме так, как он рисуется перед зеркалом в прихожей, подкручивая ус. Его фигура в дверной раме здесь — это то же самое, что его фигура в раме зеркала там, за порогом.
Так же, как прежде в сепиях, Федотов изобразил пространство, открытое дверями с той и с другой стороны, так что мы видим, как весть о прибытии майора, как сквозняк, пересекает порог двери справа и, подхваченная всунувшейся в левую дверь приживалкой, отправляется дальше гулять по внутренним покоям купеческого дома. В самой траектории, по которой выстроены все персонажи сцены, зрительно воссоздается та непрерывность, которая свойственна скорее всепроникающему звуку. В противоположность раздробленности, мозаичности, наблюдаемой в сепиях, Федотов добивается исключительной певучести, «протяжности» композиционного ритма, который заявлен и в его рацее.
Неповторимая красноречивость этой картины — не красноречивостьи действительного эпизода, как бы списанного с натуры (как в Разборчивой невесте), а красноречие самого художника, приобретшего стиль, мастерство рассказа, умение перевоплощаться в своих героев. Здесь найдена тонкая мера художественной условности, связанной с законами сцены, со своеобразной сценической аффектацией поз, мимики, жеста. Тем самым снимается удручающий прозаизм действительного события, оно претворяется в веселый водевильный розыгрыш.

В линейной партитуре картины варьируется «виньеточный» мотив. В эту ритмическую игру включаются и узор на скатерти, и украшения люстры, и зигзагообразные росчерки складок в платье купчихи, мелкое кружево кисейного платья невесты, выгнутые в такт общему узорочью ее пальчики и чуть манерный абрис плеч и головы, забавно отраженный в грации кошки, «намывающей» гостей, а также силуэт майора, конфигурация его позы, спародированная в изогнутых ножках стула у правого края картины. Этой причудливо проявляющейся в разных воплощениях игрой линий художник осмеял вычурное узорочье и пестроту купеческого дома, а заодно и героев действия. Автор здесь — одновременно и насмешливый сочинитель комической ситуации, и аплодирующий зритель, довольный комедией, им же разыгранной. И он словно заново проходит кистью по картине, чтобы запечатлеть в ней и свою иронию автора, и восторг зрителя. Эта двуединая сущность федотовского изобразительного «сказа», наиболее полно проявившаяся в Сватовстве майора. Подчеркнем, что это зрелище изящного характеризует именно образ автора, его эстетическую позицию, его взгляд на вещи.
У Александра Дружинина, писателя, некогда сослуживца и ближайшего приятеля Федотова, автора самого содержательного мемуарного очерка о нем, есть такое рассуждение: «Жизнь есть странная вещь, нечто вроде картины, написанной на театральном занавесе: не подходи слишком близко, а встань на известную точку, и картина станет очень порядочная, да иногда кажется куда как хороша. Умение поместиться на подобной точке зрения есть высшая человеческая философия». Разумеется, эта иронически изложенная философия вполне в духе гоголевского поручика Пирогова из Невского проспекта. В первом варианте Сватовства Федотов словно маскируется под эту «высшую человеческую философию»: событие предстает в парадном обличье, и художник, спрятанный за водевильной маской, расточает восторги по поводу праздничного блеска сцены. Такая умышленная наивность как раз и является залогом художественной цельности федотовского шедевра. В качестве примера подобной стилизации чужой точки зрения можно вспомнить Гоголя. В его повестях рассказчик то отождествляется с героями (например, начало Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем или Невского проспекта), то маска сбрасывается, и мы слышим под занавес голос автора: «Скучно на этом свете, господа!» или «Не верьте Невскому проспекту». То есть, не верьте обманчивой видимости, блестящей оболочке жизни.
Смысл второго варианта «Сватовства майора» — в обнаружении настоящего «авторского голоса».
Художник словно отдернул театральный занавес, и событие предстало в другом обличье — как будто осыпался парадный глянец. Нет люстры и росписи на потолке, жирандоли заменены подсвечниками, вместо картин на стене — грамоты. Менее отчетлив рисунок паркета, нет узора на скатерти, вместо легкого кисейного платочка грохнулся на пол скомканный тяжелый платок.

С исчезновением люстры, карниза, с заменой круглой печи квадратной ослаблено впечатление осязаемости пространства. Отсутствуют замедляющие внимание ритмические членения, образованные в первом варианте предметами, исчезнувшими при повторении. В совокупности этих изменений проявляется характерное для последних произведений Федотова ощущение пространства как единой, непрерывной и подвижной светонасыщенной субстанции. Пространственная среда становится разреженной, разуплотненной, а потому все силуэты — более подвижными, темп действия более стремительным. Теряет былое значение обстоятельность изобразительного рассказа, с предметного описания акцент переносится на субъективную оценку события.
Совершающаяся трансформация изобразительных средств сопровождается изменениями в трактовке действующих лиц. Майор из фата и героя превратился в обрюзгшего злодея, сваха лишилась умной хитринки, в ее лице появилось что-то тупое; улыбка купца застыла в неприятном оскале. Даже кошка, словно копирующая в первом варианте манерную грацию невесты, здесь превратилась в жирного, грубошерстного, невоспитанного зверя. В движении невесты нет прежнего оттенка манерности. Рамы, пересекавшие ее силуэт в первом варианте и зрительно замедлявшие движение, теперь подняты вверх, чтобы отчетливо воспринималась стремительность линии, очерчивающей плечи и голову невесты. Движение выявляется как порывистое, даже смятенное. Если в первом варианте восторженное любование подробностями внушает иллюзию, будто художник видит сцену глазами лукавых «продавцов» и «покупателя» купеческого добра, то во втором варианте нам предлагается воспринимать окружающее глазами невесты — глазами человека, оказавшегося жертвой драматической коллизии.
Федотовский жанр посвящен тому, что называется «жизненными обстоятельствами». Для своего воссоздания они требуют обстоятельности, то есть должны быть подробно рассказаны. В этом отношении начало начал федотовского жанризма в сепиях первой половины 1840-х годов можно определить как «изобразительную словесность». Но само слово имеет назывную или описательно-изобразительную часть. И вместе с ней, другую часть, с ней не совпадающую — произношение, интонацию, то, что в речи называется выражением, выразительностью. Ведь значение произносимого и отношение к тому, что произносится, — не только в составе и группировке слов, но и во фразировке, интонации. Но тогда и в «изобразительной речи» тоже должен быть уровень собственно изобразительный и уровень выразительный. Если так, то можно ли высвободить в изображении эти выразительные возможности? Помощником Федотову в решении этой проблемы оказывается слово.

