Несмертельный голован рассказ (Лесков Н С). Несмертельный голован

Работал над ним писатель основательно. Об этом свидетельствует его замечание в письме 16 октября 1880 года редактору журнала «Исторический вестник» С. Н. Шубинскому: «"Голован" весь написан вдоль, но теперь надо его пройти впоперек».

Как видно из заголовка, рассказ относится к циклу произведений о «праведниках». Его связывают с другими произведениями этого цикла и некоторые внешние детали. Так, Ивана Флягина, героя повести « », тоже называли Голованом.

В отличие от Флягина у Голована нет собственных имени и фамилии. Это, по словам писателя, «почти миф, а история его - легенда». И в то же время прообраз Голована - вполне реальная личность: орловский крестьянин, откупившийся на волю.

...«часть его большая, от тлена убежав, продолжала жить в благодарной памяти»...- не совсем точная цитата из стихотворения Г. (Данный материал поможет грамотно написать и по теме Несмертельный голован рассказ. Краткое содержание не дает понять весь смысл произведения, поэтому этот материал будет полезен для глубокого осмысления творчества писателей и поэтов, а так же их романов, повестей, рассказов, пьес, стихотворений. ) Р. Державина «Памятник». У Державина: «...часть меня большая, от тлена убежав, по смерти станет жить...»

«Шпанский» - испанский.

Зелейник - лекарь, лечащий травами.

Молокане - религиозная секта в России, придерживав шаяся аскетических правил жизни и не признававшая обрядов официальной церкви.

Бердо - гребень в ткацком ручном станке. «Прохладный вертоград» - рукописный лечебник, относящийся к XVI-XVII векам. Переведен с польского языка в конце XVII века Симеоном Полоцким для царевны Софьи. Популярен был в народе до начала XIX" века. Здесь и дальше Лесков цитирует рекомендации лечебника по изданию: Флоринский В. М. Русские простонародные травники и лечебники: медицинских рукописей XVI и XVII столетий. Казань, 1879. В лечебнике органы человека обозначены в самом общем виде, приблизительно. Например, сафенова жила находится «промеж большого перста и другого», жила спа-тика - на правой стороне тела, а жила базика - на левой. Рекомендуемые медикаменты по преимуществу с использованием трав: ан-тельпроскурняк, сворбориновый (или своробориновый) уксус - настоянный на шиповнике и т. д. Митридат - сложное лекарственное средство, составлявшееся из пятидесяти четырех элементов; рекомендовалось в качестве универсального врачебного средства. Сахар мо-нюскристи - сорт сахара.

Пелынею - полынью.

«Веред» - чирей, нарыв.

Червена - красная.

Во удесех - в членах.

Дондеже - пока.

Дягилева корьние - лекарственное растение. Жохатъ - здесь: зажимать.

Оленьи слезы или безоар-каменъ - камень из желудка козы, ламы, употреблявшийся как народное лекарство.

Комолая - безрогая.

Подполица - подполье.

Никодим - орловский епископ в 1828-1839 годах.

Иметь еще одну кавалерию...- стать кавалером ордена еще раз.

Аполлос - орловский епископ с 1788 по 1798 год (гражданская фамилия Байбаков).

Староверы - приверженцы старых церковных обрядов, существовавших до раскола, то есть до реформы патриарха Никона 1660 года.

Федосеевцы - старообрядческая секта, выделившаяся из беспоповцев в начале XVIII века; федосеевцы проповедовали безбрачие не признавали молитв за царя.

«Пилипоны» (филипповцы) - старообрядческая секта, распространявшая культ самосожжения; отделилась от беспоповцев в 30-х годах XVIII века.

Перекрещиванцы (анабаптисты) - религиозная секта, в которой обряд крещения производился над взрослыми людьми с целью «сознательного» приобщения их к вере.

Хлысты - религиозная секта, возникшая в России в XVII веке. Обряд моления сопровождался ударами хлыстом, исступленными песнопениями и прыжками.

«Зодия» - одна из двенадцати частей зодиака (греч.) - солнечного пояса, древнего астрономического указателя. Каждая из двенадцати частей круга (равна одному месяцу) носила имя того созвездия, в котором пребывало Солнце при своем годичном движении (например, март назывался и обозначался знаком Овна и т. д.). Плезирная трубка - здесь: подзорная труба.

Не признавал седъмин Даниила прореченными на русское царство...- то есть не распространял на Россию библейское пророчество Даниила о пришествии мессии через 70X7 лет («седьмины»).

Поппе (Поп А.) (1688-1744) - английский поэт, автор поэмы «Опыт о человеке».

