Русский народ: культура, традиции и обычаи. Самые шокирующие обряды русских крестьян Занятие «Традиции и быт крестьянской семьи»

В фольклорном варианте сказки «Репка», записанном исследователем Афанасьевым (1826-1871),
в вырывании из земли репки участвуют ноги: «Пришла друга нога; друга нога за ногу...»
Изображение: Джон Аткинсон (1775-1833) «Изба», 1803

«За глумление ребёнка над старцем или калекой, как правило, последует порка. За передразнивание пьяного, заики или человека с тиком — очень строгий разбор полётов». l_eriksson собирает воспоминания своей мамы, её сестёр, бабушки и её односельчан из деревни в Костромской области.

О воспитании трудом с малолетства:

Все знают, что основой воспитания детей в русской деревне был труд. Труд этот воспринимался ребенком не как тяжкая обуза, а как демонстрация своего все возрастающего статуса, приближения к взрослости. Наградой за этот труд всегда было признание значимости сделанных дел, похвала, демонстрация результатов семье, друзьям, соседям. Ребенок выступал не в роли слуги взрослых, а как младший товарищ в общем деле. Не похвалить его за сделанную работу, проигнорировать — было немыслимо: видимо, долгий опыт поколений внушил людям то, что это эффективное подкрепление воспитания трудолюбия.

Обучение новым трудовым навыкам происходило терпеливо, и занимался им тот, у кого было на это время, бабушка, старшие дети. В хозяйстве в семье моей тети я видела исправные, тщательно сделанные и обновляемые по мере износа детские инструменты: в наборе детских граблей, например, были самые разные — как для семилетнего, так и для тринадцатилетнего ребенка. Среди детских инструментов не было опасных — детских кос не существовало. А лопата с детской рукоятью — пожалуйста. Поручение ребенку непосильного или опасного дела считалось блажью.

Во время обучения тому или иному делу на первом месте, конечно, стоял пример. Но и времени на слова не жалели.
Когда навык осваивался, занятие почти автоматически становилось обязанностью. Но дети этого не боялись, поскольку в семейном коллективе все умели всё, и всегда было кому подстраховать, заменить.

Еще один момент. Ребенку показывалось место его помощи в системе общих дел, происходило ознакомление со смежными. Например, за сбором и чисткой грибов (вначале — под руководством взрослых — чтобы не пропустить ядовитый) следовала наука их приготовления. Я помню, как лет в 8 или 9 солила собранные рыжики в крошечной банке — не только для того, чтобы потом ими хвалиться, но и чтобы запомнить процесс.
Чем сложнее и значимее в хозяйстве был освоенный ребенком навык, тем больше появлялось формальных, ритуализированных признаков уважения.

— Девчонки, подайте Юре полотенце, он косил! Налейте Юре молочка. Садись, Юрочка, девчонки, подайте Юре ватрушек. Подросток Юра и сам прекрасно может до всего дотянуться — но нет, ему демонстрируется уважение, его заботливо обслуживают. Рядом сидит, улыбаясь, его дядя — перед ним уже так не пляшут, он взрослый, он привык, а Юру надо приучать, поощрять.

А какое крыльцо сегодня чистое! Снимай сапоги, Юра! (это я крыльцо вымыла — уборка в доме дело для детей постарше, а сени, крыльцо — для малышни).

Что еще? Принос воды (водопровода у нас не было) тоже был делом общим. Даже самый малый ребенок мог нести с реки литровое ведерко — пригодится. Полосканье белья, чистка медной посуды (тазов, самоваров). Мытье посуды в доме. Мелкая уборка — пыль, половики — взрослые этим не занимались. Но при этом главным инструментом формирования привычек были похвала и признание. Сколько вспоминаю — по поводу трудовых обязанностей на детей никто не кричал, это случалось по другим поводам — шалости, драки, проделки.

Огород. Как не велики были обязанности детей по огороду, там все-таки присутствовала сельскохозяйственная стратегия. Поэтому малыши туда обычно ходили по конкретному поручению, а взрослые давали указания — когда и что полить, прополоть. Старшие дети могли делать это уже без напоминания — они сами знали, что там нужно делать. Обычно, огород — вотчина бабушек, которые уже не пойдут ни пасти, ни косить, ни возить сено. Зато их опыт огромен — его можно передавать детям. (Традиции крестьянского огорода очень отличаются от современных дачных. Если им следовать — никакого «садизма» в садоводстве нет, все это пластанье над грядками — пустое баловство, не сказывающееся на урожае).

Забота о животных имела возрастные градации. Мелкие и не слишком опасные животные доверялись малым, большие и сильные — только физически крепким и разумным подросткам. Пчелы — тоже с осторожностью, и под руководством взрослых. Дети занимались, в основном, курами и овцами. (Кормление, загон, сбор куриных яиц, уход за цыплятами — вполне детские дела).
Но постепенно шло и обучение обращению с большой скотиной. Доить корову меня посадили лет в 10, попробовать. Тетя стояла рядом, подсказывала, советовала.

На лошадь я села в 11. Ни седла, ни уздечки — меня отпустили кататься, привыкать к животному, с пониманием того, что опыта общения никто не заменит. После нескольких часов катания (километров 8 в общей сложности), лошадь меня сбросила. Меня утешили, но особенно не жалели. Процессу набивания шишек не препятствовали, просто имели в виду — какие шишки можно позволить набить, а какие нет.

«Девочковая» работа: знакомство с процессом прядения. Прясть я попробовала поздно — лет в 9. Это был непорядок. Мою нитку бабушка «запряла» в свой моток — я это видела и знала: будут носки, к которым я причастна.

Мелкое строительство, ремонт — к этому привлекали мальчишек. Поправить забор, выточить рукоять для инструмента — под наблюдением взрослых. Но первое орудие, которое мальчишка вырезал сам — удилище. Рыбалка — это досуг, удовольствие. Кроме ловли удочкой наших юных родичей учили ловле рыбы в морды, установке «крюков» (больших удилищ на щук). Малыши ловили мелкую рыбешку — живца для щук. Ребята постарше ловили раков.

Вообще, когда смеются над китайцами, мол, едят все, что ползет, кроме танка, что плывет, кроме лодки и все, что летает, кроме самолета, — я хочу возразить — а мы разве нет? Детей в деревне поощряли на сбор всего съедобного. Мама собирала «песты» — верхние проростки хвощей, их жарили в постном масле и ели — вкус как у грибов. Щавель, крапива, сныть, множество видов ягод, огромный список грибов — все, что можно есть, надо уметь найти и вкусно приготовить. «Школа выживания» работала постоянно, и самое главное — она не была оторвана от повседневности. Даже если «нормальной» еды было вдоволь, пару раз за весну можно было полакомиться «пестами», а щавелевые щи варили, даже если была и капуста. Постоянный сбор грибов и ягод летом — детская и стариковская забава и работа. Нам показывали, как сушить грибы и ягоды, как варить варенье, солить грибы.

Но были вещи, которые детям не поручались — как ни упрашивай. Даже присутствие при забое животных и птицы разрешалось не с малолетства. Этот запрет тоже выверен поколениями. Если слишком рано допустить ребенка до таких процессов — он или испугается (лечи потом его, невропатологов в деревне нет!), либо в нем разовьется жестокость, которая позже может вылиться в страшные вещи. Поэтому все, что было связано с убийством живого — только старшим подросткам, и то — поначалу лишь в роли наблюдателей, чтоб привыкли.

(Кстати, в Вятском крае эти ограничения тоже действовали. Я слышала, что один знакомый охотник, привлекший к снятию шкурок с убитых пушных зверей сына-первоклассника, подвергся осуждению своих товарищей — они его дружно и обоснованно критиковали, советовали ему для помощи в этом деле найти и нанять взрослого или справляться самому).

Итогом трудового крестьянского воспитания было формирование личности, готовой к жизни в любых условиях, реально владеющей несколькими специальностями на неформальном уровне, а главное — не только готовой к труду, но не мыслящей без него жизни. При этом происходила и социализация ребенка, развитие его умения сотрудничать с другими. Веками отработанные воспитательные методы в этом направлении позволяли обходиться без насилия и — в большинстве случаев — даже без принуждения.

Обсудить в блоге автора

Об уважении к старшим:

Ф. Г. Солнцев. «Крестьянская семья перед обедом», 1824 год

Одна из самых часто наблюдаемых мной причин применения карательной педагогики в крестьянской среде была демонстрация ребенком неуважения к старшим. Это был, наверное, один из самых больших грехов.
Стоило родителю узнать, что его ребенок нагрубил взрослому, пожилому человеку, тут же применялись самые строгие меры.

Причем никакая связь между поведением этого взрослого, старика и реакцией ребенка во внимание не принималась. Старый мог быть сто раз виноват, несправедлив, выжил из ума — у детей не было права отказывать ему в формальном уважении.
Даже в школе — самый вздорный педагог мог рассчитывать на поддержку родителей в любых своих требованиях. Другое дело, я не припомню случая, когда туповатого ученика дома ругали за двойки, если он был трудолюбив и ловок в повседневной работе. Родители терпеливо сносили попреки учителя, но не впадали из-за этого в какую-то печаль и ребенка не мучили.

Заступаться за ребенка перед другим взрослым было можно лишь в форме ведения диалогов — в уговорах, объяснениях. Но лишь до определенного предела, как правило, касающегося рукоприкладства.

Как бы много не говорилось в русской крестьянской среде о прощении, о вреде мстительности, эти слова не всегда служили руководством к действию. Затаенная обида тлела годами, и очень часто находила выход, и выход беспощадный — в удобное время. Русский крестьянин ест блюдо мести не холодным, а совершенно ледяным! Но тот, кто предоставляет продукты для этого блюда, может быть уверен — оно ждет своего часа.

События, реакцию на которые я порой наблюдала, происходили за 30-40, а то и 50 лет до ответа на них. Можно говорить, что это плохо, но это так, и это надо иметь в виду.
Старшие подростки часто вводятся в курс семейных обид, и охотно перенимают эстафету отношений к тому или иному человеку или роду. При этом разговоры о том, что «надо прощать» с ними тоже велись. Но всегда под воздействием противоположных внушений случается возобладать тому, которое было сделано с большей страстью и попало на почву большей личной предрасположенности.
Проявлялось это, например, так. Ребенок совершил какую-то проделку в отношении соседа. Отряс яблоню в его саду. Формально его всегда пожурят. Но если он сто раз слышал от родителей то, какой он, этот сосед, гад — ему будет все это как с гуся вода, даже если его сводят за шиворот к этому соседу и заставят извиниться.

Кстати, так же долго, из поколения в поколение — передается благодарность за добро, особенно сделанное в каких-то чрезвычайных, важных и трудных обстоятельствах. Помощь вдове, поддержка сироты — не только богоугодное дело. Сирота вырастет и в самый неожиданный момент отплатит добром за добро. Чтить благодетеля и его семью учат детей и внуков.

Толерантность

За глумление ребенка над старцем или калекой, как правило, последует порка.
За передразнивание пьяного, заики или человека с тиком — очень строгий разбор полетов, многословный, с примерами, грозный, но без насилия.
Открытые насмешки над инородцем, при обнаружении — будут порицаться, но мягко, в форме увещеваний. Если они были грубыми, а их объект взрослый, пожилой или беспомощный — грядет взбучка.
Если это ребенок-ровесник, родители останутся безучастными «до первой крови». Слова к делу не пришьешь. В случае драки по причине «национальной наприязни» без внятного повода — родители могут наказать чадо, и чаще всего сделают это, имея в виду правила поведения по отношению к любому человеку.

Детские конфликты

Главное правило: «Игрушки — не ревушки».
Некоторые родители отказываются выслушивать жалобы, но это индивидуальная особенность, а не традиция. Чаще всего подобная глухота присуща семьям неполным, несчастным, бедным — короче, семьям с изъяном.