В рисунках второй половины 1840-х годов вся описательно-назывная, то есть изобразительная, относящаяся к характеристике обстоятельств, функция отдана словесному комментарию, порой весьма пространному. Комментарий этот включается в поле изображения и выполняет ту же роль, что субтитры на киноэкране. Изобразительный язык, не огруженный более задачей изъяснять и комментировать происходящее, сосредоточивается на игре собственными выразительными возможностями. Если это «изобразительная словесность», то на долю изображения теперь остается выражение: такая изобразительность начинает изображать то, что в слове существует помимо его изобразительно-предметного значения, а именно — голос, музыку, интонацию. Не случайно в словесных комментариях к изображаемым мизансценам у Федотова постоянно употребляются междометия: «Ах, я несчастная…» (Неосторожная невеста), «Ах, братец! кажется, дома забыл кошелек» (Квартальный и извозчик), «Ах, папочка! как тебе идет чепчик»’, но особенно часто идут в дело вопросительный и восклицательный знаки, то есть, собственно, интонация.
Акцент переносится с предметной повествовательности на интонационный рисунок пластической фразы, на «поведение карандаша», копирующего и попутно комментирующего поведение персонажей. Иногда этот сдвиг внимания специально обыгрывается — предмет есть, но не сразу прочитывается. Так, в рисунке Продажа страусового пера (1849-1851) девушка, рассматривая, держит в поднятой руке перо, контур которого совпадает с изгибом ее плеча, отчего само перо с первого взгляда неразличимо: вся сценка уподобляется изящно сыгранному пантомимическому этюду с воображаемым предметом.
Или, например, в рисунке Молодой человек с бутербродом (1849) контур бутербродного ломтика в поднятой руке точно врисован в абрис жилетного воротничка так, что вообще не воспринимается в качестве отдельного предмета. Этюд, конечно, вовсе не о бутерброде: персты, держащие хлебный ломтик, кажутся просто при касающимися к воротничку и зависающими в начале нисходящей диагонали, провожаемой ленивым взглядом сквозь кисть другой руки, лениво примеряющейся к диаметру воображаемого бокальчика, о котором существо лениво раздумывает: поднять ли? сейчас, что ли? Или немного погодя? Грациозная балетная изысканность всей позитуры выдает томно -ленивое обыкновение рисоваться, свойственное завсегдатаям Невского проспекта, привыкшим ощущать себя на виду, ловить заинтересованные взоры и принимать картинные позы. Этот рисунок определенно соотносится с темой федотовской картины 1849 года Не в пору гость. Завтрак аристократа.

В Сватовстве майора рама картины имитирует портал сцены, как если бы мы обозревали происходящее из партера. В Завтраке аристократа интерьер показан так, как сцена воспринимается из-за кулис: мы видим как раз то, что прячется от входящего. Комизм положения здесь — того же рода, что на театральном жаргоне выражается понятием «накладка»: на художественно-обдуманное накладывается нечто «из другой оперы» или из действительной жизни так, что предумышленное и непредумышленное образуют своевольное парадоксальное единство. В данном случае такой искусственной инсценировкой является «театр вещей» в интерьере комнаты. Она здесь вовсе не за тем, чтобы служить емкостью для мусора, а чтобы демонстрировать благородную форму античной амфоры, а главным образом — благородный вкус хозяина. Бумага же, очевидно, резалась для того, чтобы на сияющем чистом
листе нужного формата входящему сразу бросалась в глаза недавно, надо полагать, приобретенная статуэтка. Но рядом на другую часть того же листа легла надкушенная краюха черного хлеба, приняв тем самым тот же характер достопримечательности, выставляемой напоказ, что и остальные «красивые вещи». Эту- то «накладку» и пытается закрыть хозяин от входящего гостя.
Но в данном случае Федотов использует тему «жизнь напоказ» не столько в интересах «критики нравов», сколько «в интересах живописи»: ведь все показное, что характеризует нравы героя картины — ковер, кресло, безделушки на столе, вся обстановка этой комнаты обладает эстетическими достоинствами. Для живописца, для его глаза эта «показуха» составляет увлекательный колористический ансамбль и позволяет ему продемонстрировать свое мастерство и любовь к предметной прелести уже безотносительно к той насмешке, которую может вызвать сама ситуация картины. Для обозначения этого комического казуса достаточно было бы только краюхи хлеба рядом со статуэткой, прикрываемых книгой.

В этом произведении заострено едва ли не главное противоречие федотовской живописи. Дело в том, что внутри сюжетов, посвященных житейским несуразицам, обстановка и весь окружающий мир характеризует изображаемых героев, их вкусы и пристрастия. Но они не могут совпадать со вкусом самого художника, поскольку здесь автора и героев разделяет ироническая дистанция. А теперь Федотов достиг той степени живописного мастерства, которое пробуждает естественную жажду утвердить свое чувство красоты и понимание прекрасного прямо, минуя эту дистанцию. Но пока сохраняется прежняя сюжетная программа, эта дистанция должна быть каким-то образом свернута, сокращена. В картине Не в пору гость это выражается в том, что комизм происшествия, в отличие от прежних произведений, сведен к анекдоту, «свернут в точку», уясняется с первого взгляда. И время созерцания картины как живописного создания разворачивается не в сфере этого комизма, а в сфере любования красотой предъявляемого нам живописного ансамбля безотносительно к сатирическим заданиям сюжета.
Совершенно понятно, что следующим шагом должно было быть устранение антагонизма между героями и автором. Вещи и их цветовые качества перестают называть и обсказывать внешние обстоятельства действия, а превращаются в своего рода инструменты, на которых исполняется внутренняя «музыка души» или то, что принято называть настроением, состоянием. Не вещи, а «душа вещей», не то, как они блестят, отсвечивают, а то, как они светятся внутренним светом в сумрачной мгле…
Сравнительно с произведениями, которые принесли Федотову славу, неотделимую от репутации увлекательного рассказчика и комедиографа, это изменение означало измену этому своему прежнему реноме. Федотов не мог не понимать, что он тем самым обманывает ожидания публики. Процесс работы над вариантами картины Вдовушка показывает, что это перевоплощение давалось Федотову не без труда.

Все варианты создавались в короткий промежуток на протяжении 1850 и 1851 годов, что затрудняет точность датировок. Однако хронологическая последовательность не обязательно выражает художественную последовательность или логику. Логика же эта такова. В варианте «с лиловыми обоями» (ГТГ) полностью иную сюжетную коллизию — отрешенное от всего внешнего, состояние погруженности во внутреннюю невидимую, неосязаемую «жизнь души» — Федотов пытался удержать в пределах прежней стилистики, предусматривающей описательный принцип изложения события в зримо осязаемых подробностях. В результате картина получилась многоцветной и внешне перечислительной. Пространство раздвинуто вширь и обозревается с некоторого удаления, напоминая прежний сценический прием картинного построения. Изображено, стало быть, мгновение прощания с прежней жизнью. Однако состояние это скорее обозначено, нежели выражено. Фигура слишком внешне эффектна: театрально-балетная грация тонкого стана, картинный жест руки, опирающейся на край комода, задумчиво склоненная головка, узнаваемо брюлловский, слегка кукольный типаж. Несмотря на небольшой формат в плане композиционной типологии это похоже на обстановочный парадный портрет.
В варианте Ивановского музея, напротив, несколько внешним образом форсируется то принципиально новое, что принес этот сюжет, а именно настроение, состояние, а им попросту является слезная печаль. Федотов сделал черты лица чуть одутловатыми, лицо будто опухло от слез. Однако подлинная глубина того, что мы называем состоянием, настроением, неизрекаема в подверженных исчислению внешних признаках и приметах. Его стихия — одиночество и молчание. Отсюда ведет свое происхождение вариант «с зеленой комнатой» (ГТГ). Пространство теснее обступает фигуру. Ее пропорции задают формат и ритмический строй картины, пропорции составляющих интерьер вещей (вертикально вытянутый формат портрета, прислоненного к стене, пропорции стула, комода, свечи, пирамиды подушек). Рама портрета уже не пересекает линии плеча, силуэт вырисовывается мерцающим контуром вверху на свободном пространстве стены, заставляя оценить совершенную, воистину ангельскую красоту профиля. Художник последовательно отказывается от несколько обыденной конкретности типажа ради идеального «лика». Взгляд, уходящий в себя, склонен сверху вниз, но никуда конкретно, «Как души смотрят с высоты / На ими брошенное тело…» (Тютчев). Пламя свечи такое, какое бывает, когда она только-только зажжена: оно не столько освещает, сколько активизирует ощущение обволакивающего сумрака — этот с изумительной живописной тонкостью переданный парадоксальный эффект можно было бы прокомментировать пушкинской строкой «свеча темно горит».

