Семейные проблемы Толстого. Уход и смерть

Труд критика, писателя, публициста Павла Басинского “Лев Толстой. Бегство из рая” уже вошел в длинный список премии “Большая книга”. Иначе не могло быть: в этом “большом” деле, в иррациональном уходе Толстого скрыта логика нашего национального характера и даже истории. Все-таки — почему? Павел Басинский, проделав огромную исследовательскую работу, нашел, что вся жизнь Толстого вела к этому уходу. Толстой, которого мы знаем как семьянина, крепко засевшего в фамильном гнезде Ясная Поляна, автора эпохальных романов и христианских повестей о смирении и любви, всегда был по натуре беглецом — дрожащим, озирающимся, а вдруг догонят.

Эту ночь побега удалось восстановить буквально по минутам. Впечатление страшное. В три часа ночи Л.Н. разбудил личного врача Маковицкого. Из записок врача: “Лицо страдальческое, взволнованное и решительное. “Я решил уехать. Вы поедете со мной”. Задача была достать из спальни чемодан, не разбудив Софью Андреевну, которая держала все двери открытыми, чтобы проснуться, если что, от любого шума. Толстому это удалось. Дочь Саша и ее подруга Варвара Феокритова собрали чемодан, узел с пледом и пальто, корзину с едой. Л.Н. пошел в конюшню помочь запрячь лошадей”. Из дневников: “Ночь — глаз выколи, сбиваюсь с дорожки к флигелю, попадаю в чащу, накалываюсь, стукаюсь о деревья, падаю…” “То, что спустя сутки, когда писались эти строки, представлялось ему “чащей”, из которой он “насилу” выбрался, был его яблоневый сад, исхоженный Толстым вдоль и поперек”, — пишет Басинский. Можно себе представить, в каком состоянии был “матерый человечище”… Ему было страшно.

Чего бояться? В первую очередь — Софьи Андреевны, что она проснется. Именно Софья Андреевна создавала яснополянский рай, который к концу жизни превратился для Л.Н. в яснополянский ад. Розанов писал: “Узник ушел из деликатной темницы”. Подумать: “Жена, с которой он прожил 48 лет, которая родила ему тринадцать детей, из которых семеро живы, от которых родилось 23 внука, на плечи которой он взвалил все яснополянское хозяйство, все свои издательские дела по художественным сочинениям, которая по нескольку раз переписывала частями два его главных романа и множество других работ, — этот родной человек может в любую секунду проснуться (…) и понять, что то, чего она больше всего на свете боялась, свершилось!” Да, С.А., узнав, что Л.Н. уехал, дважды пыталась утопиться, писала письма и была в жесточайшей истерике.

Как эти два разных человека оказались вместе? В семействе Берс все сестры — Лиза, Таня и Соня — были в него влюблены. В характере Сони было никогда не отдаваться “полному веселью или счастью… Ей все казалось, что сейчас что-нибудь помешает ему”. Сватовство было нервным, боязливым, ревнивым — свою соперницу Лизу Соня сумела устранить, хотя и чувствовала потом вину перед сестрой. Кстати, знаменитая сцена с угадыванием любовного признания по заглавным буквам была не совсем такой, как в “Анне Карениной”: “Соня, в отличие от Кити, разобрать сложной аббревиатуры не смогла”. Еще бы! Аббревиатура была следующей: “В.м. и п.с.с.ж.н.м.м.с. и н.с”. А именно: “Ваша молодость и потребность счастья слишком живо напоминают мне мою старость и невозможность счастья”. Позже Л.Н. записывает: “В день свадьбы страх, недоверие и желанье бегства…”

А до свадьбы? Целую главу Павел Басинский называет “Чувство оленя”. Для Л.Н. “главным камнем преткновения на пути к “раю” был грех — похоть. “Девки сбили меня с толку”, “девки мешают”, “из-за девок… убиваю лучшие годы своей жизни” — рефрен дневника его молодости”. “Чувство оленя”, слепое, наглое, от которого невозможно убежать, — это выражение самого Толстого. При этом “почти крылатой стала его фраза, что правду о женщинах он скажет только на краю могилы: прыгнет в гроб, скажет правду и захлопнет крышку. “Женофобия” Толстого не могла не породить в ХХ веке миф о его подспудном гомосексуализме. К несчастью, он сам предоставил карты любителям раскрашивать классиков в голубой цвет”.

Из дневников: “Я никогда не был влюблен в женщин. Я влюблялся в мужчин, прежде чем имел понятие о возможности педерастии; но и узнавши, никогда мысль о возможности соития не входила мне в голову. Красота всегда имела много влияния в выборе; впрочем, пример Дьякова; но я никогда не забуду ночи, когда мы с ним ехали из Пирогова и мне хотелось, увернувшись под полостью, его целовать и плакать”. Был или не был Л.Н. латентным гомосексуалистом, мы никогда не узнаем, несмотря на это его признание. Эти его ощущения были далеки от “чувства оленя”, которое мучило его так, что в 1859-м он пишет: “Надо жениться в нынешнем году — или никогда”.

Итак — впереди у Софьи Андреевны и Льва Толстого целая совместная жизнь, полная скандалов.

— Надо осознать, что его уход — это прежде всего семейная история, — рассказал Павел Басинский “МК”. — Семью Толстой создавал как идеальный проект счастья, который закончился катастрофой. Семейные конфликты, их несовместимость с женой, особенно в конце жизни. Нежелание Толстого жить в роскоши. Здесь, кстати, тоже миф, мы все думаем, что Толстой лукавил. Известный анекдот: “Граф, плуг подан к парадному, изволите пахать?” Нет, Толстому действительно было стыдно, что ему слуги подают за столом. Есть устойчивый миф, что вольготно было Толстому заниматься отречениями, ходить в простой рубахе, пахать — он же был богатый помещик… Когда начинаешь изучать “экономику” и бытовую жизнь Ясной Поляны, видно: это было бедное, недоходное имение. Толстой, отказываясь от своих литературных прав, делал свою семью бедной. Когда Софья Андреевна приехала в качестве молодой жены в Ясную, она увидела, что дом пропах сеном — братья Толстые спали на сене.

— Были ли связаны скандалы с их интимной жизнью?

— Есть миф о сексуальном гигантизме Толстого. Считается, что в Ясной Поляне куча внебрачных детей, что он изменял Софье Андреевне… Да не изменял он Софье Андреевне. Откуда взялся этот миф? Повесть “Дьявол”, которую он прятал 20 лет, а потом Софья Андреевна нашла и все поняла? Но повесть “Дьявол” говорит о том, что было с Толстым до свадьбы, о его связи с крестьянкой Аксиньей, от которой у него был один незаконнорожденный сын. Это было до всяких мыслей о женитьбе на Софье Андреевне. А после свадьбы ничего этого быть не могло. И даже Софья Андреевна, страшно ревнивая, понимала, что он абсолютно чист перед ней. Чувство оленя — сильное определение. Человек становится животным, когда им руководит похоть. Толстой мыслил себя духовным существом, а это чувство оленя — не духовное. Он как монах, который бесконечно страдает от этого чувства. Хотя скопцов он не любил, он считал это слишком механическим решением проблемы.

— Но идея бегства появилась у него еще до женитьбы?

— Его первое воспоминание детства — что он спеленут и хочет вырваться, а его не пускают, и это его возмущает. И все его герои куда-то бегут: князь Оленин — на Кавказ, Болконский — в армию, Каренина бежит от мужа… Хотя мы воспринимаем Толстого как писателя оседлого. Фазиль Искандер говорил: “Есть писатели дома и бездомья. Гоголь и Достоевский — бездомья, Толстой — дома”. Основную часть жизни Л.Н. прожил в Ясной. Но иррациональное желание убежать преследовало его всю жизнь.

— А что сама Софья Андреевна думала по этому поводу?

— Она прожила после него 9 лет. Все эти 9 лет она думала, почему ушел ее муж. Она ходила к нему на могилу, с ним разговаривала. А последняя запись в ее дневнике — про беженца. Идет Гражданская война, на территории Ясной Поляны стояли красные войска. Она видит это перемещение, вся Россия течет. Его уход открыл ХХ век. Преуспевающий писатель, который мог бы прекрасно жить на свои гонорары с огромной семьей, все бросает, уходит из дома и умирает на станции. Считается, что его последние слова — “только одно советую вам помнить: вокруг пропасть людей, а вы видите одного Льва”. Но если судить по дневникам Маковицкого, последними словами Толстого были “не надо морфия”. Он хотел умереть в ясном сознании, для него смерть была главным событием жизни. Софья Андреевна записала: “Что случилось, непонятно и навеки будет непостижимо”.