Алексей Петрович Ермолов (1772-1861) - русский генерал, соратник Суворова и Кутузова. Командовал кавказскими экспедиционными войсками. Сочувственно относился к декабристам.

Стогны - площади (древнеславянск.).

При открытии мощей нового угодника...- Предположительно речь идет о мощах воронежского епископа Тихона Задонского, «открытых» в августе 1861 года.

Нахождение стени (древнеславянск.) - приступ боли

(стенаний).

Пах - резкий запах.

Корчемство - торговля спиртными напитками (корчма - кабак), независимая от государственной.

Лубковый окат - здесь: крыша над телегой, сделанная (окатанная) из лубка (древесной коры).

Иподиакон - помощник дьякона.

«Болячки афедроновы» - геморрой.

Одрец - носилки.

Покровец - плат, покрывало.

Пупавки - ромашки.

«Жертовки» - пожертвования.

Архитриклин (греч.) - старейшина, хозяин,

Непримиримых.. нетерпеливцы и выжидатели.- Имеются в виду политические группировки революционных демократов, радикалов и либералов.

Служил совестным судъею.- Совестный суд - учреждение в старой России, где спорные дела решались не по закону, а по совести судей.

Эмансипации хотел... такой, как в Остзейском крае - то есть освобождения крестьян без земли (оно было осуществлено в Прибалтике в 1817-1819 годах).

Буерак - овраг.

«Китратъ» - тетрадь.

Номады (греч.) - кочевники.

СерЗовые - средних лет люди.

Белый - старый (человек).

Бороться с видениями, терзавшими св. Антония.- Святой Антоний (III в. до н. э.), согласно преданиям, многие годы боролся с искушениями и видениями.

Источники:

    Лесков Н. С. Повести и / Сост. и примеч. Л. М. Крупчанова.- М.: Моск. рабочий, 1981.- 463 с.
Если домашнее задание на тему: » Несмертельный голован рассказ – художественный анализ. Лесков Николай Семёнович оказалось вам полезным, то мы будем вам признательны, если вы разместите ссылку на эту сообщение у себя на страничке в вашей социальной сети.

 
  • Свежие новости

  • Категории

  • Новости

  • Сочинения по теме

      Экзамен: Устное народное творчество Народное поэтическое творчество ведет свое начало от глубокой древности, когда люди не умели писать, поэтому естественно ему Можно ли сказать или написать "экспонат выставки"? А "пернатые птицы"? Дублируется ли информация в словосочетаниях коллега по работе, ноябрь месяц, Впервые этот рассказ (под названием «Становой хребет») был напечатан в журнале «Мурзилка», № 11 за 1937 год. Номер этот был Розповідь написана в 1880 році й опублікована вперше в тому ж році в № 12 «Історичного вісника». Працював над ним письменник
    • Тест ЕГЭ по химии Обратимые и необратимые химические реакции Химическое равновесие Ответы
    • Обратимые и необратимые химические реакции. Химическое равновесие. Смещение химического равновесия под действием различных факторов 1. Химическое равновесие в системе 2NO(г)

      Ниобий в компактном состоянии представляет собой блестящий серебристо-белый (или серый в порошкообразном виде) парамагнитный металл с объёмноцентрированной кубической кристаллической решеткой.

      Имя существительное. Насыщение текста существительными может стать средством языковой изобразительности. Текст стихотворения А. А. Фета «Шепот, робкое дыханье...», в свое

Николай Семёнович Лесков

НЕСМЕРТЕЛЬНЫЙ ГОЛОВАН

Из рассказов о трех праведниках

Совершенная любовь изгоняет страх.

Он сам почти миф, а история его – легенда. Чтобы повествовать о нем – надо быть французом, потому что одним людям этой нации удается объяснить другим то, чего они сами не понимают. Я говорю все это с тою целию, чтобы вперед испросить себе у моего читателя снисхождения ко всестороннему несовершенству моего рассказа о лице, воспроизведение которого стоило бы трудов гораздо лучшего мастера, чем я. Но Голован может быть скоро совсем позабыт, а это была бы утрата. Голован стоит внимания, и хотя я его знаю не настолько, чтобы мог начертать полное его изображение, однако я подберу и представлю некоторые черты этого не высокого ранга смертного человека, который сумел прослыть «несмертельным».

Прозвище «несмертельного», данное Головану, не выражало собою насмешки и отнюдь не было пустым, бессмысленным звуком – его прозвали несмертельным вследствие сильного убеждения, что Голован – человек особенный; человек, который не боится смерти. Как могло сложиться о нем такое мнение среди людей, ходящих под богом и всегда помнящих о своей смертности? Была ли на это достаточная причина, развившаяся в последовательной условности, или же такую кличку ему дала простота, которая сродни глупости?