Изображается не событие, происшествие, а состояние, не имеющее представимого начала и конца; в нем теряется счет времени. В сущности, остановившееся время — событие на черте небытия — и есть то, чему посвящена картина. Этот внежанровый, траурно-мемориальный аспект темы проявлен в еще одном полуфигурном — варианте (ГРМ): в геометризированной архитектурной статике композиции, повествовательном минимализме, строгом бестрепетном спокойствии, исключающем какой бы то ни было оттенок сентиментальности.
Во Вдовушке неопределенная длительность изображаемого психологического момента исторгала ее из границ конкретно представимого времени. Они отсчитывают пустое, утекающее время. Время одновременно идет и стоит, поскольку не сулит никакого изменения реальности. Его движение иллюзорно.
По тому же принципу построено живописное зрелище на полотне. Первому взгляду представляется нечто невнятное — колыхающееся дымно-душное марево; из него постепенно реконструируется элементарно-простейшее: свеча, стол, топчан, гитара, прислоненная к стене, лежащая фигура, тень пуделя и какое-то призрачное существо в дверном проеме в глубине слева. Люди и вещи превращены в живописные фантомы, какими они воспринимаются в зыбком промежутке между сном и явью, где кажущееся и действительное неотличимы друг от друга. Это двуликое, каверзное единство призрачного и действительного — одно из воплощений известной метафоры «жизнь есть сон».
Уютный уголок, самовар, чай, сахарница,витая булочка на столе — скудный, но все же десерт, добродушная улыбка на лице хозяина (кстати, физиономический нюанс, только в этом произведении промелькнувший у Федотова). То же самое добродушие в сочинительстве смешных казусов — тень за спиной хозяина напоминает козла, а так как он с гитарой, то получается нечто вроде намека на распространенное уподобление пения козлиному блеянию (снова автоирония: офицер здесь наделен автопортретными чертами, а Федотов, по воспоминаниям друзей, обладал приятным баритоном и прилично пел под гитару). Откровенно эстетское любование повторами выгнутых линий (абрис стула, край скатерти, дека гитары и изгиб протянутой руки, силуэт склоненных фигур хозяина и денщика) выдает желание сделать видимое приятным, благозвучным. В целом сценка срежиссирована и исполнена как бытовая юмореска.

Рядом с ней картина «Анкор, еще анкор!» кажется созданной специально в подтверждение афоризма почитаемого Федотовым Брюллова, что «искусство начинается там, где начинается чуть-чуть», и во исполнение той истины, что в искусстве содержание творится формой, а не наоборот. В самом деле, «чуть- чуть» модифицированы композиционные пропорции — и при полном тождестве сюжета полностью трансформировалась тема. Соотношение пространства и предметного наполнения изменено в пользу пространства, чрезвычайно активна роль пространственных пауз. Фигуры, обозначающие ситуацию, «затеряны» на периферии изображения. В центр, на композиционно главное место попадает освещаемый свечой стол, покрытый алой скатертью. На нем блюдо или сковородка с как будто картофелинами, кружка, кринка, складное зеркало, горящая и незажженная свеча — набор предметов, характеризующий то, что называется ненакрытый стол. То есть, он накрыт скатертью для того, чтобы быть накрытым для некоторого акта, именуемого обед, чай и т. п. (например, в картине Офицер и денщик стол именно накрыт к чаю). Так вот, ансамбля вещей, знаменующих, что стол накрыт, приготовлен к известному действию, здесь как раз нет. Это все равно, как если бы нам открылась сцена без декораций: хотя на ней может быть много всякой всячины, она все равно будет восприниматься как пустая сцена.
Еще один парадокс — зыбкая призрачность картины, возникающей «в неверном свете» свечи, сочетается с отчетливой выверенностью композиционной геометрики. Очертаниями балок интерьер превращен в сценическую коробку, портал «сцены» параллелен фронту картинной плоскости. Диагональными линиями потолочной балки вверху слева и скамейки внизу справа резко проявлены очертания «перспективной воронки», втягивающей взгляд в глубину к центру, где (единожды в федотовских интерьерах) помещено окно. Этими рифмами делается ощутимой роль композиционных интервалов. Вблизи, на первом плане — своего рода авансцена между рамой картины и «порталом» сценической коробки, потом просцениум — между этим порталом и кромкой тени, где мечется собака. Аналогичный пространственный интервал прочитывается на заднем плане — в перекличке поставленного углом зеркала со скатами заснеженной крыши, виднеющейся за окном. Затененная часть интерьера оказывается, таким образом, зажатой «с фронта и с тыла» между двумя пустынными пространственными фрагментами и превращается в закуток, клетушку, нору — приют вековечной скуки. Но и обратно — ее сторожит, на нее смотрит (сквозь оконце), ее осеняет большой мир: гнездо ничтожного скучливого безделья включено в более крупную «масштабную сетку», и оно превращается в олицетворение Скуки.

Перед нами воистину «театр абсурда»: нам настоятельно предлагается обратить особенное внимание на то, что на сцене жизни нет ничего, достойного внимания. Совершенно то же провозглашает словосочетание анкор, еще анкор! Оно ведь означает повторяющееся воззвание, понукание к действию, тогда как само это действие есть не что иное, как одурь от бездействия. Это своего рода колыхающаяся пустота. Вне атрибутов аллегорической поэтики Федотовым создана аллегория на тему «суета сует» — бессобытийная пьеса со всеобъемлющей, всемирной темой. Поэтому, кстати, бессмысленная смесь «французского с нижегородским», фраза ничейного наречия — эта бессмыслица все же имеет смысл, и он в том, что в пространствах русской, равно как и французской скуки «часов однообразный бой» раздается и время утекает одинаково.
Особенности позднего творчества Федотова, отличные от предшествующего, определились во Вдовушке. Во-первых, обозначилась иная сюжетная коллизия — жизнь, придвинутая к порогу смерти, небытия: беременная вдовушка между смертью мужа и рождением ребенка. Во-вторых, сознание неинтересности этой новой сюжетики публике, возлюбившей художника за совсем иное, и,следовательно, сознание,что новые пьесы играются перед пустым зрительным залом и прежние средства уловления зрительского внимания не нужны. Картины создаются как бы для себя. Но это значит, что они адресуются куда-то за пределы настоящего времени — в вечность. Коли так, то живопись начинает изображать не то, что творится вовне, а то, что происходит во внутреннем мире, — не видимое, а ощущаемое, кажущееся. Главную роль в сотворении такого образа видимости играет свеча — непременный атрибут, начиная с Вдовушки, всех поздних произведений Федотова.
Ограничивая поле зрения, свеча интимизирует ощущение пространственной среды. Другое свойство свечи — делать зрительно осязаемым окружающий сумрак. То есть буквально и метафорически пододвигать свет к границе тьмы, зримое к черте незримого, бытие к порогу небытия. Наконец, со свечой
неотъемлемо связано ощущение недолговечности вызываемого ею к жизни мира и подвластности ее света превратностям случая. В силу этого она обладает способностью делать картину зримой реальности призрачной. Иначе говоря, свеча — это не просто предмет среди предметов, это метафора. Апофеозом этой метафорической поэтики стала картина Игроки (1851-1852).