Ночью тайно бежал из своего дома в неизвестном направлении в сопровождении личного врача Маковицкого.

Это вроде бы частное событие так же открывало собой катастрофический ХХ век, как гибель "Титаника", начало Первой мировой войны и Октябрьские события в России 1917 года. Если это не было понятно всем в то время, то стало окончательно ясно спустя годы. Когда, выражаясь языком философа, "эпоха потекла", весь мир вдруг пришел в движение и началось массовое перемещение народов - неизвестно куда и неизвестно зачем. Это был какой-то тотальный "исход".

Путь Толстого от Ясной Поляны до Астапова, до его кончины и возвращения в Ясную Поляну в простом дубовом гробу занял всего 10 дней. Давайте посмотрим, как это было. Как "уходил" Толстой...

Ночной кошмар

Записки Маковицкого: "Утром, в 3 ч., Л. Н. в халате, в туфлях на босу ногу, со свечой, разбудил меня; лицо страдальческое, взволнованное и решительное.

Я решил уехать. Вы поедете со мной. Я пойду наверх, и вы приходите, только не разбудите Софью Андреевну. Вещей много не будем брать - самое нужное. Саша дня через три за нами приедет и привезет, что нужно".

Бедный Маковицкий не понял, что Толстой решил уехать из дома навсегда. Думая, что они отправляются в Кочеты, имение зятя Толстого Сухотина, доктор не взял с собой всех своих денег. Не знал он и о том, что состояние Толстого в момент бегства исчислялось 50 рублями в записной книжке и мелочью в кошельке.

После этого Толстой разбудил свою младшую дочь Сашу, которая жила в одной комнате со своей подругой Варварой Феокритовой. "Я ждала его ухода, ждала каждый день, каждый час, - вспоминала Александра Львовна, - но тем не менее, когда он сказал: "я уезжаю совсем", меня это поразило, как что-то новое, неожиданное. Никогда не забуду его фигуру в дверях, в блузе, со свечой, и светлое, прекрасное, полное решимости лицо".

Какие вещи "самые нужные" для ухода из дома 82-летнего старца? Толстого это заботило меньше всего. Он был обеспокоен тем, чтобы Саша спрятала от Софьи Андреевны рукописи его дневников. Он взял с собой самопишущее перо, записные книжки. Вещи и провизию укладывали Маковицкий, Саша и Феокритова. Оказалось, что самых нужных вещей все-таки набралось много. Потребовался дорожный чемодан, который нельзя достать без шума, не разбудив Софью Андреевну. Когда Саша, Варвара и Маковицкий собирали вещи (действовали "как заговорщики", вспоминала Феокритова, тушили свечи, заслышав любой шум со стороны спальни Софьи Андреевны), Толстой плотно закрыл три двери, ведущие в спальню жены, и без шума достал чемодан. Но и его оказалось недостаточно. Получился еще узел с пледом и пальто, корзина с провизией. Окончания сборов Толстой не дождался. Он спешил в кучерскую разбудить кучера и помочь ему запрячь лошадей.

Из дневника Толстого: "... иду на конюшню велеть закладывать; Душан, Саша, Варя доканчивают укладку. Ночь - глаз выколи, сбиваюсь с дорожки к флигелю, попадаю в чащу, накалываясь, стукаюсь об деревья, падаю, теряю шапку, не нахожу, насилу выбираюсь, иду домой, беру шапку и с фонариком добираюсь до конюшни, велю закладывать. Приходят Саша, Душан, Варя... Я дрожу, ожидая погони". То, что спустя сутки, когда писались эти строки, представлялось "чащей", из которой он "насилу" выбрался, был его яблоневый сад, когда-то исхоженный Толстым вдоль и поперек.

Поехали на станцию Щёкино... Позади оставались усадьба и деревня Ясная Поляна, через которую ранним утром проехал странный кортеж. В коляске, запряженной парой, сидел старый граф в ватнике и армяке, в двух шапках (зябла голова); рядом врач, невозмутимый, с неизменяющимся выражением лица Душан Петрович в коричневом потертом тулупе и желтой валяной шапочке; впереди на третьей лошади - конюх Филя с горящим факелом, освещавшим дорогу. Деревенские жители встают рано, и в некоторых избах уже светились окна, топились печи. На верхнем конце деревни развязались поводья. Маковицкий сошел с пролетки, чтобы отыскать конец повода, и заодно посмотрел: накрыты ли у Толстого ноги. Толстой так торопился, что закричал на Маковицкого. На этот крик вышли мужики из ближайших домов. Немая сцена...

Тоска дорожная

Из Щёкино в Горбачево ехали в вагоне 2-го класса. Но из Горбачева в Козельск Толстой пожелал ехать 3-м классом, с простым народом. Сев в вагоне на деревянную скамью, он сказал:

Как хорошо, свободно!

Однако Маковицкий впервые забил тревогу. Поезд Сухиничи-Козельск был товарный, смешанный, с одним вагоном 3-го класса, переполненным и прокуренным. Пассажиры из-за тесноты перебирались в товарные вагоны-теплушки. Не дожидаясь отхода поезда и ничего не говоря, Маковицкий поспешил к начальнику вокзала с требованием прицепить дополнительный вагон. Тот отправил его к другому чиновнику, тот указал на дежурного. Дежурный был в вагоне, глазел на Толстого. Он бы и рад был помочь, но это оказался не тот дежурный. "Тот" дежурный тоже стоял здесь и разглядывал Толстого. Маковицкий повторил свою просьбу. "Он как-то неохотно и нерешительно (процедив сквозь зубы) сказал железнодорожному рабочему, чтобы тот передал обер-кондуктору распоряжение прицепить другой вагон третьего класса".

"Наш вагон был самый плохой и тесный, в каком мне когда-либо приходилось ездить по России. Вход несимметрично расположен к продольному ходу. Входящий во время трогания поезда рисковал расшибить себе лицо об угол приподнятой спинки, которая как раз против середины двери; его надо было обходить. Отделения в вагоне узки, между скамейками мало простора, багаж тоже не умещается. Духота".

Скоро Толстой стал задыхаться от дыма, потому что половина пассажиров курили. Надев меховые пальто и шапку, глубокие зимние калоши, он вышел на заднюю площадку. Но и там стояли курильщики. Тогда он перешел на переднюю площадку, где дул встречный ветер, но зато никто не курил, а стояли только баба с ребенком и какой-то крестьянин...

Проведенные на площадке три четверти часа Маковицкий позже назовет "роковыми". Их было достаточно, чтобы простудиться.

Поезд ехал медленно, 100 с небольшим верст за почти 6 с половиной часов. В конце концов Л. Н. "устал сидеть". "Эта медленная езда по российским железным дорогам помогала убивать Л. Н.", - пишет Маковицкий.

Около 5 часов вечера они сошли в Козельске.

Оптина Пустынь

На пароме через Жиздру Толстой разговорился с паромщиком-монахом и заметил Маковицкому, что паромщик этот из крестьян. У служившего в монастырской гостинице монаха Михаила, с рыжими, почти красными волосами и бородой, он спросил, "может ли принять на постой отлученного от церкви графа Толстого". Михаил сильно изумился и отвел приезжим лучшую комнату - просторную, с двумя кроватями и широким диваном.

Как здесь хорошо! - воскликнул Толстой.

Толстой проснулся в 7 часов утра и провел в Оптиной 8 часов - полноценный рабочий день. За это время он постарался помочь просительнице, крестьянской вдове Дарье Окаемовой с ее детьми, продиктовал приехавшему к нему молодому секретарю Черткова Алексею Сергеенко статью о смертных казнях "Действительное средство", последнюю в своей жизни, написанную по просьбе Корнея Чуковского, и попытался встретиться со старцами Оптиной Пустыни.

Встреча не состоялась. Старцы его не позвали, а Толстой сам не постучался в домик отца Иосифа, зная, что тот был болен и не вставал с кровати.

В письме французскому переводчику Толстого Шарлю Саломону от 16 января 1911 года сестра Толстого, монахиня Шамординского монастыря Мария Николаевна, писала: "Вы хотели бы знать, что мой брат искал в Оптиной Пустыни? Старца-духовника или мудрого человека, живущего в уединении с Богом и своей совестью, который понял бы его и мог бы несколько облегчить его большое горе? Я думаю, что он не искал ни того, ни другого. Горе его было слишком сложно; он просто хотел успокоиться и пожить в тихой духовной обстановке".

Не получилось... Когда они отплывали от Оптиной, возле парома Толстого провожали пятнадцать монахов.

Жалко Льва Николаевича, ах ты, господи! - шептали монахи. - Да! Бедный Лев Николаевич!