Вообще, любые упоминания о том, что в крестьянских семьях с детьми не вели разговоров — абсолютизация частностей, перекосов, людского ущерба. Вели, и очень много. Во-первых, семьи в деревнях всегда почти были большими и разветвленными, в них жило несколько поколений — кому-нибудь да будет удобно выслушать жалобу ребенка, ответить на его вопрос. Судя по рассказам моей мамы и ее сестер, этих разговоров, бесед, внушений — было больше, чем им хотелось бы. Только ими и занимались, например, старики. Иногда за терпеливое слушанье наставлений ребенку даже давали поощрение — орешек, конфетку, пирожок, то есть взрослые понимали — внимать им порой нелегко.
Структура крестьянской работы тоже предполагает как периоды очень занятые — от зари до зари, так и паузы, даже с теми же сезонами и погодными условиями связанные. Никаких возможностей для изоляции тоже не было — «своих комнат», и т. п., разве что угол за печкой у старика, чтобы его не беспокоили шумом и возней. Иногда слушать беседы могли забрести и чужие дети — но этого добра никто не жалел — язык без костей!

Разобрать детский конфликт или конфликт ребенка со взрослым — это развлечение и воспитательный момент, родители не уклонялись от этого, и лишь в случае невероятной занятости в страду или личной нездоровой нелюдимости на грани социопатии уклонялись от этой задачи.

Одним из подобных «информповодов» для педагогических бесед часто служили былины, истории, байки и даже сплетни. Родитель высказывал отношение к тому или иному событию, образу поведения, а ребенок слушал, да на ус мотал.

Малые боги

Этими словами я решила обозначить роль для крестьянского ребенка его отца и матери. Уважение к родителям было абсолютным, но я, честно говоря, не видела — как оно насаждалось? В этом, пожалуй, одна из загадок традиционного воспитания — его основа — непререкаемый авторитет старших.
Я сталкивалась лишь со свидетельствами, а не с формированием этого явления. Родителю вовсе не обязательно быть сильным, честным, умным, успешным, справедливым, добрым, трезвым — ему достаточно просто быть. Насилие основой этого быть не могло. Я видела ситуации, когда родитель был настолько слаб, ничтожен и жалок, что даже собственный ребенок его бы не убоялся. Но любовь и внешняя почтительность демонстрировались всегда. «Бросить» родителей было можно лишь с их благословения — ехать в чужие края счастья искать. Как правило, все уехавшие долгое время испытывали муки, «ломку».

При такой основе отношений родителей и детей в руках родителей оказывался очень разнообразный и эффективный арсенал педагогических воздействий. Это делало необязательной и даже нежелательной жестокость. Если отцу или матери достаточно нахмуриться, чтобы ребенок осознал, что поступил плохо — нет никакой нужды драть его, как сидорову козу. В большинстве знакомых мне крестьянских семей детей не шлепали, а уж тем более не пороли. Да и не ругали. Их просто иногда корили, и они тут же сломя голову бросались исправлять оплошности, чтоб не огорчать папу и маму. Так же много значила для детей родительская похвала, улыбка, скупая ласка.
Кстати, я много общалась с поколением, звавшим отца «тятя», «папа» — пошло от семинаристов, изучавших латынь. (Про французский и французов в деревне Ф. не слышали — барин был из балтийских немцев, барон, а с иностранцами кроме него было туго: неподалеку, в более-менее обжитых местах Иван Сусанин кого-то куда-то завел. А в деревне Ф. даже брюнетов практически не водилось).

Примеры детской преданности и веры родителям я видела такие, что меркнут те же самурайские предания о стойких ронинах.

Это, а не религия и не труд на земле, по моему мнению, являлось основой русского крестьянского воспитания. Когда пошатнулся этот столп — поехала вкривь и вкось вся конструкция.

Но о других ее чертах я еще расскажу.

Крестьянская трапеза

Повседневный крестьянский стол не отличался большим разнообразием. Черный хлеб, щи, каша да квас – вот, пожалуй, и все разносолы. Серьезным подспорьем были, конечно, лесные дары – грибы, ягоды, орехи, мед. Но основой всему всегда оставался хлеб.

"Хлев – всему голова"

Каких только народных поговорок, пословиц, присказок не сложено о нем: "Хлеб – всему голова", "Хлеб да вода – крестьянская еда", "Хлеб на стол – и стол престол, а хлеба ни куска – и стол доска", "Худ обед, коли хлеба нет".

"Хлебом да солью" встречали дорогих гостей, приглашали к столу, желали благополучия, приветствовали молодых в день свадьбы. Без хлеба не обходилась ни одна трапеза. Резать хлеб за столом считалось почетной обязанностью главы семьи.

Служил хлеб и ритуальной пищей. Из кислого теста выпекали просфоры, предназначенные для совершения христианского таинства причащения. Особый вид хлеба – перепеча – участвовал в свадебном обряде. На Пасху пекли куличи, на Масленицу провожали зиму блинами, а весну встречали "жаворонками" – пряниками, напоминающими по форме птиц.

Без хлеба крестьянин не мыслил жизни. В неурожайные годы начинался голод, несмотря на то, что животной пищи было в достатке.

Пекли хлеб обычно раз в неделю. Дело это сложное и трудоемкое. С вечера хозяйка готовила тесто в специальной деревянной кадке. Тесто и кадка назывались одинаково – квашней. Кадка постоянно была в работе, поэтому ее редко мыли. Немало язвительных шуток связано с этим. Рассказывали, что однажды стряпуха потеряла сковородку, на которой обычно пекла блины. Целый год не могла найти ее и обнаружила, лишь когда затеяла мытье квашни.

Перед тем как ставить тесто, стенки квашни натирали солью, затем заливали ее теплой водой. Для закваски бросали кусок теста, оставшийся от предыдущей выпечки, и засыпали муку. Хорошенько все перемешав, оставляли на ночь в теплом месте. К утру тесто поднималось, и стряпуха принималась его месить. Нелегкая эта работа продолжалась до тех пор, пока тесто не начинало отставать от рук и стенок кадки. Квашню снова ставили на время в теплое место, а затем еще раз вымешивали. Наконец-то тесто готово! Осталось разделить его на крупные гладкие хлеба и посадить в печь на деревянной лопате. Через некоторое время изба наполнялась ни с чем не сравнимым запахом выпекаемого хлеба.

Как проверить, готов ли каравай? Хозяйка доставала его из печи и постукивала по днищу. Хорошо пропеченный хлеб звенел, как бубен. Женщину, умевшую печь вкусный хлеб, особенно уважали в семье.

Хранили испеченный хлеб в специальных деревянных хлебницах. В них же его и на стол подавали. Хлебницы эти берегли и даже давали дочерям в приданое.

Пекли в деревне преимущественно черный, ржаной, хлеб. Белый, пшеничный, калач был редким гостем на крестьянском столе, считался лакомством, которое позволяли себе только в праздник. Поэтому, если гостя не удавалось даже "калачом заманить", обида была серьезной.

В голодные, неурожайные годы, когда хлеба не хватало, в муку добавляли лебеду, кору деревьев, молотые желуди, крапиву, отруби. Слова о горьком привкусе крестьянского хлеба имели при этом прямой смысл.

Из муки выпекали не только хлеб. Русская кухня богата мучными блюдами: пироги, блины, оладьи, пряники всегда подавали на праздничный крестьянский стол.

Блины, пожалуй, самое популярное русское блюдо. Известные еще с языческих времен, они символизировали солнце. В старину блины как ритуальная пища были неотъемлемой частью многих обрядов – от рождения (роженицу кормили блином) до смерти (блинами с кутьей поминали усопшего). И уж, конечно, какая Масленица без блинов. Однако истинно русские блины не те, что печет сегодня из пшеничной муки каждая хозяйка. В старину блины пекли только из муки гречишной.

Были они более рыхлыми, пышными, с кисловатым привкусом.

Ни один крестьянский праздник на Руси не обходился без пирогов. Само слово "пирог" произошло, как считают, от слова "пир" и первоначально означало праздничный хлеб. Пироги до сих пор считаются украшением праздничного стола: "Красна изба углами, а обед – пирогами". Каких только пирогов не пекли хозяйки с давних времен! В ХVII в. было известно не менее 50 их видов: дрожжевые, пресные, слоеные – из разных видов теста; подовые, выпеченные на поду печи без масла, и пряженые, испеченные в масле. Пироги пекли разных размеров и формы: маленькие и большие, круглые и квадратные, вытянутые и треугольные, открытые (расстегаи) и закрытые. А уж с какой только начинкой не было пирогов: мясная, рыбная, творожная, овощная, с яйцами, кашами, фруктами, ягодами, грибами, изюмом, маком, горохом. Каждый пирог подавался к определенному блюду: пирог с гречневой кашей – к щам из свежей капусты, а пирог с соленой рыбой – к кислым щам. Пирог с морковью – к ухе, а с мясом – к лапше.

Непременным украшением праздничного стола были и пряники. В отличие от пирогов, в них не было начинки, но зато в тесто добавляли мед и пряности – отсюда и их название "пряники". По форме пряники делали фигурными, в виде какого-нибудь зверя, рыбы, птицы. Кстати, Колобок, персонаж известной русской сказки, тоже пряник, только шарообразный. Его название произошло от древнего слова "кола" – круг. На русских свадьбах, когда торжество подходило к концу, гостям раздавали маленькие пряники "разгоняй", прозрачно намекая, что пора и по домам.

«Щи да каша – пища наша»

Так любили говаривать в народе. Каша была самой простой, сытной и доступной едой. Немного крупы или зерна, воды или молока, соль по вкусу – вот и весь секрет.

В XVI в. было известно не менее 20 видов каш – сколько круп, столько и каш. Да и разные виды помола крупы позволяли готовить особую кашу. В Древней Руси кашей называли любую похлебку, сваренную из измельченных продуктов, в том числе рыбы, овощей, гороха.

Как и без блинов, без каши не обходился ни один обряд. Варили ее на свадьбу, на крестины, на поминки. По обычаю молодых кормили кашей после первой брачной ночи. Этой традиции придерживались даже цари. Свадебный пир на Руси так и назывался – "кашей". Подготовка к этому торжеству была весьма хлопотной, потому и говорили о молодых: "заварили кашу". Если же свадьба расстраивалась, то виноватых осуждали: "с ними каши не сваришь".

Разновидность каши – поминальная кутья, упомянутая еще в "Повести временных лет". В давние времена ее готовили из зерен пшеницы и меда.

Многие старинные крестьянские каши – гречневая, пшенная, овсяная – и по сей день на нашем столе. А вот о полбяной многие знают только из пушкинской сказки о работнике Балде, которого жадный поп кормил полбой. Именно так называлось злаковое растение – что-то среднее между пшеницей и ячменем. Каша из полбы, хотя и питательная, груба на вкус, потому и была пищей бедняков. Пушкин дал своему попу прозвище "толоконный лоб". Толокном называлась овсяная крупа особого приготовления, из которой также варили кашу.

Некоторые исследователи считают кашу праматерью хлеба. По легенде, древний повар, готовя кашу, переложил сверх меры зерна и получил в результате хлебную лепешку.

Щи – еще одна исконно русская еда. Правда, в старину щами называли практически все похлебки, а не только современный суп с капустой. Умение варить вкусные щи, так же как и выпекать хлеба, было обязательным качеством хорошей хозяйки. "Не та хозяйка, что красиво говорит, а та, что хорошо щи варит"! В XVI в. можно было отведать "шти капустны", "шти борщовы", "шти репяны".

С тех пор многое изменилось в рационе питания. Неизвестные ранее картофель, помидоры, прочно обосновались на нашем столе. Многие овощи, наоборот, почти исчезли: например, репа. А ведь в древности она была так же привычна, как капуста. Похлебка из репы не сходила с крестьянского стола, а сама она до появления картофеля считалась в России "вторым хлебом". Из репы делали даже квас.

Традиционные русские щи варили из свежей или кислой капусты на мясном бульоне. Весной вместо капусты хозяйка заправляла щи молодой крапивой или щавелем.