В давней акварели, изображающей Федотова и его товарищей по Финляндскому полку за карточным столом (1840-1842), драматургия карточной игры не составляет изобразительной задачи — создать групповой портрет. Вовлеченность в перипетии карточной игры, что называется, выводит из себя: тут не человек играет картой, а карта играет человеком, превращая лицо в олицетворение карточного случая, то есть в мистическую фигуру. Реальное становится воплощением иллюзорного. Именно такова общая тема, она же изобразительная стилистика картины Игроки. Вполне понятно, почему Федотов писал теневые фигуры игроков с манекенов: пластика статично-фиксированных марионеточных поз позволяла напомнить зрителю те состояния, когда, расправляя окоченевшее от долгого сидения тело — выгибая поясницу, потягивая руки, растирая виски, то есть приводя себя в чувство, — мы, в сущности, обращаемся с собой, как с мертвыми, извлекаем себя оттуда, где мы вели призрачное существование.
Подобные ситуации выражаются общеупотребительной фигурой речи — «приходить в себя», «возвращаться к реальности». В любом из таких случаев существует переходный момент, когда душа пребывает «на пороге как бы двойного бытия».
Быть может, в силу природной абстрактности графического языка (сравнительно с более чувственно конкретной живописью) в рисунках к Игрокам, выполненных лихорадочным, горячным штрихом на бумаге холодного синего тона, соотнесенность таки х вот двойственных
состояний с миром запредельным, ирреальным выражена с более впечатляющей, чем в живописном полотне, пронзительной отчетливостью.
Некогда, применительно к жанровой живописи XVII века, Пушкиным была брошена фраза «фламандской школы пестрый сор» Творческие усилия Федотова были посвящены эстетическом у освоению именно этого « хозяйства», открытого фламандскими и голландскими художниками XVII века. Но у художника, сделавшего своим профессиональным занятием пересыпание этого « сора », кажется неожиданной такая сентенция, присутствующая в его записных книжках. Этот пафос, это воспарение, где в его искусстве мы можем это обнаружить и понять? Только обозревая все в целом, только созерцая и пытаясь вывести интегральную формулу его творческого интеллекта.

В дневниковых заметках Федотова встречаются чрезвычайно выразительные в этом смысле определения: «В пользу рисования строил гримасы перед зеркалом», «Опыт передразнивать натуру». Но вот однажды он называет свои занятия — «мои художественные углубления».
Во времена, когда искусство принято было подразделять на «форму» и «содержание», первенство обычно отдавалось страсти Федотова изображать жизнь, текущую действительность. Тогда как его художественные размышления мыслились как то, что «прилагается» к этой главной его страсти и привязанности. «Кому дано возбуждать в другом удовольствие талантами, то за пищу самолюбию можно и повоздержаться в иных лакомствах, это расстраивает талант и портит его чистоту (и благородство) (чем приятен он людям), целомудренность. В чем и скрыт ключ изящного и благородного». Эту последнюю сентенцию можно считать комментарием к рисунку Федотов, раздираемый страстями. Но если бы мы спросили себя, в чем же заключается чистота и целомудрие таланта, который отказывается от страстишек, чтобы возбудить в других удовольствие, то обнаружили бы, что они заключаются в стиле исполнения, в красоте рисунка и т. п., а вовсе не в коллекционировании «сюжетов из жизни». В качестве «художественных углублений» Федотова занимали как раз эти пластические модификации. Но сам-то Федотов, завидуя ей, именно эту способность развивал в себе, и поэтому это отношение между сюжетом и стилем можно было бы перевернуть и сказать, что Федотов в жизни выбирает такие положения и казусы, которые дают ему возможность изыскать и обогатить заповедник художественности жемчужинами, которых прежде там не было.
Если дар, который знал за собой Федотов, заключался в подметливости и вкусе к мелочам, в предрасположенности, выражаясь гоголевским языком, «забирать в уме своем
весь этот прозаический, существенный дрязг жизни… все тряпье до малейшей булавки», то способность Федотова или то, что мы называем талантом, — именно в нахождении способов изобразительного воплощения этого совершенно нового для русского искусства материала в художественно прельстительную форму.

«Я учусь жизнью», — говорил Федотов. Вообще говоря, эта фраза, если придавать ей значение творческого кредо или принципа, — высказывание типичного дилетанта, а Федотов первоначально выступал именно как дилетантствующий талант. В противовес этому можно напомнить довольно известное высказывание Матисса: «Художниками становятся не перед натурой, а перед прекрасной картиной». Разумеется, высказывание Матисса — это высказывание мастера, который знает, что мастерству можно учиться только у мастеров. Согласно этой логике, учеба жизнью не станет искусством, пока эта жизнь не будет увидена в произведении некоего мастера, который преподает художнику уроки мастерства. Такая метаморфоза в отношении к жизненным коллизиям и зрелищам давно известна. Она содержится в знаменитой формуле и метафоре, принадлежащей к разряду «вечных метафор», — «весь мир театр». В сущности, когда мы произносим, не особенно задумываясь, простенькую фразу «сценка из жизни», мы приобщаемся именно к этой метафоре, мы выражаем именно те аспекты отношения человека к действительности, которые свойственны художественному дистанцированию от жизни. И такого рода отношение к жизни, такое изъятие себя из-под власти ее законов и ощущение себя в какой- то момент в положении зрителя, который созерцает мирскую карусель, принадлежит к вполне человеческим способностям. Ее-то знал за собой и умел культивировать в себе Федотов.
Особенность русской ситуации состоит в том, что бытовая картина, именуемая иначе просто жанром, возникает в русском искусстве очень поздно, в начале XIX века. Но помимо исторических форм в конкретных персональных разновидностях, весьма богатых и разветвленных, выработанных европейской живописью, существует такая вещь, как внутренняя логика. С точки зрения этой логики бытовая равнина, изображению которой посвящена жанровая живопись, имеет две отдельные территории или области. Одна — где быт обращен к пер- вооснованиям жизни человеческого рода, таким, как труд, дом, попечение о семье, заботы материнства и т. п. Это тот род человеческих забот и занятий, который имеет отношение к вечному, неизменному, непреходящему, к неотменимым ценностям бытия, существования человека в мире, следовательно, это та часть быта, где он оказывается причастным бытию, где бытовой жанр тяготеет к бытийственному. Именно таков жанр Венецианова.