"Переправа была короткой, - пишет Маковицкий, - одна минута".

"Заблудился как враг"

29 октября поздно вечером Толстой вместе с Маковицким и Сергеенко приехал в Шамордино и немедленно отправился к сестре. Он рвался к ней излить свою душу, поплакаться, услышать слова поддержки. В келье Марии Николаевны в то время были ее дочь Елизавета Валериановна Оболенская и сестра игуменьи. Они стали свидетелями необыкновенной сцены, когда великий Толстой, рыдая попеременно на плечах сестры и племянницы, рассказывал, что происходило в Ясной Поляне в последнее время... Как жена следила за каждым его шагом, как он прятал в голенище сапога свой тайный дневник и как наутро обнаруживал, что тот пропал. Он рассказал о тайном завещании, о том, как Софья Андреевна прокрадывалась по ночам в его кабинет и рылась в бумагах, а если замечала, что он в соседней комнате не спит, входила к нему и делала вид, что пришла узнать о его здоровье... Он с ужасом поведал о том, что ему рассказал в Оптиной Сергеенко: как Софья Андреевна пыталась покончить с собой, утопившись в пруду... "Какой ужас: в воду!"

Племяннице Толстой показался "жалким и стареньким". "Был повязан своим коричневым башлыком, из-под которого как-то жалко торчала седенькая бородка. Монахиня, провожавшая его от гостиницы, говорила нам потом, что он пошатывался, когда шел к нам".

Жалкий вид отца отметила и приехавшая на следующий день в Шамордино дочь Саша. "Мне кажется, что папа уже жалеет, что уехал", - сказала она своей двоюродной сестре Лизе Оболенской.

В гостинице Толстой был вял, сонлив, рассеян. Впервые назвал Маковицкого Душаном Ивановичем (вместо Душан Петрович), "чего никогда не случалось". Глядя на него и пощупав пульс, врач сделал вывод, что состояние напоминает то, какое было перед припадками.

Толстой плутает... На следующий день, уходя от сестры после второго визита к ней, он заблудился в коридоре и никак не мог найти входную дверь. Перед этим сестра рассказала ему, что по ночам к ней приходит какой-то "враг", бродит по коридору, ощупывает стены, ищет дверь. "Я тоже запутался, как враг", - мрачно пошутил Толстой во время следующей встречи с сестрой, имея в виду собственные блуждания в коридоре. Впоследствии Мария Николаевна очень страдала от того, что это были последние слова брата, сказанные ей.

Толстой хотел остаться в Шамордине, для чего договорился об аренде домика в соседнем селе. Но приезд младшей дочери переломил его настроение. Саша была еще слишком молода и решительно настроена против матери и братьев. К тому же она была возбуждена путешествием в Шамордино окружным путем через Калугу. Зачем? А чтобы запутать след для матери.

Как все упрямые люди, Толстой был крайне переменчив в настроениях и подвержен внезапным влияниям извне. Изменить его точку зрения на мир было почти невозможно, для этого ему требовались годы и годы душевной работы, колоссального накопления положительного и отрицательного душевного опыта. Но переменить его настроение не составляло труда. Особенно в тот момент, когда он был страшно неуверен в правильности своего поступка и даже прямо написал Саше, что "боится" того, что сделал. В этот момент он был подобен царю Салтану, которого мог смутить известиями всякий гонец.

Смерть Толстого

Едва сойдя на перрон в Астапове, Маковицкий бросился к начальнику станции и сказал ему, что в поезде "едет Л. Н. Толстой, он заболел, нужен ему покой, лечь в постель, и попросил принять его к себе... спросил, какая у него квартира". Начальник станции Иван Иванович Озолин в изумлении отступил на несколько шагов назад от этого странного господина с бледным, почти бескровным лицом и заметно нерусским выговором, который убеждал его, что на его станцию приехал Лев Толстой (!), больной (!), и хочет остановиться на его (!) квартире. Это звучало как полный бред.

Озолин, латыш по происхождению и лютеранин-евангелист по вере, оказался почитателем Толстого, твердо уверовавшим в его призыв во всем "творить добро". Он немедленно согласился принять больного, задержал отход поезда, чтобы дать Толстому спокойно собраться и сойти. Но, конечно, сразу оставить свой пост (а в это время на узловую станцию подходили и отходили еще несколько поездов) он не мог. Сначала Толстого пришлось отвести в дамский зал ожидания, пустой, чистый и не прокуренный. Толстой еще бодрился. По перрону шел сам, едва поддерживаемый под руку Маковицким, приподняв воротник пальто. Стало холодать, подул резкий ветер. Но уже в дамском зале он присел на край узкого дивана, втянул шею в воротник, засунул руки в рукава, как в муфту, и стал дремать и заваливаться набок. Маковицкий предложил Толстому подушку, но старик ее упрямо отклонил.

Он только втягивался от озноба в меховое пальто и уже стонал, но лечь все еще не желал. В этот момент лечь для Толстого означало уже никогда не встать.

Когда в доме начальника станции Озолина приготовили постель для больного и настало время вести его в дом, возникла неувязка. Маковицкий считал, Толстого нужно было не вести, а нести. С каждым самостоятельным движением больной терял драгоценные силы, сердце его работало на пределе. Но как, кому это делать? Никто из толпы не вызвался помочь врачу и двум девушкам. Шляпы снимали, кланялись. Но помочь не решались. Все-таки Толстой! Боязно прикоснуться!

В домике Озолина он отказался сразу лечь в постель и довольно долго сидел в кресле, не снимая пальто и шапку. Воспоминания Саши: "Когда постель была готова, мы предложили ему раздеться и лечь, но он отказался, говоря, что не может лечь, пока всё не будет приготовлено для ночлега так, как всегда. Когда он заговорил, я поняла, что у него начинается обморочное состояние. Ему, очевидно, казалось, что он дома и он удивлен, что всё было не в порядке, не так, как привык...

Я не могу лечь. Сделайте так, как всегда. Поставьте ночной столик у постели, стул.

Когда это было сделано, он стал просить, чтобы на столик поставили свечу, спички, записную книжку, фонарик и всё, как бывало дома".

Утром 1 ноября Толстой почувствовал себя бодрее. В этот же день он продиктовал Саше: "Бог есть то неограниченное Всё, чего человек сознает себя ограниченной частью. Истинно существует только Бог..."

Чертков первым приехал к Толстому. Раньше врачей, священников, раньше членов его семьи. Это случилось уже 2 ноября. После Черткова в Астапово прибывали другие "толстовцы": Гольденвейзер, Горбунов-Посадов, Буланже... Они беспрепятственно входили к Л. Н., беседовали, ухаживали за ним. Он всем был рад, улыбался и говорил нежные слова. В это время его жена и сыновья находились в отдельном вагоне на запасном пути. Войдя в домик Озолина, три сына стояли в коридоре против комнаты, где был отец, но не могли, да и сами не решались туда войти. Софья Андреевна рвалась к мужу, но коллективным решением докторов и детей ее постановили не пускать и ничего не сообщать Толстому о ее прибытии в Астапово.

"... есть фотография, снятая с моей матери в Астапове, - писал сын Толстого Лев Львович. - Неряшливо одетая, она крадется снаружи домика, где умирал отец, чтобы подслушать, подсмотреть, что делается там. Точно какая-то преступница, глубоко виноватая, забитая, раскаянная, - она стоит, как нищенка, под окном комнатки, где умирает ее муж, ее Левочка, ее жизнь, ее тело, она сама".

6-го утром Толстой привстал на кровати и отчетливо произнес: "Только советую вам помнить одно: есть пропасть людей на свете, кроме Льва Толстого, - а вы смотрите на одного Льва".

Он часто говорил: "Не будите меня", "Не мешайте мне", "Не пихайте в меня" (лекарства).

Кто эти милые люди?

Когда доктор Никитин предложил поставить ему клизму, Толстой отказался. "Бог всё устроит", - сказал он. Когда его спрашивали, чего ему хочется, он отвечал: "Мне хочется, чтобы мне никто не надоедал". "Он как ребенок маленький совсем", - удивленно сказала Саша, когда закончила умывать отца. "Никогда не видал такого больного!" - удивленно признался прибывший из Москвы врач Усов. Когда во время осмотра он приподнимал Толстого, тот вдруг обнял его и поцеловал.

Перед смертью ему примерещились две женщины.

Одной он испугался, увидав ее лицо, и просил занавесить окно. Возможно, это был призрак жены (может быть, и не призрак). Ко второй он явно стремился, когда открыл глаза и, глядя вверх, громко воскликнул: "Маша! Маша!" "У меня дрожь пробежала по спине, - писал С. Л. Толстой. - Я понял, что он вспомнил смерть моей сестры Маши, которая была ему особенно близка (Маша умерла тоже от воспаления легких в ноябре 1906 года)".