Знаменитый французский романист Александр Дюма восхищался русскими щами. Он вернулся из России с их рецептом и включил его в свою кулинарную книгу. Кстати, в Париж можно было захватить из России и сами щи. Русский мемуарист XVIII в. Андрей Болотов рассказывает, как зимой путешественники брали с собой в дальнюю дорогу целую кадку замороженных щей. На почтовых станциях по мере надобности их разогревали и ели. Так что, может быть, не так уж завирал господин Хлестаков, рассказывая про "суп в кастрюльке... прямо из Парижа".

Далеко не всегда крестьянские щи были с мясом. Про такие говорили: "Щи хоть кнутом хлещи". Но наличие мяса в щах определялось не только достатком семьи. Многое значили религиозные традиции. Все дни в году делились на скоромные, когда можно было есть все, и постные – без мяса и молочных продуктов. Постными весь год были среды и пятницы. Кроме того, соблюдались продолжительные, от двух до восьми недель, посты: Великий, Петров, Успенский и др. Всего постных дней в году было около двухсот.

Рассказывая о крестьянской еде, нельзя не вспомнить еще раз о русской печи. Кто хоть раз в жизни попробовал хлеб, кашу или щи, приготовленные в ней, не забудет их удивительный вкус и аромат. Секрет в том, что жар в печи распределяется равномерно, и температура долго сохраняется постоянной. Посуда с пищей не соприкасается с огнем. В округлых пузатых горшках содержимое прогревается со всех сторон, не пригорая.

Напиток Казановы

Любимым напитком на Руси был квас. Но его ценность не ограничивалась только вкусовыми качествами. Квас да кислая капуста были единственными средствами спасения от цинги долгими русскими зимами, когда питание крайне скудно. Еще в древности квасу приписывали лечебные свойства.

У каждой хозяйки был свой рецепт приготовления разнообразных квасов: медового, грушевого, вишневого, клюквенного, яблочного – всех и не перечислить. Иной добрый квас соперничал с некоторыми "пьяными" напитками – пивом, например. Известный авантюрист XVIII в. Казанова, объездивший полсвета, побывал в России и с восторгом отзывался о вкусовых качествах кваса.

"Ешь щи с мясом, а нет, – так хлеб с квасом", – советовала русская поговорка. Квас был доступен любому. На его основе готовили многие блюда – окрошку, ботвинью, свекольник, тюрю). Ботвинья, например, хорошо известная во времена Пушкина, сегодня почти забыта. Ее делали из кваса и отварной ботвы некоторых растений – свеклы, например, отсюда и название – "ботвинья". Тюря считалась пищей бедных – кусочки хлеба в квасе были порой их основной едой.

Кисель такой же древний напиток, как квас. В "Повести временных лет" о киселе есть интересная запись. В 997 г. печенеги осадили Белгород. Осада затянулась, и в городе начался голод. Осажденные уже готовы были сдаться на милость врагу, но один мудрый старец надоумил их, как спастись. Горожане по горсти собрали весь оставшийся у них овес, пшеницу, отруби. Сделали из них болтушку, из которой кисель варят, налили ее в кадку и поставили в колодец. В другой колодец поместили кадку с медом. Печенежских послов пригласили на переговоры и угостили киселем и медом из колодцев. Поняли тогда печенеги, что бессмысленно продолжать осаду, и сняли ее.

Распространенным напитком на Руси было и пиво. Подробный рецепт его приготовления можно найти, например, в "Домострое". На рубеже XVI–XVII вв. пиво даже входило в состав феодальных поборов.

Обычаи крестьянского стола

Трудно сказать точно, сколько раз в день ели крестьяне в XVI или XVII в. В "Домострое" говорится о двух обязательных трапезах – обеде и ужине. Завтракали не всегда: в народе считалось, что дневную пищу надо сначала заработать. Во всяком случае, общего для всех членов семьи завтрака не было. Вставали в разное время и сразу же принимались за работу, возможно, перехватив что-то из остатков вчерашней пищи. Вся семья собиралась за обеденным столом в полдень.

Цену куску хлеба крестьянин знал с детства, поэтому к еде относился свято. Трапеза в крестьянской семье напоминала священнодействие. Первым садился за стол, в красный угол под образами, отец – глава семейства. Строго установленные места в зависимости от возраста и пола были и у других членов семьи.

Перед едой обязательно мыли руки, а трапезу начинали с краткой благодарственной молитвы, которую произносил хозяин дома. Перед каждым еда-ком на столе лежала ложка и кусок хлеба, в чем-то заменявший тарелку. Пищу подавала хозяйка – мать семейства или невестка. В большой семье хозяйке некогда было присесть к столу во время обеда, и ела она одна, когда все были накормлены. Существовало даже поверье, что если стряпуха стоит у печи голодной, обед будет вкуснее.

Жидкую пищу из большой деревянной миски, одной на всех, каждый черпал своей ложкой. Хозяин дома зорко следил за, соблюдением правила поведения за столом. Есть полагалось не спеша, не обгоняя друг друга. Нельзя было есть "вприхлебку", т. е. зачерпывать похлебку дважды, не откусив хлеба. Гущу, куски мяса и сала на дне миски делили после того, как была съедена жижа, причем право выбрать первый кусок принадлежало главе семьи. Брать ложкой сразу два куска мяса не полагалось. Если кто-то из членов семьи по рассеянности или намеренно нарушал эти правила, то в наказание немедленно получал по лбу хозяйской ложкой. Кроме того, за столом нельзя было громко разговаривать, смеяться, стучать ложкой по посуде, бросать остатки пищи на пол, вставать, не закончив еды.

Не всегда семья собиралась обедать в доме. В страдную пору ели прямо в поле, чтобы не терять дорогого времени.

На праздники в деревнях нередко устраивали "братчины" – пиры вскладчину. Выбирали организатора братчины – старосту. Он собирал с участников пиршества их долю, а иногда выполнял и роль тамады за столом. Всем миром варили пиво, готовили еду, накрывали стол. На братчинах существовал обычай: собравшиеся пускали по кругу чашу с пивом или медом – братину. Каждый отпивал по глотку и передавал соседу. Собравшиеся веселились: пели, плясали, устраивали игры.

Гостеприимство всегда было характерной чертой русских. Оценивалось оно прежде всего хлебосольством. Гостя полагалось напоить и накормить досыта. "Все, что в печи, на стол мечи", – учит русская пословица. Обычай диктовал чуть ли не насильно кормить и поить гостя, даже если он был уже сыт. Хозяева становились на колени и слезно молили съесть и выпить еще хоть чуть-чуть.

Ели досыта крестьяне только по праздникам. Низкая урожайность, частые недороды, тяжелые феодальные повинности вынуждали отказывать себе в самом необходимом – в питании. Может быть, этим объясняется национальная черта русских – любовь к пышному застолью, которая всегда удивляла иностранцев.

Русская крестьянская культура

На протяжении долгого времени крестьянство составляло основу населения нашего края. В русской культуре надолго задержались элементы славянской мифологии, связанные с языческими воспоминаниями, с верой в силы природы. Но постепенно крестьянское мировоззрение подстраивается под новую религию – христианство: Перун (бог громовержец) – Илья-пророк, Макошь (богиня плодородия) – Дева Мария…

Значительная роль в этом принадлежала русской православной церкви. Христианское начало сформировало особое русское «правдоискательство», искание царства божия, милосердие и сострадание к страждущим. Все эти качества формировались в народе через общение с церковнослужителями, через восприятие мира в свете христианства. В связи с этим личность священника, его поведение, уровень его образования, мудрость становились общественно значимыми.

Между священнослужителями и прихожанами нередко складывались теплые отношения: отеческие с одной стороны, почтительные и уважительные – с другой. Случалось, что сельские священники собственными руками обрабатывали землю, трудились на пасеке. Этому соответствовал и их внешний облик вне церкви, и их поведение. Крестьяне с участием относились к труду священников, помогали им в крестьянских работах (чаще во время жатвы). Расставание со священником, вынужденным по какой-либо причине покидать свой приход, часто трогало прихожан до глубины души. Контакт усиливался, если священник не только сближался с крестьянами в силу общности быта и хозяйства и доброго расположения к своей пастве, но и по духовной сути своей становился истинным наставником.

Но были и конфликты крестьян со священниками, далеко не все служители церкви отвечали необходимым нравственным и профессиональным требованиям. Отношение крестьянства к приходскому духовенству зависело от нравственного уровня и поведения самого духовенства. Крестьян возмущало недостойное поведение священно и церковнослужителей в быту, безответственность, формальное их отношение к своим пастырским обязанностям, вымогательство. Но проявления неприязненного отношения носили не принципиальный, а личностный характер: настаивая на удалении одного священника, они просили заменить его другим.

Крестьянская община

Культурный быт крестьянства опирался на строгие устои, они упорядочивали всю жизнь на основе четких правил. С одной стороны, подчинения старшему в семье, с другой почитание младшими старших, подчинение женщины мужчине имело характер неписаного закона. Прочными узами человек был связан с другими членами своего семейства, с соседями и со всей общиной. Семейная и общинная солидарность, предпочтение коллективного интереса личному являлись нормой крестьянской жизни. С этим была связана практика взаимопомощи, взаимозамены, общинной поддержки старых и увечных.

Русская крестьянская община была составной частью известной «теории официальной народности» - «православие, самодержавие, народность», где народ любит своего царя, а он беспокоится о своих подданных как о своих детях, царь и народ православные, и чтут традиции. Народность же понималась как необходимость придерживаться собственных русских традиций и отвергать иностранное влияние. Веками общинный строй был основой государственной власти России.

Характерное явление крестьянской жизни - помочи: добровольная и бескорыстная помощь поселян в срочной и большой работе односельчанину (вывоз навоза на поле, жатва, покос, вывоз леса, постройка дома и т.п.). Вечером, после завершения работы, хозяин угощал всех помогавших обедом. Типично русское «свои люди - сочтемся» значительно увеличивало жизнестойкость русских семей.

По церковным праздникам, до четырех раз в год, проводились мольбы, называемые по имени святого, на день памяти которого выпадало действо. На Николу резали откормленного бычка. Накануне Ильи – ягнёнка. Лучшую часть мяса несли в церковь. Из остального готовили кушанья для братчины. Это был обычай коллективного общественного угощения: варили пиво и устраивали общественное застолье.

На православные и народные праздники ходили обычно в разные деревни. На Масленицу обязательно катались, лошадей и сани украшали, усаживали девушек, а парни с гармонями. Все плясали и пили, веселились, но большого пьянства старались не допускать. Все ходили пьяненькие и весёлые. Воодушевление достигало такого накала, что исключало традиционные побоища между различными «кустами» деревень.

Хотя редко на гуляньях обходилось без драк, из-за девушек одиночные, а иногда и деревня на деревню, с использованием кольев. Особая роль отводилась подросткам, которых «биться» не пускали, но в случае необходимости они подносили колья мужикам и парням постарше. Кто побеждает, тот и гуляет. Но до смертоубийства не доводили.

Особое внимание уделяли крестьяне своей домашней скотине и прежде всего – к «коровушке», кормилице, «Животу красному». Закреплённое в ритуалах общение с домашней скотиной помогало установить тонкую душевную связь между человеком и животным. А это обеспечивало хорошее самочувствие скотинки и лучшее качество молока.

В случае эпидемии, животных окуривали «целебным живым» можжевеловым дымом. Рано утром мужики собирались около чьей-нибудь вереи (столба, на котором держатся ворота). Брали можжевеловый кол и, упёршись им в верею, вертели его до появления «самородного», «святого» огня. Часто вставляли кол между двух столбов и вращали его с помощью верёвки. Кострище обычно устраивали в прогоне, ведущем на луга. На костёр накидывали сверху можжевеловых лап, дающих густой дым. Люди и скот проходили «через огонь» в этих своеобразных воротах. Считалось, что закопчёные дымом священного дерева они непременно исцелятся. А к ещё не заразился, останется здоровым.