Мне казалось, что последнее было вероятнее, но как судили о том другие – этого я не знаю, потому что в детстве моем об этом не думал, а когда я подрос и мог понимать вещи – «несмертельного» Голована уже не было на свете. Он умер, и притом не самым опрятным образом: он погиб во время так называемого в г.Орле «большого пожара», утонув в кипящей ямине, куда упал, спасая чью-то жизнь или чье-то добро. Однако «часть его большая, от тлена убежав, продолжала жить в благодарной памяти», и я хочу попробовать занести на бумагу то, что я о нем знал и слышал, дабы таким образом еще продлилась на свете его достойная внимания память.

Несмертельный Голован был простой человек. Лицо его, с чрезвычайно крупными чертами, врезалось в моей памяти с ранних дней и осталось в ней навсегда. Я его встретил в таком возрасте, когда, говорят, будто бы дети еще не могут получать прочных впечатлений и износить из них воспоминаний на всю жизнь, но, однако, со мною случилось иначе. Случай этот отмечен моею бабушкою следующим образом:

«Вчера (26 мая 1835 г.) приехала из Горохова к Машеньке (моей матери), Семена Дмитрича (отца моего) не застала дома, по командировке его в Елец на следствие о страшном убийстве. Во всем доме были одни мы, женщины и девичья прислуга. Кучер уехал с ним (отцом моим), только дворник Кондрат оставался, а на ночь сторож в переднюю ночевать приходил из правления (губернское правление, где отец был советником). Сегодняшнего же числа Машенька в двенадцатом часу пошла в сад посмотреть цветы и кануфер полить, и взяла с собой Николушку (меня) на руках у Анны (поныне живой старушки). А когда они шли назад к завтраку, то едва Анна начала отпирать калитку, как на них сорвалась цепная Рябка, прямо с цепью, и прямо кинулась на грудцы Анне, но в ту самую минуту, как Рябка, опершись лапами, бросился на грудь Анне, Голован схватил его за шиворот, стиснул и бросил в погребное творило. Там его и пристрелили из ружья, а дитя спаслось».

Дитя это был я, и как бы точны ни были доказательства, что полуторагодовой ребенок не может помнить, что с ним происходило, я, однако, помню это происшествие.

Я, конечно, не помню, откуда взялась взбешенная Рябка и куда ее дел Голован, после того как она захрипела, барахтаясь лапами и извиваясь всем телом в его высоко поднятой железной руке; но я помню момент… только момент . Это было как при блеске молоньи среди темной ночи, когда почему-то вдруг видишь чрезвычайное множество предметов зараз: занавес кровати, ширму, окно, вздрогнувшую на жердочке канарейку и стакан с серебряной ложечкой, на ручке которой пятнышками осела магнезия. Таково, вероятно, свойство страха, имеющего большие очи. В одном таком моменте я как сейчас вижу перед собою огромную собачью морду в мелких пестринах – сухая шерсть, совершенно красные глаза и разинутая пасть, полная мутной пены в синеватом, точно напомаженном зеве… оскал, который хотел уже защелкнуться, но вдруг верхняя губа над ним вывернулась, разрез потянулся к ушам, а снизу судорожно задвигалась, как голый человеческий локоть, выпятившаяся горловина. Надо всем этим стояла огромная человеческая фигура с огромною головою, и она взяла и понесла бешеного пса. Во все это время лицо человека улыбалось .

Описанная фигура был Голован. Я боюсь, что совсем не сумею нарисовать его портрета именно потому, что очень хорошо и ясно его вижу.

В нем было, как в Петре Великом, пятнадцать вершков; сложение имел широкое, сухое и мускулистое; он был смугл, круглолиц, с голубыми глазами, очень крупным носом и толстыми губами. Волосы на голове и подстриженной бороде Голована были очень густые, цвета соли с перцем. Голова была всегда коротко острижена, борода и усы тоже стриженые. Спокойная и счастливая улыбка не оставляла лица Голована ни на минуту: она светилась в каждой черте, но преимущественно играла на устах и в глазах, умных и добрых, но как будто немножко насмешливых. Другого выражения у Голована как будто не было, по крайней мере, я иного не помню. К дополнению этого неискусного портрета Голована надо упомянуть об одной странности иди особенности, которая заключалась в его походке. Голован ходил очень скоро, всегда как будто куда-то поспешая, но не ровно, а с подскоком. Он не хромал, а, по местному выражению, «шкандыбал», то есть на одну, на правую, ногу наступал твердою поступью, а с левой подпрыгивал. Казалось, что эта нога у него не гнулась, а пружинила где-то в мускуле или в суставе. Так ходят люди на искусственной ноге, но у Голована она была не искусственная; хотя, впрочем, эта особенность тоже и не зависела от природы, а ее устроил себе он сам, и в этом была тайна, которую нельзя объяснить сразу.