Основную антитезу, скрытую в природе жанра, можно определить как антитезу «природа — цивилизиция». Соответственно, вторая часть этой антитезы представлена наиболее полно в городской среде. И это и есть предмет, обусловивший логику федотовского жанра.
В становлении Федотова-жанриста, в определении своего «пространства» внутри жанра существенную роль играло то обстоятельство, что хронологически Федотову предшествовали Венецианов и его школа. Но не в том смысле, что Федотов учился у Венецианова и наследовал его уроки, а в том смысле, что он отрицательным способом строил свой художественный мир, по всем параметрам противоположный тому, что было у Венецианова.
Венециановской пейзажности у Федотова противостоит интерьерность. У Венецианова преобладает созерцательная статика, длительное, неподвижное равновесие. У Федотова — дискретные фрагменты жизни, подвижность, выводящая мир и человеческое естество из равновесия. Венециановский жанр бесконфликтен, бездейственен. У Федотова почти всегда присутствует конфликт, действие. В доступных изобразительному искусству пространственных отношениях он моделировал отношения временные. Соответственно в самой изобразительной стилистике, в стремительности или замедленности линейного рисунка, в чередовании пауз между фигурами, в распределении световых и колористических акцентов чрезвычайно важными становились темпоритмические характеристики. Изменения в этой сфере во многом определяют различие между его графическими и живописными сочинениями и его эволюцию, т. е. те противоположения, которые отделяют одно произведение от другого.
Портретного свойства зоркость и наблюдательность, как говорилось прежде, стоят у истоков федотовского жанризма. Однако федотовские портреты полностью, по всем статьям противостоят федотовскому жанру. Во-первых, потому, что портретные персонажи Федотова воплощают именно норму — ту, что некогда, ссылаясь на Шатобриана, сформулировал Пушкин: «Если бы я еще верил в счастье, я искал бы его в единообразии житейских привычек». Имея в виду постоянное скитальчество в чуждом многолюдстве, какого требовало от него ремесло и мастерство бытописателя, Федотов называл себя «одиноким зевакою».

При том скудном обеспечении, которое приносила Федотову его художественная деятельность, он запретил себе мечтать о семейных радостях. Федотовский портретный мир — это мир «идеальный», где царит домашняя атмосфера дружеской симпатии и участливого внимания. Модели Федотова — это его друзья, его ближайшее окружение, как семейство его сослуживца по Финляндскому полку Ждановича, в доме которого, по-видимому, при своей одинокой и бесприютной жизни, Федотов находил уютное пристанище. Это, следовательно, те люди, которые составляют «отраду сердца», которые наполняют память «одинокого зеваки», странника, путника во всех его странствиях.
Нам неизвестны мотивы создания портретов: заказывались ли они Федотову и получал ли он за них гонорары. И сама эта неясность (при относительно большом количестве портретов, созданных художником) указывает на то, что, по-видимому, это были памятники дружеского расположения и участия в большей степени, чем произведения, писавшиеся на заказ ради заработка. И в этой ситуации художник не обязан был следовать общепринятым канонам портретизма. Действительно, портреты написаны так, как если бы они создавались исключительно «для себя», наподобие фотографий для домашнего альбома. В русском искусстве это предельный вариант камерного портрета, малоформатные портреты, приближающиеся к миниатюре, назначение которой — сопровождать человека везде и всегда; портрет-миниатюру брали с собой в дорогу, кладя, например, в шкатулку, или вешали на шею как медальон. Он находится, так сказать, в орбите дыхания, будучи согрет человеческим теплом. И этой сокращенностью расстояния, дистанции собеседования с моделью — тихо, вполголоса, без широких жестов и патетики — задается эстетический кодекс, в рамках которого состоялась сама портретная концепция Федотова.
Это мир сугубо «интерьерных» чувств, где идеализируется дружеское внимание и участие, тот умиротворяющий покой, который заключают дом, уют, тепло привычных, обжитых вещей. Обитатели этого идеального царства в буквальном смысле образы, то есть образа, иконки, или же домашние божки, пенаты, то, чему поклоняются. Поэтому эти изображения обладают главным качеством священных образов — они живут вне времени.
В последних мир, движимый временными, тогда как герои федотовских портретов изъяты из-под власти какой-либо событийности, к ним даже трудно примыслить житейские эмоциональные ситуации — задумчивость, радость и т. п. Но в портрете изображена не острая скорбь или ситуация оплакивания: это тихое, не бросающееся в глаза безразличие, словно усталость от печали. Главное, что присутствует в этом портрете и что в той или иной степени разлито во всех портретах Федотова, — это равнодушие моделей к внешним проявлениям чувств, к тому, как они выглядят «со стороны». А это именно такого рода состояния, в которых забывается течение времени. Они уводят от сиюминутного. Но кроме того, это застенчивость людей (и художника, наделяющего этим свойством свои модели) не то, что скрытных, но считающих неприличным навязываться кому бы то ни было со своими «чувствами».
В этом ряду выделяется такое странное по замыслу произведение, как портрет Е.Г. Флуга (1848?). Это посмертный портрет, этюдом для которого послужил выполненный Федотовым рисунок Флуга на смертном одре. Сюжет носит явно сочиненный характер.

Другой портрет, где угадывается событийная канва, — Портрет Н.П. Жданович за фортепьяно (1849). Она изображена в форме воспитанницы Смольного института благородных девиц. Она то ли только что сыграла музыкальную пьесу, то ли собирается сыграть, но в любом случае в ее осанке и во взгляде холодноватых глаз с бровями вразлет — какая-то удивительная победительная стать, как если бы Жданович была уверена, что своей игрой она непременно прельстит и покорит того, кого она надеется покорить.
Портреты Федотова не только отрешены от устойчивых форм портретной репрезентации, имевших целью прославить модель, показывая ее, как говорили в XVIII веке, «в наиприятнейшем свете», подчеркивая красоту, или богатство, или высокий сословный ранг. Почти во всех федотовских портретах присутствует интерьерная обстановка, причем, как правило, в этих фрагментах угадываются «дальние покои» дома — не гостиная или зала, не парадные апартаменты, а сугубо домашняя, интимная среда обитания, где люди живут «сами по себе», занятые повседневными заботами. Но при этом его портреты отрешены от декоративно-украшательских заданий быть одной из красивых вещей в интерьерном ансамбле, изобразительный язык федотовских портретов полностью лишен декоративной риторики.
Одной из важных составляющих портретного искусства является реакция художника на возрастные особенности модели. Рассматривая таким образом портреты Федотова, мы с удивлением должны будем отметить, что в них отсутствует специфическая нота, свойственная молодости. В прекрасном портрете О. Демонкаль (1850-1852) модели не больше двенадцати лет, чему почти невозможно поверить. В одном из лучших портретов, портрете П.С. Ванновского (1849), давнему знакомому Федотова по Кадетскому корпусу и сослуживцу по Финляндскому полку — 27 лет. Никак нельзя сказать, что Федотов старит лица. Но возникает впечатление, что этих людей коснулось некое раннее знание, которое лишило их наивной отзывчивости и открытости «всем впечатленьям бытия», то есть той крылатой одушевленности, которая является отличительным свойством молодости.
Специфику федотовской портретное, таким образом, в большой мере приходится характеризовать отрицательным путем — не наличием, а отсутствием некоторых свойств. Здесь нет декоративной риторики, нет парадного пафоса, не имеет значения социальное амплуа и соответственно не проявляется внимание к ролевому, поведенческому жесту. Но все это — значимые отсутствия. В их числе и следующее: казалось бы, федотовский жанризм, имеющий дело со всякого рода житейскими несуразицами, должен был обострять чуткость к необычному, остро запоминающемуся, характерно особенному в человеческом облике. Но как раз этого в федотовских портретных образах нет, и это, пожалуй, самое удивительное их свойство — художник чуждается всего резко подчеркнутого, броского.
Федотов многократно изображал себя в образах персонажей своих произведений. Но вряд ли живописное изображение, атрибуируемое как портрет Федотова, является его собственным автопортретом. Скорее всего, оно написано не им. Единственный достоверный автопортрет Федотова, являющийся именно портретом, а не персонажем с чертами Федотова — это рисунок на листе с этюдными набросками к другим произведениям, где Федотов преисполнен глубокой печали. Он не просто прикручинился и «головушку повесил» — это грустная задумчивость человека, искавшего «наслаждение для души» в том, чтобы «подмечать законы высшей премудрости», и постигшего один из них, завещанный Экклезиастом: «Во многой мудрости много печали, и тот, кто множит познания, множит скорбь». Эта интонация, полностью отсутствующая в жанрах Федотова, образует фон, аккомпанемент его портретного искусства.