Кроме смертных мук ("Как Л. Н. кричал, как метался, как задыхался!" - писал Маковицкий 6 ноября) страдание его было еще и в том, что окружавшие не могли понять от него чего-то самого-самого важного. Это самое-самое важное Л. Н. уже не мог высказать... Язык не повиновался.

Последние осмысленные слова, сказанные за несколько часов до смерти старшему сыну, которые тот от волнения не разобрал, но которые слышал и Маковицкий: "Сережа... истину... я люблю много, я люблю всех..."

"За всё время его болезни, - вспоминала Александра Львовна, - меня поражало, что, несмотря на жар, сильное ослабление деятельности сердца и тяжелые физические страдания, у отца все время было поразительное ясное сознание. Он замечал все, что делалось кругом, до мельчайших подробностей. Так, например, когда от него все вышли, он стал считать, сколько всего приехало народа в Астапово, и счел, что всех приехало 9 человек".

Эта невероятная ясность сознания вместе с невозможностью что-то доказать, высказать самое важное доставляли Л. Н. страдания, сопоставимые с физическими мучениями. Очень серьезным переживанием для него стало то, что вместе с камфарой ему кололи еще и морфий. Как он ненавидел наркотики, как боялся их! Недаром и Анна Каренина упала под поезд после приема двойной дозы опиума. Когда в начале 60-х Толстой вывихнул руку и ему дважды вправляли ее под анестезией, он инстинктивно сопротивлялся насильственному прерыванию сознания. Весь его организм бунтовал, и приходилось оба раза давать двойную дозу эфира, чтобы выключить это сопротивляющееся сознание.

Вот и перед самым смертным концом, за несколько часов до отхода, когда врачи, желая облегчить его смертные муки, предложили впрыснуть морфий, Л. Н. заплетающимся языком просил: "Парфину не хочу... Не надо парфину!"

"Впрыснули морфий, - пишет Маковицкий. - Л. Н. еще тяжелее стал дышать и, немощен, в полубреду бормотал:

Я пойду куда-нибудь, чтобы никто не мешал... Оставьте меня в покое... Надо удирать, надо удирать куда-нибудь..."

Только после инъекции морфия к нему впустили его жену. Позвать ее предложил кто-то из докторов, то ли Усов, то ли Беркенгейм. "Она сперва постояла, издали посмотрела на отца, - пишет С. Л. Толстой, - потом спокойно подошла к нему, поцеловала его в лоб, опустилась на колени и стала ему говорить: "Прости меня" и еще что-то, чего я не расслышал".

Около трех часов утра 7 ноября Толстой очнулся и открыл глаза. Кто-то поднес к его глазам свечу. Он поморщился и отвернулся.

Маковицкий подошел к нему и предложил попить. "Овлажните свои уста, Лев Николаевич", - торжественно произнес он. Толстой сделал один глоток. После этого жизнь в нем проявлялась только в дыхании.

Маковицкий подвязал мертвому подбородок и закрыл глаза. "Застлал очи", - пишет он. После смерти Толстого все довольно быстро разошлись. Все так устали за эти дни, что нуждались в отдыхе. Ушли дети Толстого, ушла его жена. "Во всей квартире остались только Маковицкий и я, - вспоминал Озолин. - Когда я вошел в комнату, где сидел понурив голову Маковицкий, то он, обратившись ко мне, сказал на немецком языке: "Не помогли ни любовь, ни дружба, ни преданность".

Маковицкий (словак) и Озолин (латыш) не слишком свободно владели русским языком. Поэтому им было удобнее объясняться по-немецки.

Письмо Софьи Андреевны Л.Н. Толстому

"Левочка, голубчик, вернись домой, милый, спаси меня от вторичного самоубийства. Левочка, друг всей моей жизни, всё, всё сделаю, что хочешь, всякую роскошь брошу совсем; с друзьями твоими будем вместе дружны, буду лечиться, буду кротка, милый, милый, вернись, ведь надо спасти меня, ведь и по Евангелию сказано, что не надо ни под каким предлогом бросать жену. Милый, голубчик, друг души моей, спаси, вернись, вернись хоть проститься со мной перед вечной нашей разлукой.

Где ты? Где? Здоров ли? Левочка, не истязай меня, голубчик, я буду служить тебе любовью и всем своим существом и душой, вернись ко мне, вернись; ради бога, ради любви божьей, о которой ты всем говоришь, я дам тебе такую же любовь смиренную, самоотверженную! Я честно и твердо обещаю, голубчик, и мы всё опростим дружелюбно; уедем, куда хочешь, будем жить, как хочешь.

Ну прощай, прощай, может быть, навсегда...

Твоя Соня".

Прощальное письмо Л.Н. Толстого Софье Андреевне

"Отъезд мой огорчит тебя. Сожалею об этом, но пойми и поверь, что я не мог поступить иначе. Положение мое в доме становится, стало невыносимым. Кроме всего другого, я не могу более жить в тех условиях роскоши, в которых жил, и делаю то, что обыкновенно делают старики моего возраста: уходят из мирской жизни, чтобы жить в уединении и тиши последние дни своей жизни.

Пожалуйста, пойми это и не езди за мной, если и узнаешь, где я. Такой твой приезд только ухудшит твое и мое положение, но не изменит моего решения. Благодарю тебя за твою честную 48-летнюю жизнь со мной и прошу простить меня во всем, чем я был виноват перед тобой, так же как я от всей души прощаю тебя во всем том, чем ты могла быть виновата передо мной. Советую тебе помириться с тем новым положением, в которое ставит тебя мой отъезд, и не иметь против меня недоброго чувства...

Лев Толстой".

От редакции

Автор - Павел Басинский, редактор отдела культуры "Российской газеты", писатель, финалист премии "Большая книга" ("Лев Толстой: бегство из рая". - М.: АСТ, 2010), торжественная церемония которой состоится 23 ноября в Доме Пашкова.

Радиосериал по книге слушайте на радио "Россия. Культура", 91,6 FМ, по будням в 14.05 с 9 по 20 ноября.

ОБРАЩАЮ ВНИМАНИЕ МОИХ ЧИТАТЕЛЕЙ
НА НОВУЮ КНИГУ:

РЕМИЗОВ Виталий Борисович.
Уход Толстого. Как это было. - Москва: Проспект, 2017. - 704 с.

Https://cloud.mail.ru/public/6sn5/x4Q5twEfw

(Это в Облаке или на моём сайте "Лев Толстой. Голос Истины из Ясной Поляны". Также можно скачать книгу пользователям СС «ВКонтакте». Должна отыскиваться через общий поиск по документам, ибо я там её тоже закачал.)

Автор-составитель данной книги – один из тех НЕМНОГИХ в изовравшейся путинской России, кому ещё можно и НУЖНО доверять в разработках «горячих», общественно-актуальных тем толстоведческой мысли. Он – НЕ подпутинский коньюктурщик, как поганец Паша Басинский. Ремизов старик, ему скоро умирать, и СОЗНАТЕЛЬНО он уже ни под какой идеологический ангажемент спину не подставит!

К тому же Виталий Ремизов – один из ведущих ещё с эпохи СССР, мирового значения и влияния, специалистов по Л. Н. Толстому, скрупулёзнейший знаток всего, что касается Л.Н. Толстого и практик не только научной, но и просветительской и педагогической работы. Его «Школа Льва Толстого» - педагогический суперпроект, нашумевший в России 1990-х и даже получивший некоторые признание и поддержку в цивилизованном мире.

В данной книге Ремизов поработал, прежде всего, как дотошнейший составитель. Здесь впервые представлена развёрнутая хроника последних месяцев жизни Льва Толстого: с 19 июня по 7 ноября 1910 г. Построенная на подлинных материалах - дневниках, письмах, документах, мемуарах участников событий, - она передаёт неповторимость каждого дня, создаёт условия для объективного и правдивого восприятия смысла происходящего. Читателю предоставлена возможность, минуя многочисленные трактовки и интерпретации, ощутить себя свободным в поисках ответов на сложные вопросы разыгравшейся драмы.

Ряд документов публикуется впервые, по архивам ГМТ. Многие другие – цитированы по единичным изданиям, давно ставшим библиографической редкостью

Повествовательный ряд обогащён огромным количеством фотографий из фондов Государственного музея Л. Н. Толстого. Некоторые из них тоже публикуются ВПЕРВЫЕ.