Одевался Голован мужиком – всегда, летом и зимою, в пеклые жары и в сорокаградусные морозы, он носил длинный, нагольный овчинный тулуп, весь промасленный и почерневший. Я никогда не видал его в другой одежде, и отец мой, помню, частенько шутил над этим тулупом, называя его «вековечным».

По тулупу Голован подпоясывался «чекменным» ремешком с белым сбруйным набором, который во многих местах пожелтел, а в других – совсем осыпался и оставил наружу дратву да дырки. Но тулуп содержался в опрятности от всяких мелких жильцов – это я знал лучше других, потому что я часто сиживал у Голована за пазухой, слушая его речи, и всегда чувствовал себя здесь очень покойно.

Широкий ворот тулупа никогда не застегивался, а, напротив, был широко открыт до самого пояса. Здесь было «недро», представлявшее очень просторное помещение для бутылок со сливками, которые Голован поставлял на кухню Орловского дворянского собрания. Это был его промысел с тех самых пор, как он «вышел на волю» и получил на разживу «ермоловскую корову».

Могучую грудь «несмертельного» покрывала одна холщовая рубашка малороссийского покроя, то есть с прямым воротом, всегда чистая как кипень и непременно с длинною цветною завязкою. Эта завязка была иногда лента, иногда просто кусок шерстяной материи или даже ситца, но она сообщала наружности Голована нечто свежее и джентльменское, что ему очень шло, потому что он в самом деле был джентльмен.

Мы были с Голованом соседи. Наш дом в Орле был на Третьей Дворянской улице и стоял третий по счету от берегового обрыва над рекою Орликом. Место здесь довольно красиво. Тогда, до пожаров, это был край настоящего города. Вправо за Орлик шли мелкие хибары слободы, которая примыкала к коренной части, оканчивавшейся церковью Василия Великого. Сбоку был очень крутой и неудобный спуск по обрыву, а сзади, за садами, – глубокий овраг и за ним степной выгон, на котором торчал какой-то магазин. Тут по утрам шла солдатская муштра и палочный бой – самые ранние картины, которые я видел и наблюдал чаще всего прочего. На этом же выгоне, или, лучше сказать, на узкой полосе, отделявшей наши сады заборами от оврага, паслись шесть или семь коров Голована и ему же принадлежавший красный бык «ермоловской» породы. Быка Голован содержал для своего маленького, но прекрасного стада, а также разводил его в поводу «на подержанье» по домам, где имели в том хозяйственную надобность. Ему это приносило доход.

Средства Голована к жизни заключались в его удоистых коровах и их здоровом супруге. Голован, как я выше сказал, поставлял на дворянский клуб сливки и молоко, которые славились своими высокими достоинствами, зависевшими, конечно, от хорошей породы его скота и от доброго за ним ухода. Масло, поставляемое Голованом, было свежо, желто, как желток, и ароматно, а сливки «не текли», то есть если оборачивали бутылку вниз горлышком, то сливки из нее не лились струей, а падали как густая, тяжелая масса. Продуктов низшего достоинства Голован не ставил, и потому он не имел себе соперников, а дворяне тогда не только умели есть хорошо, но и имели чем расплачиваться. Кроме того, Голован поставлял также в клуб отменно крупные яйца от особенно крупных голландских кур, которых водил во множестве, и, наконец, «приготовлял телят», отпаивая их мастерски и всегда ко времени, например к наибольшему съезду дворян или к другим особенным случаям в дворянском круге.

Известная рассказчику кружевница Домна Платоновна «имеет знакомство самое необъятное и разнокалиберное» и уверена, что этому она обязана одной простотой и «добростью». Люди же, по мнению Домны Платоновны, подлые и вообще «сволочь», и верить никому нельзя, что подтверждается частыми случаями, когда Домну Платоновну обманывают. Кружевница «впоперек себя шире» и постоянно жалуется на здоровье и могучий сон, от которого переносит много горя и несчастий. Нрав у Домны Платоновны необидчивый, она равнодушна к заработку и, увлекаясь, подобно «художнице», своими произведениями, имеет много приватных дел, для которых кружева играют только роль «пропускного вида»: сватает, отыскивает деньги под заклады и повсюду носит записочки. При этом сохраняет тонкое обращение и о беременной женщине говорит: «она в своём марьяжном интересе».