Семья

Одним из ярчайших моментов жизни у крестьян были молодые годы до вступления в брак. Это время совместных игрищ девок и парней, посиделок, хороводов, колядования на святках; время, когда ослабевают многие моральные ограничения.

В каждой деревне устраивали вечёрки, иногда ходили и в соседние деревни, но для девушек это было опасно, можно было получить тумаков от деревенских парней. На вечёрках просто так не сидели, девушки обычно ткали полотно, а парни играли на гармони. Играли в избе в игры, водили хоровод, танцевали, иногда и попивали винцо, либо бражку. За любую ошибку или оплошность выдавали фанты: парней заставляли за полученные фанты что-либо сделать, девушек заставляли целоваться, целующихся обычно прикрывали платком. Местное духовенство с осуждением отзывалось о вечерках, но фактически священники ничего сделать с этим не могли.

Вечёрки и посиделки были разделены по возрастам на три группы: дети 6-10 лет, подростки 10-14 лет, и юноши и девушки старше 15 лет.

Самые младшие играли в лапту, «попа», «зубаря»…; гоняли самодельные, набитые тряпками мячи. Зимой вставали на коньки из осины, играли со снежной бабой, возились с салазками. Игрушки мастерили собственными руками из того что было под рукой.

У старших дело шло иначе: выбирали избу, где жила одинокая старушка, и договаривались с ней об оплате. В счет ее приносили продукты, кто что мог - кар¬тофель, сало, капусту. Приходили на посиделки или «беседки» обязательно с работой, кто вышивал, кто прял куделю. На взрослые беседки собирались девушки с 15 до 22 лет. Чуть позже приходили парни с гармошкой, угощением и начиналось веселье. Это было время, когда девушка должна была показать, что умеет не только работать, но и петь, и плясать, и слово меткое сказать. Беседки давали возможность молодым еще до свадьбы хорошенько узнать друг друга, выбрать себе жениха или невесту. Этому помо¬гали и игры на посиделках.

Так например интересна была такая игра как выход к «стол¬бику», то есть в другую комнату или завешенную «клеть», где пара могла на несколько минут уединиться. Если за вечер парень вызывал девушку несколько раз, это значит он «предлагает дружбу». Иногда заполночь продолжались игры и смех, но случались и драки, причиной которых были девушки, понравившиеся сразу нескольким парням. Дрались и в избе, и на следующее утро парни приходили и всем миром ремонтировали поломанное.

После посиделок пары шли провожаться, а те девушки, которые остались без ухажера, должны были ночевать в этой избе и утром привести все в порядок. Избу для посиделок выбирали каждый раз новую, встречались обычно раз в две недели, и только зимой, так как летом было много работы.

Продолжительность жизни была не велика, в ХIХ веке она не превышала 30-35 лет, редко когда мужчины достигали возраста 50 лет, женщины жили в среднем на два-четыре года дольше.

Поэтому и браки старались заключить раньше: юношей женили в возрасте 15-18 лет, девушек выдавали замуж в 14-17 лет. Нередки были случаи, когда жена была старше мужа на 2-3 года, что было обусловлено человеческой физиологией. Девушка, оставшаяся в «девках до 20-22 лет» считали уже старой. Во конце ХIХ века с ростом продолжительности жизни населения, примерно на год-два сместился возраст вступающих в брак.

По русским вековым традициям семьи создавались сыновьями. Причем старший сын после женитьбы вместе со своей женой и нарождающимися детьми – как правило, оставался жить в семье отца. А следующие сыновья, по мере создания своей семьи, выделялись из хозяйства родительской семьи и начинали жить самостоятельно.

Если же в семье родителей были только дочери, то, как правило, одна из дочерей (чаще всего младшая), выходя замуж, оставалась вместе с мужем в семье своих родителей. Но для мужчины было не очень престижно быть «примаком», то есть принятым в другую семью. В любом случае, стареющие родители при живых детях не оказывались вне семьи.

Сына родители женили рано, далеко с этим не откладывали, стремясь получить в дом работницу-невестку. Инициатива в деле принадлежала именно родителям молодого человека, которые выбирали невесту сыну, часто не спрашивая его желания. Если даже женились и выходили замуж по своей воле, то обязательно с согласия родителей и по их благословению. Если девушка родителям парня не нравилась, искали другую невестку.

Повсеместно было заведено засылать к невесте сватов (сваху) - иногда тайно, а иногда открыто. Во всяком случае, сватовство обставлялось собственной обрядностью, включавшей полусекретный характер миссии, образные выражения, в которых формулировалось предложение. В случае согласия сторон на брак устраивались смотрины: какая-нибудь родственница жениха отправлялась к невесте, чтоб оценить ее внешность и определить, каков ее характер. Если все было в порядке, составлялся брачный сговор с обязательствами сторон по срокам женитьбы, расходам на свадьбу, размером приданого от родителей невесты.

В случае необходимости (если жених был незнакомый) родители невесты ехали осматривать его жилище, знакомиться с ним самим, а обратно с ними шел их жених с гостинцем. Иногда еще устраивалось пропиванье-просватанье, а рукобитье проводилось отдельно; то и другое сопровождалось пирами, причитаньями невесты. По воспоминаниям старожилов сваты ели – пили за столом, а просватанная «выла» в клети; «сама рада, радёшенька, а воет». Просватанная невеста ходила с заплетенной косой, в низко повязанном платке, на улицу почти не показывалась.

Во второй половине XIX веке, хотя сватовство сохраняло свою роль, молодые люди под влиянием приходящих из города новшеств получили гораздо большую свободу в выборе спутника. Но православная Церковь однозначно установила нерасторжимость брака. Закон требовал: сначала брак, потом любовь. То есть молодые люди должны были сначала обвенчаться - стать мужем и женой, потом уже заводит детей.

После завершения церковной части ритуала свадебный поезд направлялся в дом жениха. Здесь родители жениха встречали молодых иконой Спаса или Святого Николая, хлебом и солью. Их осыпали зерном и хмелем, означавший плодородие и богатство в семье, обряд сохранившийся с языческих времён (как и многие другие обряды). Новобрачных, после приёма и родительского благословления садили за стол. Усаживали «молодых» на шубу, вывернутую вверх шерстью, что считалось средством от порчи, способствовало богатой жизни, чтоб водился скот. Начинался праздничный свадебный пир, где полагалось уже не плакать, а веселиться, желанным гостем всегда становился музыкант, игрец и балагур.

Предельно ритуализирована была и первая брачная ночь молодых супругов и утренние ритуалы следующего дня, что были своего рода испытанием для молодой жены. Она, в частности, должна была вымести избу обрубленным веником дом, а гости ей при этом мешали, либо подвали мусора; проверяя не только хозяйственность молодой жены, но и её терпение. Праздничное гулянье с песнями, плясками и разными затеями длилось еще день-другой-третий, что зависело от материального состояния, времени года и родительского терпения.

Хотя дочь и оставалась в доме мужа, родители молодых обычно налаживали «свояковые связи». Родители помогали, по возможности, своим детям. Когда молодая семья нуждалась в помощи, то муж и жена в два голоса просили родителей: «Тятя, помоги!» Два отца этой молодой семьи садились вместе и как «свояки» обсуждали - как «помочь своим детям».

Создание любой русской семьи всегда было направлено на рождение детей. У большинства русских крестьянок к 18-19 годам уже рождался первый ребенок. За весь ее детородный период вырастало в среднем 5-6 детей. Причем период вырастания всех детей в семьях растягивался до 20-25 лет. Так что нередко бывало, когда женщина рожала последнего ребенка, у ее старшего сына или дочери уже появлялись ребенок, то есть ее внук или внучка. Ничего удивительного не было, когда старший внук, качал на руках своего малолетнего дядю.

Частота рождений в русских семьях была обусловлена климатическими условиями, трудностями сельхозпроизводства и достаточно грубой пищей. Поэтому русские матери кормили детей грудью несколько лет, пока детский организм не приобретал способность самостоятельно усваивать грубую пищу. Интервал между рождениями детей русских семьях составлял до 3 – 4 лет. Несмотря на заботы матерей, детская смертность была большой, но трагедии из смерти младенцев в общине не устраивали. Матери плакали, а родственники и соседи утешали: «Бог дал, Бог взял».

Выживали и росли самые сильные, здоровые дети. В среднем в семье росло 6-7 детей, вырастало меньше – 5-6. Семей, где было меньше трёх детей было очень мало, то же и с семьями, где больше 8 детей. Именно эти выросшие здоровые дети и обеспечивали удвоение населения России в среднем за 50-60 лет.

В условиях России растить женщине в одиночку несколько детей очень трудно. Поэтому давным-давно Православная Церковь установила нерушимость брака между матерью и отцом рожденных детей. Действовало правило: «Создавай свою семью. Зарождайте и растите детей своих. Воспитывайте их так, чтобы они позаботились о вашей старости».

Именно в семье ребенок узнавал, «что такое хорошо и что такое плохо». В семье детей с малых лет приучали к их будущей роли в семье - роли мужа-отца, либо жены-матери. Как только ребенок начинал ходить и лепетать, ему вручали: девочке – куклу, мальчику – игрушечные орудия защиты и хозяйствования. Дети, подрастая, мало-помалу разучивали будущие обязанности. Семья была школой, где дети получали навыки и знания.

В простейшем процессе смены поколений ребёнок вырастал, превращаясь в отца (мать), а когда он переходил в период стареющий дед (бабушка), то ему на смену подрастали внук и внучка. Действовало правило: «расту сам - ращу детей - воспитываю внуков».

Наши предки считали себя несчастными людьми, если у них было мало внуков. Находясь на смертном ложе, бабушки говаривали: «Жизнь я прожила не зря. Эвон у меня скоко внуков выросло». И лица их при этом светились радостью от счастья.

Испокон веков на Руси воспитание из мальчика работника было делом дедушек, воспитание будущей жены и матери лежало на бабушках..

В середины – конце XIX века ситуация в деревне начала меняться, на село проникали элементы городской культуры. В деревню приходят новые манеры, платье, танцы и песни, чай и табак, посуда, мебель и обои... Причем новизна зачастую воспринимается позитивно, так под влиянием городских правил в крестьянской жизни делается больше внешнего приличия, входит благопристойность, парни говорят уже девушкам «вы», в обращении с девушками стало больше сдержанности, меньше стало нескромных шуток и песен и т.п.

Гусли и свирель сменяются тальянкой (гармоникой), серьезные, печальные и возвышенные песни - частушкой, бульварным городским романсом.

Постепенно стал разрушаться традиционный патриархальный строй семейной жизни, когда младшие беспрекословно подчинялись старшим. Во второй половине XIX века авторитет старшинства в общине заменяется авторитетом богатства. Богатых крестьян уважают, оказывают им почет, но им же и завидуют.

Дом русского крестьянина

Наши предки всегда имели свои взгляды на то место, где им предстояло жить, растить детей, праздновать, любить, принимать гостей.

Прежде всего выбирали место постройки. Обычно русское поселение ставили на возвышенности на берегу реки, озера, на ключах и ручьях, где делали запруды.

Крестьянин ставил избу там, где лучи солнца давали больше тепла и света, где из окон, с площадки крыльца, с территории двора открывался наиболее широкий вид на обрабатываемые им угодья, где был хороший подход и подъезд к дому. Дома старались ориентировать на юг, «на солнышко»; если это было невозможно, то «лицом» к востоку или юго-западу. Рядом с домом ставили овин и гумно, перед окнами амбар. На возвышенности ставили ветряную мельницу, внизу у воды, сооружали баню.

Дома однорядных поселений были ориентированы только на юг. Естественная нехватка мест на солнечной стороне при росте поселения приводила к возникновению второго ряда домов, с фасадами, обращенными на север.