[ ВНИМАНИЕ!
В предложенном по ссылке файле PDF данных фотоматериалов НЕТ! Там только текст – для тех, кому затруднительно добраться до книжных магазинов, научных библиотек – т.е. до бумажного экземпляра данной книги.
Думается, настоящих фанатичных библиофилов трудности не остановят. А что касается остальных… При тираже книги в 1 000 (Одну Тысячу!) экземпляров – вам, гг. Остальные, книжка не достанется вовсе, так что – читайте хоть текст, без картинок. Он всё таки важнее… ]

В данном случае я не могу, как это часто делал прежде, в качестве Приложения к обзору добавить сюда полный текст презентуемой книги. Причина – техническая: при копировании на данный сайт пропадут все ВЫДЕЛЕНИЯ (жирным шрифтом, курсивами, подчёркиванием…), в которых, собственно, и выразилась исследовательская мысль Виталия Борисовича и которые поэтому имеют значение, которым невозможно пренебречь. Смысла ТАК публиковать – просто нету…

Всё же, с этой оговоркой, я прибавляю ниже: 1) Вступление и 2) Послесловие из данной книги. Послесловие имеет характеристический заголовок: «В ПОИСКАХ БЕССМЕРТНОГО ХРАМА» -- и имеет ценность презентации итогов самостоятельного и очень глубокого, трудоёмкого и многолетнего исследования В. Б. Ремизова по заявленной названием книги теме.

ПРИЯТНОГО ЧТЕНИЯ, РАДОСТНЫХ ОТКРЫТИЙ!

ПРИЛОЖЕНИЕ 1

Тому, что произошло ночью 28 октября 1910 года в Ясной Поляне, дано много определений: «бегство», «исчезновение», «внезапный отъезд», «освобождение», «последнее воскресение», «художественный жест», «уход». Но чаще всего употребляемо последнее. Связанные с ним вопросы - почему, кто виноват и есть ли чья вина, как, зачем, куда... - по сей день возникают в душе читателя и не имеют однозначных ответов, хотя об уходе и смерти Льва Толстого написаны тома книг, а подшивка вырезок из газет и журналов хранится в 20 огромных папках-томах.

Предлагаемые страницы развернутой хроники, воссозданной по подлинным материалам (дневникам, письмам, мемуарам, документам) свидетелей событий столетней давности, позволяют читателю заглянуть в мир общения ее героев, поразмыслить наедине с ними о случившемся и почувствовать себя свободным от имеющихся трактовок и интерпретаций.

Собранная таким образом хроника дается впервые. Быть может, кому-то покажется излишним цитирование стоящих на различных позициях участников драматических событий, но объемно сферическая их подача является защитой от однобокости субъективных оценок.

Оскорбительные и уничижительные суждения по поводу ухода Толстого из Ясной Поляны, как и его личности («выживший из ума старик», женоненавистник, «жестокосердный

Развратник, перешагнувший через супружескую верность, опозоривший себя и семью, оставивший жену, детей и 25 внуков без средств к существованию», «человек, уставший от жизни и общения с людьми», «пиарщик, возжелавший еще большей славы»...), встречались и ранее, но в наше время их стало так много, что количество стало переходить в новое качество. Толстой оказался зажатым в круг обывательских представлений и безудержной пошлости.

Важно подчеркнуть один момент во всем этом калейдоскопе суждений. Мнение о духовной и физической немощи Толстого в последние месяцы жизни не имеет ничего общего с реальностью. Кому-то важно представить его чуть ли не маразматиком, не ведающим, что он творит. Между тем творческая и жизненная активность Толстого в последние пять месяцев своей жизни поражает. Дни болезни перемежаются с постоянной верховой ездой, вплоть до ухода (27 октября вместе с Д. П. Маковицким он верхом проехал 16 верст), долгими пешими путешествиями по окрестностям Ясной Поляны, Отрадного, Кочетов.

Не ослабевает духовное общение писателя с современниками: с июня по ноябрь 1910 года он написал более 250 писем 175 адресатам. Многие письма отличаются глубиной философского и социально-общественного содержания, проникновенностью, на каждом лежит печать самобытности личности автора. Среди них - письма к молодому Ганди, Ф.А. Страхову, К.Ф. Смирнову о запое, священникам Д.Н. Ренскому и Д.Е. Троицкому о невозможности стать на путь догматического Богословия, одному из бывших учителей яснополянской школы Н.П. Петерсону, оригинальному мыслителю XX века П.П. Николаеву, В.И. Шпигановичу о проблеме самоубийства, издателю И.И. Горбунову-Посадову о народных изданиях «Посредника» и о том, что следует издавать, друзьям-единомышленникам, своим биографам - русскому П. И. Бирюкову, итальянцу Джулио Витали, американцу Эйльмеру Мооду. Большой массив писем представляет собой

Переписку Толстого с родными и близкими, выявившую суть жизненных позиций Толстого и тех, кто его окружал в последние месяцы жизни.

Практически ни на день не прекращалось общение писателя с многочисленными гостями - представителями разных классов, разных идейных убеждений, разных возрастов и национальностей. Приходили к Толстому за советом, материальной поддержкой, с житейскими просьбами, но в основном - с желанием разрешить тот или иной мучительный вопрос земного существования, поговорить о душе и Боге.
Как и раньше, велик интерес писателя к чтению. Он зиждется на его давних пристрастиях к тем или иным авторам и его жажде быть всегда на острие переломных событий в мире. Все чаще чтение уводит Толстого от «суеты сует», от недоброй атмосферы в домашнем окружении, от одиночества, которое мучает его и возрастает с каждым днем.

Так, 5 октября, через день после тяжелого обморока, еще достаточно слабый, Толстой ведет разговор о писателях: Ги де Мопассане, Гоголе, В. В. Розанове, Н. А. Бердяеве, В. С. Соловьеве, М. П. Арцыбашеве. Он вслух декламирует свои любимые стихотворения - Silentium Тютчева и «Воспоминание» Пушкина. Через день его душа нуждается в «чтении Шопенгауэра»; 8,9,18 и 22 октября Толстой штудирует книгу П. П. Николаева «Понятие о Боге как совершенной основе жизни», а 9-го «перебивает» это чтение статьей В. А. Мякотина «О современной тюрьме и ссылке» в журнале «Русское богатство».

В центре предлагаемой хроники - Лев Толстой. Вокруг него выстраиваются все другие точки зрения. Отправляя читателя в трудное путешествие, думаю, важно обратить его внимание на признание самого Льва Толстого, сделанное за два года до смерти: «и ни разу не изменил жене». Не верить этому нельзя, ибо Толстой никогда не лгал. Для него

С юности и до конца дней героями его жизни и творчества были правда и искренность.

В первую часть включены материалы, отражающие ситуацию до «ухода из Ясной Поляны», - с 19 июня по 28 октября 1910 года, во вторую - непосредственно уход и смерть на полустанке в Астапове.

ПРИЛОЖЕНИЕ 2

В ПОИСКАХ БЕССМЕРТНОГО ХРАМА

«Я люблю тебя и жалею от всей души,
но не могу поступить иначе, чем поступаю».
Из последнего письма Льва Толстого
Софье Андреевне. 31 октября 1910 г.

Вместо вступительной статьи - жанр послесловия. Причина тому - нежелание навязывать читателю чужое восприятие событий. Свободный читатель, свободное чтение.

У каждого участника воссозданной хроники трагических событий своя правда. Читатель, соприкоснувшись с разными точками зрения, сделает свой выбор. Избранный принцип объективной подачи материалов располагает к этому. Особенность же в том, что все они выстраиваются вокруг центра круговорота событий - личности Льва Толстого.

Ноябрь 1910 года был холодным и мрачным. Началась распутица, дождь переходил в снег. Ветрено, неуютно. Он уезжал из Ясной Поляны, где родился и провёл более 60 лет своей жизни, тёмной ночью. Уезжал поспешно, с ЧУВСТВОМ БОЯЗНИ, ЧТО ЕГО ОСТАНОВЯТ, В КОТОРЫЙ РАЗ СВЯЖУТ ПО РУКАМ И НОГАМ, ЛИШИВ ЧУВСТВА СВОБОДЫ, тогда как душа была уже устремлена к путешествию - неважно, насколько оно будет продолжительным, важно, чтобы оно стало началом новой жизни. И врата этой жизни открылись...

Уход из дома, а потом смерть на астаповской станции посреди заснеженных полей России - всё это было стремительно быстро, но он с юности думал о бегстве из мира богатых в мир трудящихся людей, где так много обездоленных и оскорблённых.