Познакомившись с рассказчиком, живущим на квартире у польской полковницы, которой Домна Платоновна отыскивает жениха, она замечает, что русская женщина в любви глупа и жалка. И рассказывает историю полковницы Домутковской, или Леонидки. Леонидка «попштыкалась» с мужем, и у неё появляется жилец, «дружочек», который не платит за квартиру. Домна Платоновна обещает найти Леонидке такого, что «и любовь будет, и помощь», но Леонидка отказывается. Квартирант Леонидку нагайкою стегает, а через некоторое время идёт у них такой «карамболь», что «варвар» и вовсе исчезает. Леонидка остаётся без мебели, переезжает жить к «первой мошеннице» Дисленьше и, невзирая на советы Домны Платоновны, собирается повиниться перед мужем. Не получив ответа на покаянное письмо, она решает к мужу ехать и просит у Домны Платоновны денег на дорогу. Кружевница денег не даёт, уверенная, что женщине нельзя выпутаться из беды иначе, как за счёт собственного падения.

В это время один знакомый полковник просит Домну Платоновну познакомить его с какой-нибудь «образованной» барышней и передаёт для неё денег. «Мерзавка» полковница начинает плакать, денег не берет и убегает. Через два дня возвращается и предлагает свои услуги по шитью. Домна Платоновна призывает её не «коробатиться», но Леонидка не желает ехать к мужу на «постылые деньги» и ходит к богатым людям просить помощи, но в конечном счёте «решается» и обещает «не капризничать». Домна Платоновна отводит ей каморку в своей квартире, покупает одежду и сговаривается со знакомым генералом. Но когда тот приходит, полковница не отпирает двери. Домна Платоновна обзывает её «нахлебницей» и «гальтепой дворянской» и так бьёт, что самой становится жалко. Леонидка выглядит сумасшедшей, плачет, зовёт Бога и маменьку. Домна Платоновна видит во сне Леониду Петровну с маленькой собачкой и хочет поднять с земли палку, чтобы собачку отогнать, но из-под земли появляется мёртвая ручища и хватает кружевницу. На следующий день Леонидка проводит свидание с генералом, после которого совсем переменяется: отказывается разговаривать с Домной Платоновной, возвращает ей деньги за квартиру, категорически отказываясь платить «за хлопоты». Полковница уже не собирается ехать к мужу, потому что «такие мерзавки» к мужьям не возвращаются. Она нанимает квартиру и, уходя от кружевницы, добавляет, что не сердится на Домну Платоновну, потому как она «совсем глупа». Через год Домна Платоновна узнает, что Леонидка «романсы проводит» не только с генералом, но и с его сыном, и решает возобновить знакомство. Она заходит к полковнице, когда у той сидит генеральская невестка, Леонидка предлагает ей «кофий» и отправляет на кухню, благодаря за то, что кружевница сделала её «дрянью». Домна Платоновна обижается, бранится и рассказывает об «пур миур любви» невестке генерала. Разгорается скандал, после которого генерал бросает полковницу, и она начинает жить так, что «ныне один князь, а завтра другой граф».

Домна Платоновна сообщает рассказчику, что в молодости она была простая женщина, но её так «вышколили», что теперь никому не может верить. Возвращаясь домой от знакомой купчихи, которая угощает её наливкой, Домна Платоновна жалеет денег на извозчика, идёт пешком, и какой-то господин вырывает у неё из рук саквояж. Рассказчик предполагает, что лучше бы она не скупилась и заплатила деньги извозчику, но кружевница уверена, что у них у всех «одна стачка», и рассказывает, как однажды её из-за маленьких денег возили «с вывалом». Оказавшись на земле, она встречает офицера, который бранит извозчика и защищает кружевницу. Но вернувшись домой, Домна Платоновна обнаруживает, что в узелке вместо кружева одни «шароварки скинутые»: как объясняют в полиции, офицер этот шёл из бани и просто-напросто кружевницу обворовал. В другой раз Домна Платоновна покупает на улице рубашку, обернувшуюся дома старой мочалкой. А когда Домна Платоновна решает сватать землемера, его приятель рассказывает, что тот уже женат. Кружевница сватает приятеля, но землемер, человек, который «все государство запутает и изнищет», оговаривает жениха «пупком» и расстраивает свадьбу. Однажды Домна Платоновна даже отдаётся на поругание демонам: возвращаясь с ярмарки, она оказывается ночью в поле, вокруг вертятся «тёмные» рожи и маленький человечек ростом с петуха предлагает ей сотворить любовь, вытанцовывает вальсы на животе кружевницы, а утром пропадает. С бесом Домна Платоновна совладала, а с человеком не удалось: она покупает мебель для одной купчихи, садится поверх неё на воз, но проваливается и «светит наготой» по всему городу до тех пор, пока городовой не останавливает телегу. Домна Платоновна никак не может понять, лежит ли на ней грех за то, что она во сне поменялась мужьями с кумой. После этого и после истории с пленным турком Испулаткой Домна Платоновна «зашивается» по ночам.