Нельзя было строить жилье, где раньше проходила дорога, «всё добро из дома уйдёт». Также неблагоприятным для строительства считалось, место, где были найдены человеческие кости, или кто-нибудь поранился топором или ножом до крови, или произошли другие, памятные деревне неприятные, неожиданные события. Это грозило несчастьем для жителей будущего дома. Нельзя было строить дом на месте, где стояла баня. В бане человек не просто смывал с себя грязь, а как бы погружался в сосуд с живой и мертвой водой, рождался каждый раз заново, подвергая себя испытанию огнем и водой, парясь при высокой температуре, и затем окунался в прорубь или реку, или просто обливался ледяной водой. Баня была и родильным домом, и местом обитания духа банника. Баня – место неосвященное – там нет икон. Баня – место, где много всего может произойти, если не соблюдать правила. Так сохранялось правило не ходить в баню после полуночи и в четвёртую очередь, всегда оставлять горячей и холодной воды. После людей в бане моется банник с друзьями и соседями «своими», когда домового или овинника позовёт, когда лешего или кикимору. Если правила не соблюдать банник может наказать: человек отравиться угарным газом, либо ошпариться, про таких иногда говаривали «запарился до смерти».

Благоприятным для строительства считалось то место, где ложится на отдых рогатый скот. Ему в народе приписывалась сила плодородия, что было связано со старыми языческими верованиями в Велеса (Волоса).

Весь процесс домостроительства сопровождался ритуалами. Один из обязательных обычаев – принесение жертвы, чтобы дом хорошо стоял. Обычно приносили в жертву красно-чёрного петуха, чтобы он предохранял от пожара, такого опасного для крестьянской усадьбы. «Вор придёт – стены оставит, пожар придёт – ничего не оставит».

Рядом со строившимся домом садили дерево, оно несло тайный смысл: человек, посадивший дерево, показывал, что пространство вокруг дома – не дикое, а культурное, освоенное им. Специально посаженные деревья запрещалось рубить на дрова или для иных хозяйственных нужд. Чаще всего сажали яблоню или рябину, плоды рябины и листья схожи с крестом, а значит являются естественным оберегом православных крестьян.

Крестьянская изба – деревянный сруб, над которым возвышается двускатная крыша. Вход в избу предварялся сенями, вход в дом – крыльцом.

Крыльцо – это несколько ступенек вверх, потом дверь, ведущая в сени, сени, и дверь, ведущая в избу. Никогда двери не располагались на одной прямой. Поток воздуха и всего, что он нес, как бы завихрялся, ослабевал и в саму избу попадал уже «очищенный», наполненным добрым ароматом сушившихся в сенях трав.

Входы в дом – крыльцо и окна старались украсить резными резьбой. Фактически это было языческим обрядом, предохранявшим дом от всего плохого.

Перед выходом на улицу хозяева обычно говорили: «Господи благослови на хороший день, убереги от плохих, злых людей!». Перед тем, как войти в чужой дом, тоже читалась молитва. Эти обычаи связаны с тем, что человек на подсознательном уровне различал пространство дома, где ему ничего не угрожало и пространство внешнее, где могло произойти всякое.

Обстановка русского дома как бы «оживала», участвуя в проведении семейных обрядов, связанных с взрослением детей, свадьбой, приемом гостей…

Самая крупная в интерьере дома – русская печь, она занимала площадь 2,5 – 3 кв. м. Печь обеспечивала равномерный обогрев избы в течение круглых суток, позволяя долго держать в горячем состоянии пищу и воду, сушить одежду, в сырую и холодную погоду спать на ней.

Печь, это фактически домашний алтарь. Она согревает дом, огнем преображает продукты, принесенные в дом. Печь – место, возле которого происходят различные ритуалы. Например, если в дом пришла нарядно одетая женщина и почти без слов подходит к печи и греет у огня руки, значит – сваха, пришла сватать. А человек, переночевавший на печи, становится «своим».

Дело здесь не в печи как таковой, а в огне. Ни один из языческих праздников не обходился без возжигания ритуальных костров. Затем огонь перекочевал в православный храм: огоньки лампад, зажженные с молитвой свечи. В традиционной культуре русских помещение, не имеющее печки, считалось не жилым.

У каждого члена семьи в доме было свое пространство. Место хозяйки- матери семейства – у печи, поэтому оно так и называлось – «бабий кут». Место хозяина – отца – у самого входа. Это место стража, защитника. Старики часто полеживали на печи – теплое, комфортное место. Дети, как горох были рассыпаны по всей избе, или сидели на полатях – настиле, поднятом на уровень печи, где им во время длинной русской зимы не страшны были сквозняки.

Грудной ребенок качался в зыбке, прикрепленной к концу шеста, который крепился к потолку через кольцо, укрепленное в нем. Это давало возможность перемещать зыбку в любой конец избы.

Обязательной принадлежностью крестьянского жилища была божница, которая располагалась в переднем углу над обеденным столом.

Место это называлось «красный угол». Это был домашний алтарь. Человек начинал свой день с молитвы, и молитва, со взором, обращенным в красный угол, на иконы, сопровождала все его жизнь в доме.

Именно в передней части избы располагалась красная скамья, стол, перед печкой готовилась еда. Входящий в дом гость сразу видел иконы красного угла и крестился, приветствуя хозяев, но останавливался у порога, не смея без приглашения пройти дальше, в это обжитое, хранимое Богом и Огнем, пространство.

Из передвижной мебели можем назвать только стол и одну или две переметные скамьи. Пространство избы не предполагало излишеств, да они в крестьянской жизни и не были возможны.

Отстроенный полностью дом – еще не жилое пространство. Его надо было правильно заселить и обжить. Дом считался обжитым семьей, если в нем произошло какое-либо событие, важное для домочадцев: рождение ребенка, свадьба и т.д.

До наших дней даже в городах сохранился обычай впускать вперед себя кошку. В деревнях иногда кроме кошки дом “обживали” оставленные на ночь петух и курица. Переходу на новое жительство предшествовали обряды, связанные с “переселением” домового (заметали мусор на совок из четырёх углов и под печки старого дома, затем переносили всё это в новый дом).

Домового в деревнях почитали как хозяина жилища, и, заселяясь в новый дом, спрашивают у него позволения: «Хозяин домовой, пусти нас пожить». Считалось, что домовой невидим, обнаруживает себя только звуками, хотя при определенных условиях можно с ним и встретиться. Например, рассказывали, что он принимает вид домашних животных редко – умершего хозяина дома. Живет он обычно под печкой, и не потому, что там тепло. Печка в картине мира язычника – домашний алтарь. Домовой как домашний добрый дух, хранитель дома, соединяется с центральным сакральным местом – печкой – живым пылающим огнем. Домовой считается покровителем семьи. Он и домашний оракул: о событиях он «предупреждает» различными звуками – стонами, оханьем, плачем, смехом. Плач – к горю, смех – к гостям.

Домовой был своеобразным блюстителем нравственности в доме. Того или иного нельзя было делать, так как «Он» может рассердиться. Например, женщине ходить простоволосой, без платка было строго запрещено, и «следил» за этим именно домовой. Дух мог мешать тайным грехам супругов, разнообразно наказывая виновника.

При переезде в новый дом важны были и первые предметы, которые хозяин в него вносил. Это мог быть огонь в виде горшка с углями, икона, хлеб и соль, миска с кашей или тестом. Эти вещи символизировали богатство, плодородие, изобилие и несли идею освоения нового пространства. Мы видим, что кроме иконы, тайный смысл вносимого определяется языческой картиной мира.

Мебель крестьянства

Неотъемлемой частью русской культуры было убранство крестьянской избы, основные формы которого складывались на протяжении столетий. Кустарная деревенская мебель изготовлялась самими крестьянами, а секреты мастерства передавались от отца к сыну. Крестьянская мебель выполнялась из местных недорогих пород дерева. Её производили из сосны, ели, осины, березы, липы, дуба и лиственницы. Именно из лиственницы делали удивительные сундуки, в которых никогда не заводилась моль.

Развитие основных форм крестьянской мебели неразрывно связано с изменениями, происходившими в городском жилище. Мебельные формы, бытовавшие в городах, будь то столы, лавки, сундуки, поставцы или шкафы постепенно перетекали и на село.

Излюбленными формами мебели были: сундуки, столы, поставцы, позднее буфеты и шкапы (шкафы).

Сундук стоял практически в каждом русском доме и являлся своеобразным хранителем семейного быта. Были распространены два вида сундуков - с плоской откидной крышкой и выпуклой. Они различались также по размерам: от маленьких, близких к шкатулкам, предназначенных для хранения ценных украшений, бытовых мелочей, денег, а также теремков, сундучков для приданого, до огромных, предназначенных для одежды или продуктов. Для прочности сундук оковывали железными полосами, иногда гладкими, иногда с просеченным узором. На большие сундуки навешивали большие замки. Часто стенки покрывали росписью. Обычно это были сказочные сюжеты - богатыри, травы, «жар-птицы».... Украшенные подобным образом изделия привносили ощущение праздника в небогатое жилище. Сундук стал прообразом многих народных мебельных форм.

Прочно вошел в интерьер русского крестьянского жилища и стол. В русском крестьянском быту имело хождение несколько вариантов столов.

Существовали маленькие кухонные столы на четырех ножках, с одним или двумя выдвижными ящиками, и столы-тумбы. Обеденные столы отличались большими размерами, устанавливались на четырех ножках с мощными балясинами. Как правило, их ставили в центре помещения.

Своеобразным тайником, который, однако, никогда не прятали, а наоборот, использовали как украшение, был поставец.

Поставец крестьянского дома - это низкий шкаф, который устанавливался в избе на скамью. Он получил повсеместное распространение. Народные мастера расписывали орнаментом их верхние и нижние «слепые» дверцы, филенки украшали различными орнаментами. За этими дверцами хранили самое ценное, без чего не мыслили своей жизни - чаще всего, предметы религиозного культа. Туда же ставили покупную керамическую и металлическую посуду.

Продолжением и развитием формы поставца стал буфет, правда его могли позволить себе только зажиточные крестьяне. Буфеты были как одноярусными, так и двухъярусными. В крестьянской среде этот предмет мебели получил большое распространение лишь в начале ХХ века. В деревнях встречались вытянутые по горизонтали низкие столовые буфеты, угловые буфеты, получившие в название горок, буфеты-комоды. Наиболее распространен был высокий двухъярусный буфет.

При типовом единстве буфеты отличались пропорциями, чередованием и соотношением глухих и остекленных частей, наличием и размерами среднего и верхнего карнизов, декоративных элементов, плинта или опорных ножек, выдвижных ящиков, характером филенок, рифления, покраской. Нижняя часть буфета обычно имела тяжелый плинт, реже - ножки, две «слепые» дверцы с разнообразными филенками. Над нижними створками мог располагаться выдвижной ящик - один или два, значительно реже - три. Затем следовал профильный средний карниз, над которым возвышался второй ярус, глухой или остекленный. Если использовали полное или частичное остекление, то часто прибегали к переплету. Простой переплет зрительно разбивал стекло на прямоугольники, в то время как сложный, орнаментальный напоминал голландские окна или витраж. Иногда над нижней тумбой буфета помещали поднимающиеся цилиндрические крышки, напоминающие те, что делались для бюро. Фасад буфетов часто декорировали накладными резными элементами. Буфеты красили темными и яркими масляными красками, иногда обращались к светлым оттенкам.

Гардеробы появляются достаточно поздно, в начале ХХ века. Эта подвижная мебельная форма, представлявшая собой шкаф для спального и столового белья и одежды, также пришла в деревню из городского быта. Эта мебельная форма имела две дверцы во всю высоту, внизу, на цоколе, часто располагались один или два выдвижных ящика. Мебель покрывали красной или кирпичной краской, имитировавшей столичную мебель из красного дерева или ореха.