После мечты стать истинным представителем золотой молодёжи - человеком «комильфо», после увеселительных балов, заканчивавшихся порой картинами истязания солдат на плацу, пришла мысль оставить учёбу в Казанском университете,

Уехать в Ясную Поляну, чтобы искренне и всецело помочь крестьянам в их нелёгкой судьбе. Но суровый, забитый тяжестью жизнью яснополянский мужик явно не понял намерений молодого Толстого. Тогда под влиянием любимого брата Николеньки Толстой бежал на Кавказ с надеждой послужить т. н. «Родине» (государству). Здесь не успехи в военной службе, а, как и Оленину из «Казаков», «мечта жить в крестьянской избе, заниматься крестьянской работой» глубоко и навсегда запала в душу Толстого.

Мечта с годами окрепла, а после того, как на сорок девятом году жизни, пережив внутренний переворот, он стал на сторону трудящегося народа и перерезал пуповину между собой и привилегированными сословиями, давала о себе знать с ещё большей силой. Ему было стыдно быть богатым среди униженного и умирающего от голода народа. Его охватывал стыд при виде барской роскоши, в которой пребывали господа жизни, и нищеты крестьян. Дом его в Ясной Поляне не отличался богатством, но и он казался ему «кричащим противоречием» в его жизни.

Сильны социальные мотивы ухода Толстого из Ясной Поляны. Но можно ли их считать главными?

УХОД - ЭТО ОДНА ИЗ ОСНОВНЫХ ОНТОЛОГИЧЕСКИХ КАТЕГОРИЙ, в которой раскрывается характер не только человека, но и целых народов. Уход всегда сопряжён с выбором между жизнью и смертью - будь то изгнание человека из Рая, Исход из книги Бытия, монашеское уединение или странничество. Это выламывание человека из привычных форм существования. Оно может быть и таким безблагодатным «выходом» из тупика, как самоубийство, а может стать проявлением вечного движения от несовершенства к совершенству, «рождения духом», вдохновенно описанного Толстым в трактате «О жизни». Это всегда отказ от прошлого, переход из настоящего в подчас неизвестное будущее. Здесь не время главное, а состояние души человека, совокупная воля народов, объединяющая идея - зачем и для чего?
Для большинства знающих хотя бы отчасти биографию Толстого он типичный затворник Ясной Поляны. Здесь родился,

Провёл 60 из 82 лет своей жизни, здесь обрёл вечный покой. Не любил Петербург, с радостью по весне бежал из хамовнического московского дома в Ясную Поляну, где, проводя большую часть времени за работой (по десять часов в сутки), он с наслаждением уходил от домашней суеты в тишину лесов и полей. Совершал пешие путешествия из Москвы в Тулу, из Ясной Поляны в Оптину пустынь. Увлёкался верховой ездой. Любил общение, но с годами все больше уставал от него, хотел настоящей тишины и покоя - ухода от мирской жизни, уединения для общения с Богом.

Внешне - затворник Ясной Поляны, внутренне - неутихающий гений создания новых форм жизни. Его герои таковы, что, если они не находят смысла в реальном пространстве, или не находят в себе силы для противостояния внешним обстоятельствам, или лишены чувства христианской любви, они обречены на смерть – на переход в небытие, где нет и не может быть бессмертия, их останки, в отличие от костей Холстомера, и те бесполезны.

Многолик мир толстовских героев, широк диапазон их колебаний, утрат и открытий, взлётов и падений; многим из них удаётся вырваться из рутинной повседневности, выйти на дорогу больших жизненных смыслов. Кто-то из них мучительно и одиноко проходит через пограничные ситуации (Иван Ильич, Позднышев, Никита, Катюша Маслова, князь Нехлюдов), в ком-то мгновенно срабатывает инстинкт человечности и происходит преображение (Брехунов из «Хозяина и работника), кому-то для пробуждения совести, рождения духом нужна поддержка рядом живущего. Но в каждом есть этот «бесконечно малый момент свободы», возможность выбора между добром и злом, возможность движения к лучшему, нравственного совершенствования, приближение к духовному идеалу.

Размышляя о воспитании в начале XX века, Толстой призывал людей обратить внимание на опыт жизни и строй мыслей МУДРЕЦОВ мира. Предлагая читателю безбоязненно войти в реку мудрости, он, не переставая, указывал на важность

Сохранения личной свободы: она «есть необходимое условие всякого образования как для учащихся, так и учащих» (38, 62).

О свободе воли писатель рассуждал с юности. Один из первых его философских фрагментов конца 1840-х годов посвящён именно этой проблеме. В эпилоге «Войны и мира» он назовёт проблему свободы одним из самых сложных вопросов, который человечество задаёт себе с разных сторон.

САМ ОН ВСЕГДА ОЩУЩАЛ СЕБЯ ЧЕЛОВЕКОМ СВОБОДНЫМ. И КАК МЫСЛИТЕЛЬ, ХУДОЖНИК, ПЕДАГОГ ОН БЫЛ, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО, ВСЕГДА СВОБОДЕН. Свободным настолько, что даже теория свободного воспитания Жан-Жака Руссо казалась ему ограниченной - Эмиль, герой романа Руссо «О воспитании», образуется и воспитывается по шаблону, созданному его творцом. У Толстого всё иначе: каждый ребёнок, каждый человек неповторим, индивидуален, и нужно идти в вопросах воспитания от особенностей его природы, а не от головных сторонних установок.

ТАКОВА ЛИЧНОСТЬ ТОЛСТОГО, ЧТО ОНА ВСЕГДА СТОЯЛА НАД СХВАТКОЙ ЭПОХ, ПАРТИЙ, ЧУЖИХ МНЕНИЙ. Сказанные им после встречи с Герценом в Лондоне слова наглядно передают сущность Толстого: «Герцен сам по себе, я сам по себе» (60, 436). Он никогда не примыкал ни к одной из партий, ни к одному из общественных движений. СЧИТАЯ ПОЛИТИКУ ГРЯЗНЫМ ДЕЛОМ, ТОЛСТОЙ НЕ ПРОСТО НАХОДИЛ СЛОВА ДЛЯ ЕЁ БИЧЕВАНИЯ, НО И ПРЕДЛАГАЛ НОВЫЕ ПУТИ РАЗВИТИЯ ОБЩЕСТВА. Он любил мужика, считал себя «адвокатом стомиллионного крестьянства», но не идеализировал его и не сливался с ним в прекраснодушных объятиях. Любовь к родине истинной (не гнезду разбойников и грабителей народа, именующих себя государство Российское, а «земляной», общинной, народной Руси) никогда не угасала в нём, но она не была единственной. Чем глубже он постигал душу русского народа, тем очевиднее становилось для него то общее, что соединяет все народы и напоминает человеку о том, что он не только гражданин отечества, но и гражданин мира. Он не признавал абстрактной любви ко всему человечеству, считая это ни к чему не обязывающей декларацией. И не раз указывал на то, как трудно подчас любить рядом ЖИВУЩЕГО, КАК ВАЖНО СЛУЖИТЬ БЛИЖНЕМУ, ИСПОЛНЯЯ ЗАКОНЫ ВСЕВЫШНЕГО.

С особой остротой он ощущал трагическое противоречие своего бытия: ЛЮБИТЬ СВОБОДУ, воспевать её духовную суть, всё время стремиться к ней и вдруг в финале жизни понять, что ты пленник.

Семьёй и друзьями была создана такая атмосфера, что Лев Николаевич, столь всеми любимый и обожаемый, не мог ступить шага в сторону. Руки и ноги его были связаны.

Зная его доброту, умение терпеть и прощать, окружающие его близкие люди вели себя разнузданно. Пожилой человек оказался ОКОЛЬЦОВАННЫМ СХВАТКОЙ ВРАЖДУЮЩИХ СТОРОН, разыгравшейся не на жизнь, а на смерть.

Кощунственно нарушалась тайна творчества. Стоило Толстому выйти из кабинета, как тут же со всех сторон кидались родные и близкие, дабы снять копии с написанного. Толстой завёл дневник для одного себя, тайный дневник, но и к нему умудрялись найти дорогу.

Ехал он на прогулку, а на расстоянии за ним следовал черкес или другой соглядатай, и не здоровье писателя беспокоило, а страх относительно встречи с Чертковым.

С одной стороны, возрастал поток оскорблений и обвинений чуть не во всех смертных грехах, включая кощунственное обвинение в гомосексуальном сожительстве с В. Г. Чертковым, с другой - Толстой получал жёсткие, подчас жестокие письма от этого своего сомнительного «друга», призывавшего следовать его установкам и менее всего думающего о праве на свободу самого писателя.

Близкие хорошо знали, что Толстой был болен аффективной эпилепсией, такой формой болезни, которая вызывалась стрессом, скандалом, и несмотря на то, что окружающие его люди знали об этом, каждый день, не щадя старика, они подливали масла в огонь.