Через несколько лет рассказчик отвозит в тифозную больницу одного бедняка и в «старшой» узнает сильно переменившуюся Домну Платоновну. Спустя некоторое время рассказчика вызывают к Домне Платоновне, и она просит его похлопотать об ученике фортепьянщике Валерочке, который обокрал своего хозяина. Спасти вора не удаётся, Домна Платоновна угасает и молится, а рассказчику признается, что любит Валерочку и просит жалости, тогда как все над ней смеются. Через месяц Домна Платоновна умирает от быстрого истощения сил, а сундучок и свои «нехитрые пожитки» передаёт рассказчику с тем, чтобы он отдал все Валерке.


Работал над ним писатель основательно. Об этом свидетельствует его замечание в письме 16 октября 1880 года редактору журнала «Исторический вестник» С. Н. Шубинскому: «"Голован" весь написан вдоль, но теперь надо его пройти впоперек».

Как видно из заголовка, рассказ относится к циклу произведений о «праведниках». Его связывают с другими произведениями этого цикла и некоторые внешние детали. Так, Ивана Флягина, героя повести «Очарованный странник», тоже называли Голованом.

В отличие от Флягина у Голована нет собственных имени и фамилии. Это, по словам писателя, «почти миф, а история его - легенда». И в то же время прообраз Голована - вполне реальная личность: орловский крестьянин, откупившийся на волю.

298. ...«часть его большая, от тлена убежав, продолжала жить в благодарной памяти»...- не совсем точная цитата из стихотворения Г. Р. Державина «Памятник». У Державина: «...часть меня большая, от тлена убежав, по смерти станет жить...»

С. 302. «Шпанский» - испанский.

С. 303. Зелейник - лекарь, лечащий травами.

С. 305. Молокане - религиозная секта в России, придерживав шаяся аскетических правил жизни и не признававшая обрядов официальной церкви.

С. 306. Бердо - гребень в ткацком ручном станке. С. 308. «Прохладный вертоград» - рукописный лечебник, относящийся к XVI-XVII векам. Переведен с польского языка в конце XVII века Симеоном Полоцким для царевны Софьи.

Популярен был в народе до начала XIX" века. Здесь и дальше Лесков цитирует рекомендации лечебника по изданию: Флоринский В. М. Русские простонародные травники и лечебники: Собрание медицинских рукописей XVI и XVII столетий. Казань, 1879. В лечебнике органы человека обозначены в самом общем виде, приблизительно. Например, сафенова жила находится «промеж большого перста и другого», жила спа-тика - на правой стороне тела, а жила базика - на левой. Рекомендуемые медикаменты по преимуществу с использованием трав: ан-тельпроскурняк, сворбориновый (или своробориновый) уксус - настоянный на шиповнике и т. д. Митридат - сложное лекарственное средство, составлявшееся из пятидесяти четырех элементов; рекомендовалось в качестве универсального врачебного средства. Сахар мо-нюскристи - сорт сахара.

С. 308. Пелынею - полынью.

С. 309. «Веред» - чирей, нарыв.

Червена - красная.

Во удесех - в членах.

С. 310. Дондеже - пока.

Дягилева корьние - лекарственное растение. Жохатъ - здесь: зажимать.

С. 311. Оленьи слезы или безоар-каменъ - камень из желудка козы, ламы, употреблявшийся как народное лекарство.

Комолая - безрогая.

С. 314. Подполица - подполье.

Никодим - орловский епископ в 1828-1839 годах.

Иметь еще одну кавалерию...- стать кавалером ордена еще раз.

Аполлос - орловский епископ с 1788 по 1798 год (гражданская фамилия Байбаков).

С. 319. Староверы - приверженцы старых церковных обрядов, существовавших до раскола, то есть до реформы патриарха Никона 1660 года.

Федосеевцы - старообрядческая секта, выделившаяся из беспоповцев в начале XVIII века; федосеевцы проповедовали безбрачие не признавали молитв за царя.

«Пилипоны» (филипповцы) - старообрядческая секта, распространявшая культ самосожжения; отделилась от беспоповцев в 30-х годах XVIII века.

Перекрещиванцы (анабаптисты) - религиозная секта, в которой обряд крещения производился над взрослыми людьми с целью «сознательного» приобщения их к вере.