Бивуак лейб-гвардии Павловского полка (Отдых на походе). 1841-1844

П.А. Федотов и его товарищи по лейб-гвардии Финляндскому полку. 1840-1842

Федотов Павел Андреевич (1815-1852)

Высокоталантливый художник, родоначальник критического реализма в русской живописи Павел Андреевич Федотов родился 22 июня 1815 г. в Москве, в большой семье очень бедного чиновника, отставного воина Екатерининских времен. Его детство прошло в бедности и постоянной нужде. С ранних лет он предавался созерцанию. Ему был хорошо знаком быт московских жителей, он наблюдал за соседними дворами и улицами, “все сцены на них происходившие, оказывались перед глазами наблюдателя, как на блюдечке”. Первые детские впечатления сыграли большую роль в творческой практике художника, помогли осуществить многие его замыслы. Федотов писал впоследствии: “Запас наблюдений, сделанных мною при самом начале моей жизни, составляет... основной фонд моего дарования”.

В одиннадцать лет, в 1826 году, не получив почти никакой научной подготовки, Федотов был определен в воспитанники 1-го Московского кадетского корпуса, в котором отличился своими блестящими способностями, успешностью в учении и образцовым поведением. Он превзошел всех своих товарищей и обратил на себя внимание начальства. Тогда же проявились художественные наклонности мальчика. Потянулись годы однообразного и утомительного учения (1834 - 1844). Живопись по-прежнему остается главным увлечением, и каждую свободную минуту он посвящает рисованию. Первыми его опытами были классные рисунки, портреты друзей и карикатуры, разного рода чертежи, которыми он испещрял свои учебные тетради.. Темами его рисунков и акварелей становятся сцены бессмысленной и изнурительной муштры, полковые учения и лагерная служба.

В 1830 г. он стал унтер-офицером, в 1833 г. произведен в фельдфебели и в 1833 г. окончил курс первым учеником. Его имя, по заведенному обычаю, внесено на почетную мраморную доску в актовом зале корпуса. Выпущенный прапорщиком в лейб-гвардии Финляндский полк, Федотов переселился в Санкт-Петербург. Жизнь в полку была трудной, а здоровье - слабым. Но, несмотря на строгие требования тогдашней фронтовой и казарменной службы, он находил время для своего любимого занятия - рисования. Года через три-четыре службы в полку молодой офицер начал посещать вечерние рисовальные классы Академии художеств. Федотов изучал формы человеческого тела и тренировал свою руку, пытаясь ее сделать более свободной и послушной. В свободные от службы часы, он рисовал придуманные им жанровые сцены и подмеченных на улице типов, писал портреты своих сослуживцев и знакомых карандашом и акварельными красками. Эти портреты всегда бывали очень похожими. Особенно удались Федотову черты лица и фигура великого князя Михаила Павловича, изображения которого, выходившие из-под кисти художника, охотно покупались продавцами картин и эстампов.

Летом 1837 г. великий князь, возвратившись в Петербург из поездки за границу для леченья, посетил Красносельский лагерь, где обожавшие его гвардейцы встретили его шумной овацией. Пораженный этой живописной сценой Федотов начал работу и всего за три месяца закончил большую акварельную картину “Встреча великого князя”, в которой, кроме портрета его высочества, помещены портреты многих из участников торжества. Картина была представлена великому князю, который пожаловал за нее художнику бриллиантовый перстень. Этою наградой, по словам Федотова, “окончательно припечаталось в его душе артистическое самолюбие”. Вслед за этим он принялся за другую картину, “Освящение знамен в Зимнем Дворце, обновленном после пожара”. Испытывая большую нужду, художник решился представить эту еще неоконченную картину великому князю, который показал ее своему августейшему брату. Результатом стало высочайшее повеление: “предоставить рисующему офицеру добровольное право оставить службу и посвятить себя живописи с содержанием по 100 рублей ассигнациями в месяц”.

Федотов хотел заняться батальной живописью, в которой уже успешно пробовал свои силы и которая в Николаевскую эпоху сулила почет и материальное обеспечение. Отказывая себе в малейшем комфорте и терпя подчас голод и холод, художник поселился в бедной квартире в одной из дальних линий Васильевского острова. Он стал еще усерднее прежнего заниматься рисованием и писанием этюдов с натуры как дома, так и в академических классах. Чтобы расширить круг своих батальных сюжетов, художник стал изучать скелет и мускулатуру лошади под руководством профессора А. Заурвейда. По отзыву его друзей, из произведений, задуманных тогда Федотовым, но оставшихся только в эскизах, замечательнейшими были “Французские мародеры в русской деревне, в 1812 г.”, “Переход егерей вброд через реку на маневрах”, “Вечерние увеселения в казармах по случаю полкового праздника” и несколько композиций на тему “Казарменная жизнь”, сочиненных под влиянием Гогарта.

Однако живопись военных сцен не была истинным призванием художника. Ему были присущи: остроумие, тонкая наблюдательность, умение подмечать типичные черты людей разных сословий, знание обстановки их жизни, способность схватывать характер человека. Рисунки Федотова являются своеобразным дневником художника. Убедительность и простота композиционного решения отличают рисунок “Набережная Васильевского острова зимой”. Сатирическая острота в рисунках: “Квартальный чиновник”, “Начальник и подчиненные”, “Озябшие и продрогшие”, “Как люди садятся” и другие. От альбомов разрозненных набросков и рисунков Федотов перешел к созданию крупных произведений. Так родилась серия “Нравственно-критических сцен из обыденной жизни” (1840-е гг.), которая была исполнена в технике сепии: “Болезнь и смерть Фидельки”, “Житие на чужой счет”, “Крестины”, “Модный магазин”, “Мышеловка”, “Первое утро обманутого молодого”, “Старость художника, женившегося без приданого в надежде на свой талант”. Эта серия по разнообразию тем, по широте охвата действительности, по остроте критической мысли и мастерству исполнения считается одной из самых значительных в творческом развитии художника. Работая над сепиями, художник обогатил свой жизненный и творческий опыт, накопил материал для создания новых произведений.

Особенности художественного таланта, ярко выраженные в рисунках Федотова, указывали на то, что ему следует быть не баталистом, а жанристом. Но художник не осознавал этого и рисовал бытовые сцены для собственного развлечения и для, того, чтобы позабавить приятелей.