На рубеже ХIХ – ХХ веков от прежней крестьянской обстановки остаётся только икона в красном углу. Зажиточные жители выписывают мебель из города, либо местные мастера изготовляют мебель по городским образцам. В интерьере крестьянского дома появляются кровати и кушетки, подставцы и буфеты, зеркала, простой грубо сколоченный стол заменяется столом на балясинах либо резных ножках с ящиками внутри стола. В богатых семьях появляются обои на стенах, ковры на полу и даже невиданные ранее книжные шкафы. Постепенно лучина заменятся стеариновыми свечами и керосиновой лампой, а на столе появляется самовар.

Во второй половине XIX в. в жизни русского крестьянства произошли существенные перемены. Проникновение в деревню капиталистических отношений, усиление миграционных процессов, уход крестьян на заработки в города и другие губернии значительно изменил крестьянское мировоззрение, контроль поведения сельчан со стороны семьи, общины и церкви стал слабее. Длительное отсутствие крестьян отрывало их и от повседневной жизни семьи и общины, исключая таким образом из активной социальной жизни и разрывая единство с родной общиной. Находясь на заработках крестьянин не участвовал в жизни православной церкви и не принимал участия в культурной деятельности, а значит и в ритуальных действиях, которые сопровождали повседневные занятия деревенских жителей.

Влияние русской православной церкви

На протяжении веков православная церковь играла значительную роль в политической и общественной жизни русского государства, хотя на разных этапах истории статус церкви неоднократно менялся.

Государством на церковь возлагались большие функции: фиксирование актов гражданского состояния (рождение, крещение, бракосочетание, смерть), просвещение, контроль и идеологическая работа («За веру, царя и отечества»).

При Петре I церковь становится частью государственного аппарата, фактически одним из министерств. Священнослужители рассматривались как чиновники, их должности соответствовали табели о рангах, им, как военным чинам и гражданским лицам, давали ордена, квартиры, землю, платили жалованье.

Указами Петра Великого вводились: трехлетнее освобождение от податей, повинностей и возврат рекрутов всем крестившимся иноверцам. Однако проповеди отдельных священников среди языческого населения почти не находили отклика. Немногие крестившиеся из-за льгот мари по-прежнему продолжали придерживаться традиционных языческих верований, но политика властей оставалась прежней – снижение налогов и податей на короткий срок, при перекладывании налогов на не крестившихся.

В поселениях новокрещенов старостами деревень выбирались местные жители, «которые поумнее». Они получали право вести суд по небольшим делам. Началось большое строительство церквей, на каждые 250 дворов предписывалось построить по одной деревянной церкви.

Массовая христианизация середины XVIII века почти не затронула жителей Армачинской (Ромачинской) волости. Формально они являлись православными уже с начала века. Ближайшие церкви находились за 60-80 верст в Яранске и на Какше, поэтому священники довольно редко посещали наши места. Но в конце XVIII века был поднят вопрос о строительстве церкви в Армачинской волости, но ситуация усложнилась переводом волости в Костромскую губернию, так как церковное управление оставалось на Вятке. После долгих переговоров между епархиями в начале ХIХ века началось строительство церкви в Тоншаево, а не в административном центре волости Ромачях. В 1807 году церковь святого Николая в селе Тоншаево уже значилась как действующая. Постепенно приток русского населения увеличивался, поэтому Костромской епархией было принято решение о строительстве ещё одной церкви. В 1851 году в Ошминском было начато строительство каменной церкви Михаила Архангела.

Чтобы обслуживать всё увеличивающееся количество прихожан, требовалось больше объектов культа. В 1861 году уже действовали два молитвенных дома Никольской церкви – в Больших Ашкатах и Одошнуре. Через год молитвенный дом в Ашкатах закрылся, вероятно, в связи с началом строительства церкви в Письменере. Молитвенный дом в Одошнуре закрылся в 1866 году, скорее всего, по той же причине. Больше молитвенных домов в приходе не было, зато в 1866 году открывается первая часовня Никольской церкви в деревне Сухом Овраге. В 1969 году построена Васильевская церковь в селе Одошнур.

Позже открываются часовни в Березятах, Большом Лому, Ромачах, в Мухачах, в Ошарах. В 1895-1901 годах была проводена реконструкция каменного здания Никольской церкви в Тоншаеве, оно было перестроено и расширено. Были открыты новые церкви: в 1896 году Александровская в Щербаже, в 1903 году Троицкая в Питере (село Куверба в документах Костромской епархии, современная д.Куверба стала называться Кувербой на горе), в 1914 году Иоанно-Златоустовская в Больших Селках.

дворянская усадьба, крестьянские традиции, гармония с природой, мифологема разума

В статье рассматриваются принципы усадебной организации, которые не строятся на диаметрально противопоставлении ценностей городской и деревенской жизни. Здесь городской цивилизации, с доминирующей мифологемой человеческого разума, противопоставляется естественно-природное начало сельской жизни, идея гармонии с природой.

Текст статьи:

Важным фактором для осмысления статуса дворянской усадьбы в условиях аграрного общества являлись два направления ее функционального назначения: сохранение традиций и обеспечение развития. Усадьба, и в материально-физическом выражении (как культурное пространство), и в сознании ее обитателей (с изменением внешних форм существования и хронотопных характеристик) находилась в пограничном положении между городом и деревней. «…Эта «амбивалентность» усадьбы, ее связь с обоими полюсами общественного бытия придавали ей значение некоего универсального символа российской жизни, глубоко укорененного в ее истории…»

Принципы усадебной организации не строятся на диаметрально противопоставлении ценностей городской и деревенской жизни. Но городской цивилизации, с доминирующей мифологемой человеческого разума, противопоставляется естественно-природное начало сельской жизни, идея гармонии с природой. Для дворянина, выросшего в усадьбе, городская жизнь не являлась жизненным идеалом. Он даже при желании не мог избавиться от образа счастливого детства, до некоторой степени, идеализируя уклад усадебной жизни. Этим объясняется раздвоенность дворянской культурной традиции - вынужденное проживание в городе и добровольного выбора впоследствии деревенской жизни, которая воспринималась дворянином как обретение свободы:

«…В лице русского дворянина, культура обретает осознанную позицию цивилизованного человека: возвратиться в лоно природы, обретя независимость, почувствовав в себе индивидуальные силы, соединить их и силами природы во благо общества…Рациональное и природное начала соединяются здесь воедино, насыщаются исторической символикой. Положительное – изящество архитектуры и внутренний комфорт жилья, возможность культурного общения с близким по духу кругом друзей, простота внутренней организации и целостность хозяйственно-бытового и семейного уклада, близость к природе и непосредственность человеческих отношений…»

Дворянство, как основной носитель усадебной мифологемы и представитель более прогрессивной части социума, стремилось создать универсальное пространство, представляющее собой тесную взаимосвязь экономических, социальных и культурных факторов. Возвращение в усадьбу обязывало дворянина, воспитанного на военной или гражданской службе, в социально-хозяйственной деятельности проявлять прагматизм и расчетливость, интенсивность интеллектуальной и интуитивной деятельности. Система его знаний о космологических представлениях крестьянской традиции была абстрактна и несовершенна, накопленного опыта было недостаточно для коренных преобразований. При этом усадебная жизнь в провинции накладывает на личность владельца определенные обязательства в частной жизни, формируя новые модели его поведения в обществе. Нормы, общепринятые в столичных городах, совершенно неприемлемы в патриархальном обществе провинции. Организация усадебного пространства, восприятие себя в этом пространстве, управление подданными ему безграмотными крестьянами требовали отказа от ряда принятых в столичных аристократических кругах обычаев и условностей. Необходимо было учиться понимать окружающий мир природы, крестьянскую психологию, вникать в тонкости сельскохозяйственной экономики, оставаясь при этом полноценным членом дворянской корпорации. Применительно к усадебному укладу жизни понятие «философия хозяйства» не является метафорой. Целостность мировоззренческих оснований дворянина имеет непосредственное влияние на выбор приоритетов поведения и форм сельскохозяйственной деятельности, в процессе которой дворянин обращался к накопленному в течение столетий крестьянскому опыту ведения экономики. Природные особенности местности, специфика отраслей сельского хозяйства, мониторинг культурных и дикорастущих растений, домашних и диких животных, погодных условий, почвенных ресурсов - обширная область знаний, умений и навыков, которые были достоянием крестьянской общины, и их необходимо было уметь активно и эффективно применять на практике. Постоянная идейная, ментальная соотнесенность, взаимосвязь мирового и повседневного пространства, основательность и безусловное следование православным догматам, характерные для крестьянской традиции, приобретают в дворянском мировоззрении особый статус, подчиняя себе утилитарные, прагматические заботы и ценности повседневной жизни.

Для традиционной общины дворянская усадьба должна стать защитным барьером от агрессивных действий цивилизации, постепенно вовлекая ее в хозяйственное и культурное развитие. Вторжение в крестьянский космос, экспансия новой культуры в материальную среду патриархальной деревни являлась атакой на традиционные устои общины, а стремление утвердить инновационные западноевропейские стандарты путем нейтрализации этническо-фольклорных форм – культурной провокацией. Поэтому, сохранение стабильности отношений между сословиями, требовало от владельца усадьбы напряжения и концентрации воли, нравственных и духовных сил. И обязывало дворянина поддерживать определенный уровень социальной консолидации, уважать систему ценностей, правил, обычаев, социальных стандартов крестьянского сословия. Но отсутствие вариантов, в условиях крепостнического строя, для формирования паритетных социальных отношений выражалось в реализации условных целей, не выходящих за рамки реальных общественных отношений.

В условиях аграрного общества новая западноевропейская культура не имела активного влияния на крестьянскую традицию. Два мира культуры – дворянский и крестьянский существовали сами по себе. По мере обретения западноевропейскими заимствованиями самостоятельной национальной позиции начинается социально-культурный диалог, а впоследствии, и модернизационные процессы в пространстве провинциального крестьянского социума. Прерогатива в этом процессе принадлежала усадьбе.

На первых этапах становления усадьба, как культурное пространство, обладает вполне четкими границами в рамках архитектурно-паркового комплекса, который вместе с тем имел свое продолжение в видовых перспективах близлежащих рощ и полей. Но постепенно, с распространением в окружающее пространство, границы усадьбы нейтрализуются. «…Для человека усадебной традиции все «участно» освоенное им становилось фактом безусловного «пространственного притяжения…» . Духовная вертикаль дворянской культуры, с выходом в крестьянский космос, обретает горизонтальное измерение. Активно взаимодействуя с территориальным, экономическим, социальным пространством патриархальной деревни и, не смотря на полное отсутствие правовой культуры, провинциальная усадьба приобретает особую, отличную от пристоличных резиденций, специфику, индивидуальную конфигурацию, архитектонику, способы трансляции и обмена с народной традицией духовным, культурным и экономическим опытом.

Константность и периодическая возобновляемость основных параметров жизни крестьянской общины стали источником определенного консерватизма ее мировоззренческих позиций и культуры. Усадьба для патриархальной онтологии, крестьянской психологии является объектом особого восприятия. Традиционное сознание определяет противоположность между дворянским и крестьянским локусами дуальной оппозицией сакрального мира усадьбы и обыденности окружающего пространства. Природа этого культурного противопоставления коренится в подсознательных уровнях психической организации крестьянина.

Для крестьянской общины образное восприятие усадебного мира характеризуется средоточием психологических, пространственных, материально-предметных характеристик бытия, которому присуща предельная цивилизационная уплотненность: архитектурная, культурная, духовно-нравственная, экономическая. Рациональная упорядоченность, эстетическая и эмоциональная нагруженность пространства усадьбы способствуют его идеализации и сакрализации в архаичном сознании крестьянства и переносятся с усадебного образа-мифа на образ владельца. При этом модель взаимоотношений между владельцем и крестьянами строится по аналогии с внутренней иерархией крестьянской общины. Обращение убеленного сединами старика к молодому барину «батюшка», есть не что иное, как проекция отношений существующих внутри семьи, воспроизводящая отношение к власти главы семьи, которым в крестьянском восприятии был владелец усадьбы.