Хлысты - религиозная секта, возникшая в России в XVII веке. Обряд моления сопровождался ударами хлыстом, исступленными песнопениями и прыжками.

«Зодия» - одна из двенадцати частей зодиака (греч.) - солнечного пояса, древнего астрономического указателя. Каждая из двенадцати частей круга (равна одному месяцу) носила имя того созвездия, в котором пребывало Солнце при своем годичном движении (например, март назывался и обозначался знаком Овна и т. д.). Плезирная трубка - здесь: подзорная труба.

С. 320. ...не признавал седъмин Даниила прореченными на русское царство...- то есть не распространял на Россию библейское пророчество Даниила о пришествии мессии через 70X7 лет («седьмины»).

С. 321. Поппе (Поп А.) (1688-1744) - английский поэт, автор поэмы «Опыт о человеке».

Алексей Петрович Ермолов (1772-1861) - русский генерал, соратник Суворова и Кутузова. Командовал кавказскими экспедиционными войсками. Сочувственно относился к декабристам.

С. 322. Стогны - площади (древнеславянск.).

При открытии мощей нового угодника...- Предположительно речь идет о мощах воронежского епископа Тихона Задонского, «открытых» в августе 1861 года.

С. 324. ...нахождение стени (древнеславянск.) - приступ боли

(стенаний).

С. 325. Пах - резкий запах.

С. 326. Корчемство - торговля спиртными напитками (корчма - кабак), независимая от государственной.

С. 328. Лубковый окат - здесь: крыша над телегой, сделанная (окатанная) из лубка (древесной коры).

Иподиакон - помощник дьякона.

С. 329. «Болячки афедроновы» - геморрой.

С. 330. Одрец - носилки.

Покровец - плат, покрывало.

С. 331. Пупавки - ромашки.

С. 332. «Жертовки» - пожертвования.

С. 333. Архитриклин (греч.) - старейшина, хозяин,

С. 335. Непримиримых.. нетерпеливцы и выжидатели.- Имеются в виду политические группировки революционных демократов, радикалов и либералов.

Служил совестным судъею.- Совестный суд - учреждение в старой России, где спорные дела решались не по закону, а по совести судей.

С. 336. Эмансипации хотел... такой, как в Остзейском крае - то есть освобождения крестьян без земли (оно было осуществлено в Прибалтике в 1817-1819 годах).

Николай Семёнович Лесков

НЕСМЕРТЕЛЬНЫЙ ГОЛОВАН

Из рассказов о трех праведниках

Совершенная любовь изгоняет страх.

Он сам почти миф, а история его – легенда. Чтобы повествовать о нем – надо быть французом, потому что одним людям этой нации удается объяснить другим то, чего они сами не понимают. Я говорю все это с тою целию, чтобы вперед испросить себе у моего читателя снисхождения ко всестороннему несовершенству моего рассказа о лице, воспроизведение которого стоило бы трудов гораздо лучшего мастера, чем я. Но Голован может быть скоро совсем позабыт, а это была бы утрата. Голован стоит внимания, и хотя я его знаю не настолько, чтобы мог начертать полное его изображение, однако я подберу и представлю некоторые черты этого не высокого ранга смертного человека, который сумел прослыть «несмертельным».

Прозвище «несмертельного», данное Головану, не выражало собою насмешки и отнюдь не было пустым, бессмысленным звуком – его прозвали несмертельным вследствие сильного убеждения, что Голован – человек особенный; человек, который не боится смерти. Как могло сложиться о нем такое мнение среди людей, ходящих под богом и всегда помнящих о своей смертности? Была ли на это достаточная причина, развившаяся в последовательной условности, или же такую кличку ему дала простота, которая сродни глупости?

Мне казалось, что последнее было вероятнее, но как судили о том другие – этого я не знаю, потому что в детстве моем об этом не думал, а когда я подрос и мог понимать вещи – «несмертельного» Голована уже не было на свете. Он умер, и притом не самым опрятным образом: он погиб во время так называемого в г.Орле «большого пожара», утонув в кипящей ямине, куда упал, спасая чью-то жизнь или чье-то добро. Однако «часть его большая, от тлена убежав, продолжала жить в благодарной памяти», и я хочу попробовать занести на бумагу то, что я о нем знал и слышал, дабы таким образом еще продлилась на свете его достойная внимания память.