Так продолжалось до тех пор, пока письмо известного баснописца И. А. Крылова, пораженного талантом молодого офицера, не открыло ему глаза. Гениальный старец, видевший некоторые из работ Федотова, убеждал его бросить военную службу, бросить “солдатиков и лошадок” и “отдаться своему настоящему призванию - изображению народного быта”. Федотов и раньше думал об отставке, но после слов Крылова, эта идея не давала покоя. Решившись на отказ от военной карьеры, от обеспеченного положения, он обрекал себя на полуголодное существование. Он совершал рискованный шаг, для которого требовались большое мужество и уверенность в себе.

Федотов долго раздумывал, воспользоваться ли ему царской милостью или нет, но наконец подал прошение об отставке и в 1844 г. был уволен с чином капитана и правом носить военный мундир. Расставшись с эполетами, он очутился в тяжелых жизненных условиях - в еще худших, чем те, при которых ему, сыну небогатых родителей, приходилось существовать, служа в гвардии. Федотов поставил на карту свою судьбу и судьбу своих близких. На скудную пенсию, пожалованную государем, надо было содержать самого себя, помогать отцовскому семейству, впавшему в большую нужду, нанимать натурщиков, приобретать материалы и пособия для художественных работ; но любовь к искусству поддерживала в Федотове бодрость и помогала ему бороться с трудными обстоятельствами и настойчиво идти к намеченной цели - сделаться настоящим художником.

Федотов заперся в своей мастерской, удвоил свой труд по изучению приемов живописи масляными красками и, овладев ими в достаточной степени, к весне 1846 г. написал по имевшимся уже в его альбоме наброскам две картины: “Свежий кавалер”, или “Утро чиновника, получившего первый крест”. В этой картине художник отразил явления, характерные николаевской России. Знаменитый русский критик В. В. Стасов писал о персонаже картины: “Он свиреп и безжалостен, он утопит кого и что захочет, и ни одна складочка на его лице не дрогнет. Злость, чванство, вконец опошлившаяся жизнь - все это присутствует в этом лице, в этой позе и фигуре закоренелого чиновника в халате и босиком, в папильотках и с орденом на груди”.

В 1847 году Федотов пишет картину на сюжет басни Крылова “Разборчивая невеста”, в которой ярко проявилось живописное мастерство Федотова, оттачиваемое годами. На этой картине, как наяву, мы видим и блеск красного дерева и мерцающее золото рам, переливы шелка на плате невесты и мягкий ворс ковров, к которому хочется прикоснуться. Художник с беспощадной сатирой изображает характеры персонажей: жеманную старую деву, ее жениха-горбуна и осчастливленных родителей.

Композиция в картинах Федотова становится наиболее выразительной, выявляя основной смысл, концентрируясь на главных персонажах. В картине “Завтрак аристократа” (1849) художник раскрывает ничтожество светского хлыща, промотавшего состояние. Отношение художника к персонажу мы видим по тому, как он изобразил напряженную неуклюжую позу аристократа, пытающегося торопливо спрятать кусок хлеба от нежданного гостя.

Федотов решает отдать свои работы на суд всесильному тогда в Академии художеств К. П. Брюллову, слава о котором разнеслась по всей Европе. Внимательно ознакомившись с рисунками Федотова, Брюллов пришел в восхищение и благословил молодого художника, сказав ему на прощание: “Поздравляю вас, Вы меня обогнали”. “Попытайтесь, пожалуй, чего не может твердая воля, постоянство и труд”. Эти напутственные слова не прошли бесследно: после этого с удвоенной энергией принимается Федотов за работу, стараясь сделать намного больше.

Благодаря К. Брюллову, а еще больше своим достоинствам, работы Федотова доставили ему от Академии звание кандидата в академики и позволение обратить в программу на академика уже начатую им картину “Сватовство майора” (1848)и денежное пособие для ее исполнения. Эта картина, повествующая о жизни, обычаях и нравах купеческой семьи, принесла Федотову славу и известность.. Житейский, ничем не примечательный эпизод из жизни купечества - женитьба бедного майора на богатой купеческой дочери - приобретает в этой картине обобщающее значение. Федотов своим произведением как бы объявляет приговор уродливым явлениям быта, которые были привычны в николаевской России. В. В. Стасов писал: “Это была снова трагедия, грозно выглядывавшая из-за веселой и потешной наружной ширмы”. В этой картине в полном объеме проявился талант Федотова. Композиция картины естественна и проста, фигуры персонажей тесно связаны друг с другом, очень выразителен язык жестов.

Картина эта была готова к академической выставке 1849 г., на которой была экспонирована вместе со “Свежим кавалером” и “Разборчивой невестой”. Выставку посетило огромное количество людей, толпы зрителей толкались перед этими произведениями; всем хотелось вдоволь налюбоваться произведениями художника, посвященными реальной жизни, полными мысли и здорового юмора и невиданными еще в русской живописи. Публика была в восторге от творчества Федотова, его имя стало известно всей столице, а за тем и по всей России. Совет Академии единогласно признал художника академиком, в кругу художников на нового академика стали смотреть как на честь и гордость русской школы; газеты и журналы затрубили ему восторженную хвалу; повсюду, от аристократической гостиной и до каморки рыночного торговца, говорили о работах молодого жанриста. Популярности Федотова способствовало и то обстоятельство, что почти одновременно со “Сватовством майора” стало известно стихотворное объяснение этой картины, сочиненное самим художником и распространившееся в рукописных копиях. Федотов с юных лет любил упражняться в поэзии, большинство художественных идей, выраженных его карандашом или кистью, потом выливались под его пером в рифмованные строки, и наоборот, та или другая тема, сначала давшая художнику содержание для стихотворения, впоследствии делалась сюжетом его рисунка или картины. Федотов сочинял басни, элегии, альбомные пьесы, солдатские песни (будучи офицером), сочинял романсы и перекладывал их на музыку. Художник не придавал большого значения своим стихам и не отдавал их в печать, позволяя их списывать только приятелям и близким знакомым. И те, и другие считали объяснение к “Сватовству майора” самым удачным произведением Федотовской поэзии и охотно рассказывали его всем и каждому.

Академическая выставка 1849 г. доставила Федотову не только славу и почет, но и улучшение материальных средств: в дополнение к пенсии, получаемой из государственного казначейства, велено было отпускать ему по 300 рублей в год из суммы, ассигнуемой Кабинетом Его Величества на поощрение достойных художников. Это было очень важно для Федотова, так как материальное положение его родных в это время ухудшилось и он должен был усилить свою помощь.

По окончании выставки художник отправился в Москву, чтобы повидаться с родными и устроить дела отца. Москвичи встретили земляка с распростертыми объятиями. Из его картин, красовавшихся на петербургской выставке, и из нескольких рисунков сепией была устроена выставка, которая привела московскую публику в такой же, если еще не в больший восторг, как и петербургскую.