Он любил семью, потому так долго терпел и не уходил от неё.

Но духовная жизнь стремилась к молитвенному одиночеству и единению с Богом. Он стоял на таком уровне нравственной высоты, что равных ему в мире было очень мало, а если иметь в виду, что это был ещё и художественный гений, то мы поймём, что Толстой - это не столько быт, сколько Бытие. ОН

СОЗДАВАЛ СВОЁ ЗВЁЗДНОЕ НЕБО, ГДЕ БЫЛИ ЕГО ЗВЁЗДЫ, ЕГО ПЛАНЕТЫ, СОЗДАВАЛ СВОЮ ДУХОВНУЮ КАРТУ МИРА, ИБО ОН СРЕДИ ТЕХ, КТО ПРИХОДЯТ К НАМ, ПРОСТЫМ СМЕРТНЫМ, РАЗ В НЕСКОЛЬКО СТОЛЕТИЙ.

Он не родился святым, с детства обречённым на святость, и потому провёл свою жизнь в титанических искания «правды о мире и душе человека», оставив современникам и будущим поколениям 90-томное собрание сочинений. С юности защищал бедных и обездоленных, спасал тысячи жизней от голода, вызволял из тюрем России десятки невиновных людей. Постоянно работая над собой, неустанно шёл к идеалу. «Идти по звезде, по солнцу», - так говорил он, имея в виду движение к Христу. И на исходе жизни, когда Бог послал ему тяжёлые испытания, он выдержал их с честью. Решение уйти вполне закономерно. Оно итог всей его деятельной натуры. ЗВЁЗДНУЮ КАРТУ МИРА НАДО БЫЛО ДОСТРАИВАТЬ «В УЕДИНЕНИИ И ТИШИ», С СОЗНАНИЕМ, ЧТО ТЫ НЕ РАБ, ЧТО ТЫ РОЖДЁН БЫТЬ СВОБОДНЫМ И ТЫ СВОБОДЕН!

Эта не та свобода, о которой писал Иван Бунин в известной своей книге «Освобождение Толстого». Это не освобождение от плотского и погружение в мир Нирваны. И это не свобода эгоистического своеволия, в котором упрекали Толстого некоторые члены семьи. Это не проявление анархизма, как склонны подчас считать учёные люди. Это не жест протеста против повседневности, обременённой завистью, корыстью, семейным эгоизмом. С этим Толстой научился справляться. Можно долго продолжать ряд того, что подходит под толстовскую формулу «не то» («Смерть Ивана Ильича»).

Но можно было бы сказать и так, что всё перечисленное имеет место быть в акте Ухода Толстого. Но есть главная причина, возвышающаяся над всеми остальными: НЕИСТРЕБИМОЕ ЖЕЛАНИЕ ИЩУЩЕЙ ДУШИ СЛИТЬСЯ С БОГОМ, ВЫРВАТЬСЯ ИЗ ТИСКОВ СИЮМИНУТНОЙ НЕОБХОДИМОСТИ НА ПРОСТОР СВОБОДНОЙ ДУХОВНОЙ

ЖИЗНИ. ГДЕ НИКТО НЕ БУДЕТ ТЕБЕ МЕШАТЬ ВЫРАЖАТЬ СВОЮ ВОЛЮ, КОГДА НИКТО НЕ СМОЖЕТ ВТОРГНУТЬСЯ В ПРЕДЕЛЫ ТВОЕГО ТАИНСТВА, ТВОИХ СОКРОВЕННЫХ МЫСЛЕЙ, В ТВОЙ ДИАЛОГ С САМИМ СОБОЙ О ЖИЗНИ - СМЕРТИ - БЕССМЕРТИИ. ОСТАВИТЬ ПОЗАДИ ЖИЗНЬ, ПРЕВРАЩЁННУЮ ЛЮДЬМИ В «КРИКЛИВЫЙ БАЗАР», И ОТПРАВИТЬСЯ НА ПОИСК ЕГО БЕССМЕРТНОГО ХРАМА.

Софья Андреевна Толстая не столь знаменита, как её муж, но у каждого человека, который соприкасался с жизнью автора «Войны и мира», её имя всегда на слуху и вызывает разноречивые ассоциации. Споры вокруг супружеской пары всегда носили острый характер и продолжаются по сей день.

Кто она? Верная и добрая соратница мужа, мать тринадцати детей, помощник в переписывании и издании его произведений или «злой гений», с первых дней брака и все последующие годы супружеской жизни мучившая его? Жертва тирании гения, никогда никого не любившего, кроме себя самого и своей славы, как считал сын Толстых Лев Львович, или с детства тяжело больной человек, страдавший паранойей, склонный к истерии, которая с годами прогрессировала, и избравший предметом своего истязания собственного мужа?

В Софье Андреевне, безусловно, были ростки многих талантов. Она увлекалась садоводством, прекрасно вышивала, неплохо рисовала, профессионально увлекалась фотографией, искусно музицировала, была способна к иностранным языкам, учительской деятельности, проявляла серьёзный интерес к философии, с юности была расположена к психоанализу, владела искусством слова.

Но лодка её увлечений часто разбивалась о быт: заботы по хозяйству, напряжённая работа по переписыванию и изданию сочинений мужа, бесконечные приёмы многочисленных гостей, но главное - исполнением материнского долга. Рождение тринадцати детей, из которых пять умерли в раннем детстве, - высокая и трудная миссия. И, конечно, вечная проблема - на что содержать семью? Денег всегда не хватало. А муж Лёвочка витал, как ей казалось, в эмпириях, с определённого момента

Жизни отказавшись от гонораров за свои произведения. Одним словом, не просто трудно, а невыносимо трудно было «быть женою гения».

Живя в лучах славы великого человека, она боялась утратить то неповторимое, что в ней было. ЕЙ ТОЖЕ ХОТЕЛОСЬ СЛАВЫ. ОТ ИЗБЫТКА ЖИЗНЕННОЙ ЭНЕРГИИ, ОТ ИЗБЫТКА ЧУВСТВ ХОТЕЛОСЬ ЛЮБВИ - ТОЙ ЖИВОТНОЙ ЛЮБВИ, КОТОРУЮ ОНА, РАЗУМЕЕТСЯ, УЖЕ НЕ НАХОДИЛА В ТОЛСТОМ-ХРИСТИАНИНЕ.

Как-то в своём дневнике Лев Толстой записал: «...в жизни, как правило, крайности сходятся». Но современники Толстого, да и мы, живущие спустя 100 лет, склонны к резким, подчас полярным суждениям. По сей день среди людей, интересующихся жизнью и творчеством Толстого, бытует два лагеря.

В одном - сторонники Софьи Андреевны, - убежденные, что жить рядом с Толстым трудно, порой невыносимо, и она, страдалица, приняла на себя все муки. Логика их рассуждений вполне понятна. Толстой, пребывавший в каждодневном писательском труде, в постоянном поиске истины, внутренне менялся, кидался из одной крайности в другую. В итоге - он пришёл к отрицанию богатства и стал на путь аскетизма, отказался от гонораров за свои произведения, пренебрёг проблемами существования семьи, мало обременял себя заботами отцовства. К тому же с подачи Софьи Андреевны имел скверный, раздражительный характер (вечное недовольство собой, высокие требования к окружающим людям, непомерные претензии к членам семьи, социально конфликтная личность), осложнённый резкой, всевозрастающей с годами критикой социальных основ общества, государства, церкви, науки, медицины и даже искусства, которому он преданно служил всю жизнь.

В другом лагере никогда не жаловали Софью Андреевну. Так, личный секретарь писателя, выдающийся биограф Толстого Николай Гусев считал её мещанкой не только по рождению, но и по образу мысли. Ей не дано было подняться до высот духа великого мудреца и художника. Мучая его, она претендовала на конгениальность мужу, обвиняла его в эгоизме,

Самодовольстве, тщеславии, негодовала по поводу принятых им решений в области собственности, устраивала вечные скандалы по пустякам, высказывала несправедливые упреки в адрес его чёрствости, невнимательности к воспитанию детей, жестокости и равнодушии по отношению к ней. Всё делала в оправдание себя, стремясь убедить современников и потомков в том, что предмет истязаний она, а не Лев Николаевич. Подобная позиция в отношении Софьи Андреевны, не менее далёкая от истинного положения вещей, нежели позиция её сторонников, не могла не возмущать тех, кто знал и искренне любил Толстого.