Несмертельный Голован был простой человек. Лицо его, с чрезвычайно крупными чертами, врезалось в моей памяти с ранних дней и осталось в ней навсегда. Я его встретил в таком возрасте, когда, говорят, будто бы дети еще не могут получать прочных впечатлений и износить из них воспоминаний на всю жизнь, но, однако, со мною случилось иначе. Случай этот отмечен моею бабушкою следующим образом:

«Вчера (26 мая 1835 г.) приехала из Горохова к Машеньке (моей матери), Семена Дмитрича (отца моего) не застала дома, по командировке его в Елец на следствие о страшном убийстве. Во всем доме были одни мы, женщины и девичья прислуга. Кучер уехал с ним (отцом моим), только дворник Кондрат оставался, а на ночь сторож в переднюю ночевать приходил из правления (губернское правление, где отец был советником). Сегодняшнего же числа Машенька в двенадцатом часу пошла в сад посмотреть цветы и кануфер полить, и взяла с собой Николушку (меня) на руках у Анны (поныне живой старушки). А когда они шли назад к завтраку, то едва Анна начала отпирать калитку, как на них сорвалась цепная Рябка, прямо с цепью, и прямо кинулась на грудцы Анне, но в ту самую минуту, как Рябка, опершись лапами, бросился на грудь Анне, Голован схватил его за шиворот, стиснул и бросил в погребное творило. Там его и пристрелили из ружья, а дитя спаслось».

Дитя это был я, и как бы точны ни были доказательства, что полуторагодовой ребенок не может помнить, что с ним происходило, я, однако, помню это происшествие.

Я, конечно, не помню, откуда взялась взбешенная Рябка и куда ее дел Голован, после того как она захрипела, барахтаясь лапами и извиваясь всем телом в его высоко поднятой железной руке; но я помню момент… только момент . Это было как при блеске молоньи среди темной ночи, когда почему-то вдруг видишь чрезвычайное множество предметов зараз: занавес кровати, ширму, окно, вздрогнувшую на жердочке канарейку и стакан с серебряной ложечкой, на ручке которой пятнышками осела магнезия. Таково, вероятно, свойство страха, имеющего большие очи. В одном таком моменте я как сейчас вижу перед собою огромную собачью морду в мелких пестринах – сухая шерсть, совершенно красные глаза и разинутая пасть, полная мутной пены в синеватом, точно напомаженном зеве… оскал, который хотел уже защелкнуться, но вдруг верхняя губа над ним вывернулась, разрез потянулся к ушам, а снизу судорожно задвигалась, как голый человеческий локоть, выпятившаяся горловина. Надо всем этим стояла огромная человеческая фигура с огромною головою, и она взяла и понесла бешеного пса. Во все это время лицо человека улыбалось .

Описанная фигура был Голован. Я боюсь, что совсем не сумею нарисовать его портрета именно потому, что очень хорошо и ясно его вижу.

В нем было, как в Петре Великом, пятнадцать вершков; сложение имел широкое, сухое и мускулистое; он был смугл, круглолиц, с голубыми глазами, очень крупным носом и толстыми губами. Волосы на голове и подстриженной бороде Голована были очень густые, цвета соли с перцем. Голова была всегда коротко острижена, борода и усы тоже стриженые. Спокойная и счастливая улыбка не оставляла лица Голована ни на минуту: она светилась в каждой черте, но преимущественно играла на устах и в глазах, умных и добрых, но как будто немножко насмешливых. Другого выражения у Голована как будто не было, по крайней мере, я иного не помню. К дополнению этого неискусного портрета Голована надо упомянуть об одной странности иди особенности, которая заключалась в его походке. Голован ходил очень скоро, всегда как будто куда-то поспешая, но не ровно, а с подскоком. Он не хромал, а, по местному выражению, «шкандыбал», то есть на одну, на правую, ногу наступал твердою поступью, а с левой подпрыгивал. Казалось, что эта нога у него не гнулась, а пружинила где-то в мускуле или в суставе. Так ходят люди на искусственной ноге, но у Голована она была не искусственная; хотя, впрочем, эта особенность тоже и не зависела от природы, а ее устроил себе он сам, и в этом была тайна, которую нельзя объяснить сразу.

Одевался Голован мужиком – всегда, летом и зимою, в пеклые жары и в сорокаградусные морозы, он носил длинный, нагольный овчинный тулуп, весь промасленный и почерневший. Я никогда не видал его в другой одежде, и отец мой, помню, частенько шутил над этим тулупом, называя его «вековечным».

По тулупу Голован подпоясывался «чекменным» ремешком с белым сбруйным набором, который во многих местах пожелтел, а в других – совсем осыпался и оставил наружу дратву да дырки. Но тулуп содержался в опрятности от всяких мелких жильцов – это я знал лучше других, потому что я часто сиживал у Голована за пазухой, слушая его речи, и всегда чувствовал себя здесь очень покойно.