Федотов вернулся из Москвы довольным, здоровым, полным радужных надежд и снова стал усиленно работать. До этого его творчество было направлено на обличению пошлых и темных сторон русской жизни, теперь он хотел внести в свое творчество новый элемент - истолкование явлений светлых и отрадных. В 1851 - 52 гг. написал картину “Вдовушка”, на возникновение замысла которой повлияла судьба овдовевшей сестры Федотова, оставшейся после смерти мужа с двумя маленькими детьми. В этой картине художник с большим сочувствием рассказал о горькой судьбе одинокой привлекательной женщины, потерявшей любимого мужа и ожидающей ребенка. Почти одновременно с “Вдовушкой” Федотов написал: “Анкор, еще анкор!” (1850 - 1851) и “Игроки” (1852). Затем принялся за композицию “Возвращение институтки в родительский дом”, вскоре им брошенную и замененную другим сюжетом: “Приезд государя в патриотический институт”, оставшимся также разработанным только наполовину. Живописная манера художника становится более темпераментной, более активная роль отдается цветовой гамме, которая, в картине “Анкор, еще анкор!”, например, продиктована характером замысла. Холодное ярко-синее небо в окне в сочетании с красно-коричневыми тонами интерьера создает напряженную тревожную атмосферу. Эта картина считается вершиной творческого развития художника и признана одним из шедевров русской реалистической живописи XIX века.

Благодаря Федотову, его критическому отношению к действительности жанровая живопись поднялась до уровня искусства большой социальной значимости. К концу 40-х годов Федотов стал зрелым мастером, имевшим свое творческое лицо. В последние годы жизни Федотов пишет портретов, лучшим из которых является портрет Н. П. Жданович (1849). Посыпались заказы, замыслы будущих картин возникали у него один за другим, возник замысел издать альбом нравственно-критических сцен, но радость была недолгой и не всем замыслам художника было суждено осуществиться.

Наступил самый тяжелый период в жизни художника. В конце 40-х годов Россию охватила реакция. Французская революция 1848 года, волна демократического движения в России, дело петрашевцев повлияли на судьбу Федотова, который был связан с последними и его имя фигурировало в процессе над ними. Это было мрачное время николаевского произвола и цензурного террора. Любое проявление критической мысли преследовалось. “Многому бы народ научил, да цензура мешает” - писал художник в те годы. Был закрыт журнал “Современник”, в котором сотрудничал и Федотов, не увидели свет рисунки Федотова из “Нравственно-критической серии”, были запрещены литографии с его картин, все заказы были аннулированы. Художник оказался без средств к существованию, но он продолжал творить. Федотов все больше убеждался, что ему недостает серьезной подготовки для быстрой и свободной передачи своих идей. Он настойчиво трудился совершенствуя свою художественную технику. Но его пенсии и пособия было недостаточно, чтобы иметь кров и еду, покупать художественные материалы, нанимать натуру и высылать в Москву пособие родным, которые, несмотря на заботу о них художника, впали в полную нищету. Приходилось, отложив на неопределенный срок новые композиции, добывать деньги менее серьезными работами: дешевыми портретами и копированием своих произведений.

Все случившееся с художником не могло не отразиться на его здоровье, а последней каплей стала статья П. Леонтьева ““Эстетическое кое-что по поводу картин и эскизов господина Федотова”, которая была напечатана в “Московитянине”. В этой статье Леонтьев уничижительно отозвался о работах художника и высказал такую мысль, что творчеству Федотова нет места русском искусстве.

Постоянное физическое и умственное напряжение, неспокойное душевное состояние оказали разрушительное влияние на здоровье Федотова. Непрерывные занятия живописью, особенно в вечернее и ночное время привели к приливам крови к мозгу, частым головным болям, болезни глаз и к слабости зрения; художник состарился не по годам, веселость и общительность, присущие его характере сменились задумчивостью и молчаливостью. Наконец болезненное состояние Федотова перешло в полное умопомешательство. Друзья и академическое начальство поместили его в одну из частных петербургских лечебниц для душевнобольных, а государь пожаловал на его содержание 500 рублей, повелев приложить всевозможные усилия к его исцелению. Но улучшения не наступило. Осенью 1852 г. Федотова перевели в больницу Всех скорбящих, где он и умер 14 ноября того же года.

Во имя искусства Федотов отказался от военной карьеры, от богатства и семейного счастья, несмотря на трудности он работал всю жизнь не покладая рук. В творчестве Федотова существовали два направления, не представляющих, однако, резкого перехода от одного в другое. В работах, которые относятся к первому направлению и ограничиваются рисунками и эскизными набросками, чувствуется сильное влияние Гогарта. В них Федотов, еще плохо владея рисунком, не столько добивается точного воспроизведения действительности, сколько успевает рельефно выставить напоказ общечеловеческие слабости и недостатки и осмеивать пошлые или темные стороны современных ему русских нравов. Основная идея этих произведений подчеркивается побочными эпизодами, прибавляемыми к главной сцене. Художник не скупится на аксессуары, усиливающие восприятие сюжета; движения человеческих фигур хотя и характерны, но угловаты и утрированны; то же самое надо сказать и о лицах, тип и экспрессия которых переходят в гримасу. Словом, преобладающий элемент этих работ - карикатура. Но по мере того, как художник осваивался с приемами живописи, характер его произведений изменялся. Художник все сильнее и сильнее укреплялся в привычке работать с натуры, не навязывая ей форм и выражения, представлявшихся его фантазии, но подыскивая в реальном мире то, что соответствовало этим представлениям; нагроможденность композиции, уяснение ее посредством разных мелочей постепенно сменялись простотой и естественностью; самая идея, ложившаяся в основу композиции, становилась все более и более серьезной и близкой к жизни. Стремясь идти в этом направлении и преодолевая затруднения в технике. Федотов благодаря своему острому уму, редкой наблюдательности и упорному трудолюбию достиг блестящих результатов. Эти результаты могли бы быть гораздо крупнее, если бы судьба не была бы с ним так жестока, а его жизнь не прервалась бы так рано. Тем не менее, и сделанного им достаточно для того, чтобы его имя осталось навеки одним из самых славных имен в истории русского искусства. Он открыл новую, еще никем до него не изведанную в живописи тему национальности и сатиры, первый из всех художников показал пример удачной ее разработки и оставил ее в наследство талантливым потомкам. Не было бы Федотова - русская живопись, быть может, еще долго бы не обращалась к правдивому воспроизведению отечественного быта с его недостатками и светлыми сторонами. В. В. Стасов писал: “Федотов умер, произведя на свет едва лишь маленькую крупинку из того богатства, каким была одарена его натура. Но эта крупинка была чистое золото и принесла потом великие плоды”.

Картины художника

«Анкор, ещё Анкор!».

«Господа! Женитесь -пригодится!».

А.Федотов и его товарищи по лейб-гвардии Финляндскому полку

Автопортрет. 1848г

Автопортрет. 1884

Автопортрет. Конец 1840-х гг.

Бивуак лейб-гвардии гренадёрского полка

Брань под Красным

Вдовушка

Встреча в лагере лейб-гвардии Финляндского полка вел. Кн. Михаила Павловича 8 июля 1837

Всё холера виновата!

Групповой портрет Андрея, Григория и Александра Васильевичей Дружининых

Завтрак аристократа («Не в пору гость»).

Зимний день

Игроки

Капиталисты

Крестины

Львица

На ушко

Невеста с расчетом

Офицер и денщик

Передняя частного пристава накануне большого праздника

Портрет Александры Петровны Жданович

Портрет Амалии Легран

Портрет Анны Петровны Жданович

Портрет Егора Гавриловича Флуга

Портрет М.И.Крыловой

Портрет М.М.Родивановского

Портрет М.П.Дружининой