Усадебная жизнь раскладывалась на три составляющих - бытовую, экономическую и духовную. В сфере духовной культуры дворянство и крестьянство имели единые корни, традиции, обычаи. Внутри хозяйственной деятельности усадьбы присутствует определенный экономизм - материальный достаток владельца зависит от производительности труда крепостных крестьян. В быту и повседневной жизни дворянину трудно обойтись без дворовой челяди, в услугах которой он нуждается постоянно. Патриархальные традиции аграрного общества, предполагали нравственную ответственность помещика за судьбу крестьян, как право управлять ими, так и обязанность их опекать, помогать им в нужде, справедливо решать их споры. Культ «отца семейства», непререкаемость авторитета и уверенность в его неограниченных возможностях, сомнения в своей самостоятельности и привычка к несвободе были настолько крепки в сознании крестьян, что юридическая свобода после отмены крепостного права воспринималась крестьянством неоднозначно.

Непосредственное присутствие владельца в усадьбе, который в психологическом восприятии крепостного крестьянина являлся опорой, защитой, а в некоторых случаях, гарантией от произвола управляющих, являлось положительным фактором в жизни сельской общины. Офицер русской армии и смоленский дворянин Дмитрий Якушкин писал: «…Крестьяне…уверили, что им буду уже тем полезен, что при мне будут менее притеснять их. Я убедился, что в словах их много правды, и переехал на житье в деревню…»

Усадьба для всех представителей рода является исходным пунктом деятельно-творческого восприятия мира. Родясь в имении, они служили в столицах, получая чины и награды, странствовали по свету в поисках новых впечатлений и идеалов, а последний приют находили, как правило, в фамильном некрополе родной усадьбы. Извечная любовь к «родному пепелищу», порой даже не объяснимая, в данном случае — чувство высокого философского порядка, которое, нивелируя сословные различия, является импликацией духовного единства дворянства и простого народа. Колорит усадебной жизни определялся духовным пространством, историей, традициями, которые благоговейно береглись и передавались из поколения в поколение, со знаковыми событиями, запечатлёнными навечно в семейных реликвиях, с фамильной галереей, библиотекой, коллекциями, семейными альбомами, надгробиями у церкви. Преемственность семейных традиций - «у нас так принято»: приверженность патриархальным устоям, почитание старших, проживание большой семьёй - определяло модель поведения обитателей усадьбы. На родовых ценностях, на «преданьях старины глубокой» взращивалось не одно поколение дворянства, для которых благородство, долг, честь, ответственность являлись важнейшими качествами каждого представителя дворянского сословия. Становление в усадьбе личностного начала происходило в рамках естественной природной среды, эстетического окружения, ограниченного круга общения, приобщения к труду, дополнялось изучением литературных, исторических и научных источников и обязательным присутствием образцов для подражания, в лице старших представителей рода. Эти факторы оказали значительное влияние на формирование феномена исторических авторитетов, деятелей науки и искусства. Система ценностей дворянства со временем претерпела трансформацию, однако остались вечные – «за Веру, Царя и Отечество». Впоследствии, материальная сфера усадебной эстетики непосредственно влияет на процесс формирования духовных ценностей и способствует процессу мифологозации пространства в сознании обитателей усадьбы.

«…Миф оказывается возможен лишь при равновесии слагаемых, в том числе и материальных, и дворянская усадьба функционирует в показательном единстве своих культурных традиций…»

Соединение личных впечатлений и объективной реальности в общую картину бытия усиливало возможность человеческой души возвращаться в прошлое, способствовало его идеализации и формированию в дворянской традиции феномена родного дома - пространства, выявляющего и хранящего духовные и материальные ценности нескольких поколений рода. За примерами обратимся к мемуарному и эпистолярному наследию Бориса Николаевича Чичерина и Евгения Абрамовича Боратынского. В письме к Петру Андреевичу Вяземскому летом 1830 года Боратынский писал: «…Проживать можно где хочешь и где судьбе угодно, но жить надобно дома …». Эти слова поэта выражают сущность и являются основополагающими в концепции феномена родного дома , в которой возможно выделение следующих структурных элементов:
— родной угол (жилой дом) - безопасное пространство и надежное убежище;
— участок земли (парковая зона), за которым можно ухаживать и устраивать в соответствии со своими желаниями и представлениями;
- система объектов (усадебный храм, часовня, некрополь) - материальное воплощение духовных ценностей и коллективной родовой памяти;
— группа людей (родители, дети, братья, сестры, няни, гувернантки, домашние учителя, дворовые люди, крестьянская община), имеющих духовные и родственные связи;
— культурное наполнение усадьбы – семейные традиции, привычки и занятия обитателей, бытовая обстановка, семейный уют, самые разнообразные явления культуры (предметы искусства, науки, техники).

Заложенные с раннего детства эмоциональные факторы восприятия родной усадьбы, красоты окружающей природы, непосредственной близости родных людей являются исходным пунктом для формирования в сознании молодого поколения культа родного дома , который в продолжение всей жизни служит основанием, на котором базируются родовые культурные универсалии дворянского сословия. Усадебное пространство при этом является исходным пунктом творческого восприятия мира. Все достижения усадебной культуры, способствующие образованию в дворянской традиции интимного образа родной усадьбы, который станет основополагающим фактором в процессе формирования культа родного дома , являлись реалистичными и символичными одновременно. Материальные объекты усадьбы – жилой дом с библиотекой и семейной портретной галереей, усадебный храм, парковая зона несли в себе информацию об истории и генеалогии рода, о философской и научной истине; красота отражалась в предметах интерьера – скульптуре, картинах, литературных произведениях; божественное – в предметах культа и религиозной символике; добро – в нравах и бытии обитателей. Патриархальные традиции, сильные духовные и внутрисемейные связи дворянства способствовали тому, что культ родного дома «передавался по наследству». Боратынский, считавший Мару святым местом, впоследствии постройкой дома в Мураново, подготовит уже для своих детей восприятие феномена родного дома , на примере которого видна первичность мифа по отношению к реальной практической деятельности. Усадебный дом, построенный в соответствии запросами и вкусами хозяина, ярко отразил стиль и чувство времени, которое сам поэт назвал «эклектическим». Устройство Муранова основывалось на практическо-рационалистических тенденциях, сочетающихся с тождественностью семейно-бытового и хозяйственного уклада, природного и искусственного, что являлось воплощением универсальности и гармонии мироздания. В письмах к близким людям радость поэта от обретения «семейного гнезда» очевидна:

« …Новый дом в Муранове стоит под крышей…Получилось нечто в высшей степени привлекательное: импровизированные маленькие Любичи…Слава Богу, дом хорош, очень тепел…Дом отделан вполне: в два полных этажа, стены оштукатурены, полы выкрашены, крыт железом…Наш быт изменился тем, что мы реже ездим в Москву… Теперь, слава Богу, мы постоянее бываем дома …».

Бытование в семейной традиции предания – явление особого порядка. В семье Чичериных легенда была связана с отцом Бориса Николаевича: купив усадьбу, Николай Васильевич широко отпраздновал это событие - большим съездом гостей в честь именин жены Екатерины Борисовны (урожденной Хвощинской.). В знак уважения к миру, накрыл для крестьян стол и, приветствуя их, пообещал управлять поместьем рачительно, не обременяя общину лишними тяготами. Этим гражданским актом Николай Васильевич условно реализовал идею сословного единения, будоражившую в то время умы либерально настроенного дворянства. Отеческое отношение к своим крепостным отличало и следующего владельца усадьбы, свято чтившим семейное предание, которое могло сложиться и сохраняться только при условии долгосрочного сохранения «семейных отношений» между владельцами имения и крестьянами. Авторитет родительской власти явился духовным законом, который определял и регулировал жизнь последующих представителей рода.

Культ родного дома был настолько силен в мировоззрении дворянского сословия, что даже в пореформенный период, несмотря на изменения экономического статуса усадьбы, в провинции продолжали устройство родовых гнезд. Б.Н. Чичерин в 1880-х годах занялся доустройством усадьбы Караул. Отсутствие прямого потомства (трое детей умерли в малолетнем возрасте) налагало негативный отпечаток на психологический настрой владельца усадьбы, но чувство долга, восприятие усадьбы как достояния рода обязывало его завершить дело начатое отцом:

«… Я сам с наслаждением принялся за убранство дома, употребляя свои небольшие сбережения на устройство родного гнезда…Теперь к этому присоединилась кой-какая старинная мебель, люстры, вазы, фарфор, частью унаследованные женой (Александра Алексеевна, урожденная Капнист), частью прикупленные в Петербурге…купили или сделали дома нужную дополнительную мебель, выписали по случаю из Парижа и купили в Петербурге разные кретоны, а для спальных комнат – московские ситцы; наш домашний старый столяр Аким по моим рисункам делал подставки для ваз и карнизы для драпировок. Все это было для нас источником беспрерывного удовольствия. Жена устраивалась по своему вкусу, а я в каждом новом улучшении видел довершение отцовского дела, украшение дорогого гнезда, продолжение семейных традиций…»

Положительная энергия Бориса Николаевича, с которой устраиваются усадебные интерьеры, аккумулировалась в пространстве жилого дома, сохранялась в различных «визуальных» текстах - предметах мебели, живописных полотнах, предметах мелкой металлической, мраморной и фарфоровой пластики, способствуя установлению диалога с будущими поколениями. Ностальгические ретроспективные тона характерные для душевного состояния Бориса Николаевича несколько идеализируют усадебный уклад жизни, но вместе с тем путем обращения мыслей и чувств к прошлому, им острее ощущался необратимый ход времени. Эта саморефлексия и стойкое самосознание способствовали приобретению той элегической тональности, которая определяла семантику усадебного архитектурно-паркового ансамбля. Внимание владельца, сфокусированное на продолжении семейной традиции указывает важнейший смысл усадебной модели бытия - желание завещать потомкам устроенную родовую усадьбу.

Развернув в усадьбе процветающее хозяйство, Борис Николаевич весьма активно вникал в крестьянские дела. В 1887 году он, празднуя 50-летний юбилей приобретения Караула, обедней, торжественной панихидой на могиле родителей и общим застольем продолжит семейную традицию духовного единения с крестьянской общиной, которая на протяжении всей оставшейся жизни будет определять его действия и поступки.

«…Большой интерес и украшение сельской жизни составляют добрые отношения к окружающему населению. Я получил их в наследство. При выходе из крепостнического состояния старая нравственная связь не была разрушена. Меня караульские крестьяне знали с детства, а мне доставляет сердечное удовольствие не только знать каждого в лицо и по имени, но быть знакомым с его нравственными свойствами, с его положением и его нуждами. Все ко мне обращаются при всяких невзгодах: у одного пала лошадь, у другого нет коровы, а дети просят молока, у третьего развалилась изба. С небольшими средствами можно всем помочь, и знаешь, и видишь, что эта помощь идет на дело. Жена со своей стороны вошла с ними в самые близкие сношения; она всех их лечит, знает всех баб и детей, постоянно ходит по избам. Мы, много лет живем, как родная семья…»

Экономическое благополучие Караула на протяжении практически пятидесяти лет (второй половины XIX века) - исключительный феномен, который не мог состояться без личного участия владельца, его последовательной деятельности по внедрению передовых приемов агротехники и агрикультуры.

Близость усадьбы к крестьянской деревне способствовала формированию отдельных представителей дворянского сословия чувства нравственной вины. Переживания по поводу несправедливости существующих отношений, желание соответствовать гуманным нормам православной морали, наличие поступков, соответствующих требованиям просвещенного владельца – все это трудно увязать с понятиями «классовая эксплуатация». Либеральные взгляды помещика по отношению к крестьянам способствовали организации патриархального социума по принципу большой семьи, глава которой был хозяин поместья. Патронаж крестьянских семей владельцем усадьбы выражался в покровительстве, попечительстве, управлении крестьянскими семьями. В неурожайный 1833 год, осенью Е.В. Боратынский, понимая ответственность за крестьянскую общину имения, писал из Мары Ивану Васильевичу Киреевскому:

«…Я весь погряз в хозяйственных расчетах. Немудрено: у нас совершенный голод. Для продовольствия крестьян нужно нам купить 2000 четвертей ржи. Это, по нынешним ценам, составляет 40000. Такие обстоятельства могут заставить задуматься. На мне же, как на старшем в семействе, лежат все распорядительные меры…»

Дворянская усадьба и крестьянская деревня, существуя в границах одного имения, не могли не соприкасаться друг с другом. Провинциальная усадьба, как социально-культурный объект, является результатом единства способа мышления владельца, который выступал в роли социального заказчика, и творческого процесса исполнителей. При обустройстве усадьбы – в декорах построек и оформлении интерьеров используются все достижения мирового искусства – живописи и архитектуры. Но при этом активно используется и внутренний потенциал усадьбы – способности и талант крепостных крестьян, зависимое положение которых являлось не только материальной базой для развития дворянской культуры, но и служило неисчерпаемым источником людских ресурсов. Народные умельцы и таланты из простонародья явились тем человеческим материалом, который впоследствии станет цветом русской культуры. В условиях крепостнического общества талантливый крестьянин был заложником системы, не имея возможности для развития своего дарования. Воспитанная в русле дворянской культуры крепостная интеллигенция по своему мировосприятию была значительно ближе к дворянству, чем к крестьянству с его традиционным укладом. Драматизм положения крепостных мастеров заключалась еще и в том, что по своему социальному положению они были крепостными крестьянами, а по системе мировоззренческих ценностей, роду занятий, творческим навыкам к крестьянскому миру уже не принадлежали. При всей парадоксальности ситуации, когда творческий человек был зависим юридически и экономически, вклад народных мастеров в процесс формирования культуры дворянской усадебной культуры был огромен. Отдельным представителям дворянства были свойственны проявления патернализма в отношении особо талантливых крестьян - единственной возможностью для них в условиях крепостнического строя реализовать свой талант. К примеру, Павел Петрович Свиньин – дипломат и издатель, по русской традиции, христосуясь в светлый праздник Пасхи с крепостным художником Тропининым, поднёс ему вольную в пасхальном яичке. Крепостные художники – братья Аргуновы, актеры – Михаил Щепкин и Прасковья Ковалёва-Жемчугова, архитектор Андрей Воронихин достигли высокого уровня профессионального мастерства, развивая свою деятельность в русле современного культурного процесса.

Развитие отношений помещика и крестьян определялось и предпочтениями владельца, уровнем его культурного развития и экономическим положением крестьян, их разделяли «дистанции огромного размера» - социальные и имущественные. В жизни женщины-дворянки и женщины-крестьянки в провинциальной усадьбе прослеживается аналогия и сохраняются традиционные черты - обе связаны семейными узами, устройством быта и заботами о воспитании детей. В детском же восприятии сословной разницы практически не существовало. Партнерами дворянских детей в играх и забавах были дети дворовых. Воспитание и начальное обучение дворянских детей в усадьбе зачастую происходило вместе бедными родственниками и дворовыми детьми, что налагало определенный отпечаток на качественную сторону воспитания крестьянских детей.

Идея просвещения народа не оставляла умы прогрессивного дворянства, которое путем распространения грамотности, приобщения к искусству с помощью устройства крепостных театров и организации народных хоровых коллективов пыталось отвлечь крестьянина от кабака, сделать его активным участником культурных мероприятий, происходящих в пространстве провинциальной усадьбы: «…Я полюбил русского мужика, хотя весьма далек от того, чтобы видеть в нем идеал совершенства…». Но отдельные проявления негативных черт характера у русского крестьянина ни в коей мере нельзя считать национальным архетипом. Крестьянство как социальная корпорация отличалась высокой внутриобщинной организацией с исторически, духовно и культурно обусловленной, не заключавшейся в ее юридическом статусе, формой жизни. Умение воспринимать приметы и явления окружающего мира природы, мудрость, накопленная вековым опытом, предусмотрительность во взаимодействии с огромной работоспособностью помогали русскому крестьянину лавировать между случайностями жизни, которыми, на первый взгляд, можно определить национальные особенности великоросса. Подтверждением высоких духовных и моральных качеств и трудолюбия крестьян является их служба в качестве домоуправителей и горничных в домах дворян и кормилиц их детей:

«…Существовало у нас такое обыкновение, что отпуская кормилицу домой, по окончании срока кормления, господа в награду за благополучное и добросовестное окончание этого дела, давали вольную ее дочери, а, если новорожденный был мальчик, то его освобождали от рекрутчины…»

Крестьянок, вырастивших дворянских детей, до конца жизни отличали бескорыстие, трогательное отношение и крайняя привязанность к воспитанникам, а случаи уважения со стороны господ и их детей к дворовым людям, которые практически являлись членами дворянской семьи, были не единичны. Сильные внутрисословные нравственно-патриархальные традиции оказывали влияние на поступки крестьян в критические моменты для того или иного члена общины, к примеру, когда всем «миром» выкупали молодого крестьянина у помещика, избавляя его от солдатской службы.

Интерес к крестьянину как человеческой личности непосредственно явился основой для возрождения источников неклассического наследия - памятников славянской культуры и фольклорных источников. Взаимосвязь народных сельскохозяйственных и культурных традиций, проявления национального менталитета, социально-исторические и религиозные факторы способствовали культурно-бытовому сближению двух сословий. Крестьянские обычаи и традиции вошли в ткань дворянской культуры, став ее составной и неотъемлемой частью. Жизнь в усадьбе была тесно связана с народным календарем, с народными традициями, обрядами, забавами, которые устраивались на Рождество, Святки, Масленницу. Особенным православным праздником для всех обитателей усадьбы была Пасха. В усадьбе Софьевке Саратовской губернии, имении Софьи Григорьевны Волконской (сестры декабриста Сергея Волконского) крепостной крестьянин которых Иван Кабештов в своих воспоминаниях не мог: «…отказать себе в удовольствии помянуть добрым словом Волконских. Они всегда были добрыми и даже гуманными со своими крепостными крестьянами. По их распоряжению крестьяне обязаны были на барщине работать не более трех дней в неделю; воскресение и праздничные дни работы безусловно запрещались. Пасха праздновалась целую неделю…»

Изменение после реформы 1861 года экономической основы провинциальной усадьбы, статуса ее владельца и юридического статуса крестьянина, способствует тому, что в усадебном пространстве явно наблюдается конвергенция культур, которая выражается не только во влиянии народной культуры на дворянскую, но и дворянской - на народную. Элементы культуры дворянского сословия активно проникают в крестьянскую среду. Меняется облик деревенских построек, кустарные предметы утилитарного назначения заменяются на аналогичные, но фабричного производства, одежда из домотканного полотна уходит в прошлое. Культурное пространство провинциальной усадьбы сохраняет свою независимость, усадьба становится хранителем и консерватором дворянских традиций, но культура «дворянского гнезда» унифицируется, становится более демократичной и либеральной. Преобразуется социальная сущность усадьбы, изменяется ее значение в жизни дворянского сословия и крестьянской общины, изменяется ее содержательная и экономическая функции, но духовно-нравственная ценность как родового гнезда остается неизменной. Этот период, вопреки распространенному мнению, нельзя назвать временем упадка производственной, материальной и духовной культуры усадьбы:

«…Первые годы после освобождения крестьян были весьма благоприятны для нашей губернии…Урожаи были хорошие; у крестьян были отличные заработки; помещики не только не жаловались, а напротив, были совершенно довольны. Никакого оскуднения ни в нашем уезде, ни в других я не видел. Были, как и всегда, люди, которые разорялись по собственной вине; их имения переходили в руки тех, у кого были деньги, то есть купцов. Но это было исключение. Заброшенных усадеб и покинутых хозяйству нас не встречалось…»

Целостность феномена усадебной культуры не исчерпывается только позитивным анализом. Как любая социально-экономическая структура усадьба имела свои негативные стороны жизни. Относительная свобода, которую дворяне получали в провинциальной усадьбе, превращалась в мощный инструмент господства, выражавшийся в произволе помещика; необходимость продажи или залога имения, рекрутские наборы, превращение усадьбы в театр военных действий (Отечественная война 1812 года) является негативными сторонами усадебного феномена, которые необходимо рассматривать в контексте исторических и экономических процессов. Взаимоотношения помещика и крестьянина в провинциальной усадьбе, сформировавшиеся в условиях крепостнического строя, давали владельцу возможность распоряжаться судьбой вверенных ему людей - наказания, продажа, проигрыш в карты были не исключительными случаями. Крепостная крестьянка Калужской губернии Авдотья Хрущова, по ее воспоминаниям, в 10 лет была проиграна барином в карты помещику Ярославской губернии Любимовского уезда Шестакову Гаврилу Даниловичу, который «…нередко наказывал прислугу, строже всего преследовал неуважение к помещичьей власти. Но детям своим не позволял наказывать прислугу говоря: «Сам наживи собственных людей и когда распоряжайся ими, а родительское не смей пальцем тронуть!» Крестьян своих не разорял, по-своему заботился о них, соблюдая и свои интересы…»

Отношение помещика к крестьянину в регулировалось законодательно закрепленной властью владельца, но частная собственность, к которой относились и крестьяне, являлась экономической основой государственного устройства. Содержание в должном порядке имущества, принадлежащего дворянину, контролировалось со стороны государства, заинтересованного в крестьянском благополучии для успешного функционирования налогово-податной политики. Эти обстоятельства налагали определенные обязанности на владельцев усадеб, вынужденных вникать в хозяйственную и семейную жизнь своих крестьян. К примеру, Платон Александрович Чихачев - учредитель русского географического общества, в своих имениях Гусевке и Анновке Саратовской губернии в свободное время мог часами беседовать с крепостными, имел полную информацию о каждом крестьянском дворе и всегда пытался удовлетворить просьбы крестьян о помощи. Но строгие, переходящие иногда в жестокие, меры по отношению к крестьянам применялись им, если кто-либо осмеливался просить милостыню.

Использование детского труда так же считается негативной стороной помещичьего хозяйства. Но, вместе с тем труд - хороший инструмент воспитания, при условии, что дети трудились на полевых работах только в летний сезон. А забитость крестьянства, когда детей сознательно не отдавали на обучение в школу, не способствовала формированию положительных моральных и нравственных черт в характере молодого поколения крестьян: «…мелкое население Караула, занятое при табачном производстве с малолетства приучается к труду. Мне эта отрасль дает отличные доходы, а крестьяне получают на ней до двух тысяч рублей в год, преимущественно работою детей. В голодный год они говорили мне, что в прежнее время родители кормили детей, а теперь дети кормят родителей…»

Рассматривая отношения двух сословий в русле общественного развития, можно привести примеры предвзятого отношения крестьянина к дворянину и совершения необдуманных поступков, которые являлись следствием предшествующих отрицательных условий. Воспитанного на христианских традициях русского крестьянина отличала доброта, покорность и религиозность. Но на рубеже XIX-XX веков в период поисков новых форм бытия, переоценки ценностей и нигилизма отдельным представителям крестьянства присущи извращение положительных черт прошлой жизни, максимализм и экстремизм. Упоминаемые ранее погромы крестьянами дворянских усадеб осенью 1905 года, свидетельствуют о присутствии ничтожно малого интереса к материальной культуре и способности на неожиданно быструю смену чувств и интересов - уничтожению красоты, созданной своими же руками. Феномен усадебной культуры, который при наличии некоторых отрицательных черт не становится менее значимым, сохраняет свое воздействие на духовный мир обитателей - разум, чувства, мышление, способствующим осознанию, пониманию и принятию культурно-эстетических ценностей, в результате чего культура превращается в социальное качество каждого обитателя усадьбы.