Кто прав? Кто виноват? Вечные вопросы, которые встают перед человеком, пытающимся разобраться в семейной жизни Толстых. Но гордиев узел так крепок, что мало кому удаётся разрубить его и отыскать ответы на мучительные вопросы. Ситуация становится ещё более сложной, когда к серьёзным проблемам жизни подходят с обывательской, обыденной точки зрения. В массовом сознании, к сожалению, закрепилось убеждение, что Лев Толстой, хотя и гений, но человек тяжёлый и неуживчивый, и потому жена его, Софья Андреевна, заслуживает всякого сострадания и оправдания. Её дневники, повести, автобиография «Моя жизнь», известные широкому кругу читателей, склоняют именно к такому взгляду. Что делать? Толстой, хотя и написал 13 томов дневников, но менее всего был склонен описывать в них историю отношений с Софьей Андреевной, а главное - кто же возьмется за труд прочитать тринадцать томов? Вся сложность отношений могла бы предстать в переписке супругов, но она как переписка не издана. Искать же письма Толстого к жене по 90-томнику утомительно, а том с письмами Софьи Андреевны к мужу вышел в довоенные годы и недоступен массовому читателю.

Так что сегодняшний читатель имеет дело с одним взглядом на проблему: жизнь семьи увидена глазами супруги. Цель предлагаемой книги об Уходе Толстого как раз и заключается в том, чтобы предоставить слово самому Толстому, а также другим свидетелям драмы, восстановить право каждого участника событий на собственную точку зрения.

До свадьбы отношения между супругами рисовались Софье Андреевне в романтических тонах. Но перед самой свадьбой всё изменилось. Искренний и по-мужски наивный Толстой дал накануне женитьбы возможность восемнадцатилетней Соне прочитать его дневники молодости. Ему было 34 года, и жёсткого обета воздержания он не принимал. Связи с женщинами были, НО НЕ ЧАСТЫ, и любовь к крестьянке Аксинье Базыкиной тоже была. При этом Соня не могла не чувствовать любовного и доброго отношения к себе со стороны Льва Николаевича - Лёвочки, как она будет в дальнейшем звать своего мужа. Прочитала, простила бы и забыла. Мудро и благостно для дальнейшей семейной жизни. Но увы... Чтение дневников молодого Толстого оказалось для Сони роковым. Будучи от рождения крайне ревнивой, эмоционально не сдержанной, склонной к подозрительности, она сама себе воткнула нож в сердце; кровоточащая рана обозначилась на всю жизнь. С годами ревность только возрастала, приобретая гипертрофированные формы. Толстой стал восприниматься Софьей Андреевной как её неотторжимая собственность, на которую никто не имел права посягать, даже в плане дружеского общения. В памяти держалась каждая деталь из прочитанных его дневников, а внутри всегда сидело затаённое чувство страха - он продолжает вести дневник, наверняка, казалось ей, записывает все их разговоры и ссоры, и, оправдывая себя, выставляет её не в лучшем свете перед теми, кто будет читать его дневники.

Она мечтала выйти замуж за романтического героя, и таковым поначалу ей представлялся Лев Толстой. Герой романтических чувств влюблен только в неё, живёт ради неё и будущих детей, она - безраздельный кумир его сердца. Впереди жизнь графини: с модными одеждами, в высокопоставленном обществе, с увлекательными путешествиями, в блеске лучей славы своего известного мужа.

Но всё вышло наоборот. Мало того, что В ЕЁ ВООБРАЖЕНИИ муж до женитьбы - «развратник», он ещё и беден и нацелен жить не в Москве или Петербурге, а в деревенской глуши - в Ясной Поляне, заниматься сельским хозяйством, а жене уготовил участь

Домохозяйки, затворницы. В поэзию отношений молодых супругов с первых дней их совместной жизни ворвалась будничная жизнь. Проходили не просто дни, а годы, десятилетия будничного существования. Толстой творил художественные миры, ему вполне, видимо, хватало творческих проекций, ухода в воображаемую и им же создаваемую действительность. Как бы ни страшна была реальность, она выводила художника и мыслителя на бескрайние просторы художественного и философско-публицистического творчества.

А Софья Андреевна, при всём её восторге от первых прикосновений к опусам мужа во время переписывания его рукописей, была чернорабочей, взвалила на себя каторжный труд и, надо признать, исправно исполняла его практически до конца жизни. А рядом с этим куча других забот.

Расчётливая от природы, и, не побоимся сказать правды, жадная на деньги, вечно обеспокоенная проблемой собственности (о том писали дети, да и внуки говорили об этом), она умела вести хозяйство жёстко, с пользой для семьи и по манере управления им во многом напоминала Фета. Надо сказать, что и Л.Н. Толстой до конца 1870-х годов не был равнодушен к материальной стороне жизни и сознательно приумножал своё состояние. Он никогда не жил в таких стеснённых обстоятельствах, как Достоевский. Толстой радовался, что ему платили самый большой гонорар за написанный им печатный лист. Не считал зазорным торговаться относительно цены своих произведений. Позже в нём произойдёт переоценка ценностей, приведшая к отказу от гонораров за произведения, написанные после 1880 года. Заявление для печати прозвучит в 1891 г. К этому времени Софья Андреевна на широкую ногу поставит процесс издания произведений Толстого. У неё появятся помощники. На территории московской усадьбы «Хамовники» она откроет контору-издание. Произведения раскупались быстро. Россия знала и любила Толстого, все с нетерпением ждали новых его произведений.

И вдруг это заявление! И без того отношения между супругами напряжённые - почти 14 лет конфронтации из-за

Новых религиозных и жизненных установок мужа, а здесь когда в России голод, когда сам Толстой пишет, что нужны немалые деньги, чтобы содержать семью, он отдает сытым издателям право на безвозмездную перепечатку только что написанных им произведений. Но главное - он забыл, что есть семья, обязанность перед детьми, входящими в большую жизнь, а она требует немалых финансовых затрат. Такова была логика рассуждений С.А. Толстой. Житейски настроенному читателю трудно с этим не согласиться. Но доверчивый обыватель не вникает порой в суть заявления Льва Николаевича.

ОН НЕ “ОБЕЗДОЛИЛ СЕМЬЮ”, А СДЕЛАЛ СОФЬЮ АНДРЕЕВНУ ПРАВОПРЕЕМНИЦЕЙ ИЗДАНИЯ ПРОИЗВЕДЕНИЙ, НАПИСАННЫХ В ПЕРИОД ЕГО ХУДОЖЕСТВЕННОГО РАСЦВЕТА. Она печатала отдельными изданиями, выпускала собрания сочинения мужа, и в них входили произведения, которые уже при жизни писателя стали классикой, - «Севастопольские рассказы», Трилогия «Детство», «Отрочество», «Юность», «Казаки», «Война и мир», «Анна Каренина», «Азбука» и Книги для детского чтения и др.

Коммерческой торговле произведениями религиозного содержания, связанными со вторым этапом жизни человека и раскрывающими суть его второго - «духовного рождения», Толстой положил конец.

ОН ИЗГНАЛ ТОРГОВЦЕВ ИЗ ХРАМА СВОИХ ДУХОВНЫХ ПОИСКОВ И ОТКРЫТИЙ.

Мысль его была уже занята другим: разделом собственности между членами семьи с тем, чтобы самому не владеть собственностью, добровольно отрешившись от неё. И это тоже вскоре свершилось - в июле 1892 г. Семья в целом восприняла это с радостью. Возникла ясность в распределении собственности между членами семьи. Софья Андреевна вместе с Ванечкой стала полнокровной владелицей Ясной Поляны. Маша и Лев Николаевич от владения собственностью отказались. Толстой получал в год 2000 рублей за постановку своих пьес на сценах российских театров. Эти деньги он и раздавал простым людям, которые приходили к нему за помощью.

Он исповедовал ПРИНЦИП РАЗУМНОЙ ДОСТАТОЧНОСТИ во всём: в одежде, питании, трудовой деятельности, в сфере общения.

К этому времени флёр его величия был ему в тягость, и УПРЁКИ СОФЬИ АНДРЕЕВНЫ В ЕГО АДРЕС ОТНОСИТЕЛЬНО САМОЛЮБОВАНИЯ И ПОСТОЯННОГО ЖЕЛАНИЯ СЛАВЫ И ХВАЛЕБНЫХ СЛОВ БЫЛИ В ВЫСШЕЙ СТЕПЕНИ НЕСПРАВЕДЛИВЫ. Дорога Толстого вела к Хозяину, пославшему его в жизнь, и он пошел по ней, невзирая на многие трудности и препятствия. И чем далее он шёл, чем более приближался к смерти телесной, тем мощнее была в нём потребность во внутреннем очищении и послушании Богу. Кстати замечу, что молитвы Толстого, произносимые им наедине с собой, часто в яснополянском парке «Клины» среди двухсотлетних лип, очень схожи по смыслу и направленности с молитвами оптинских старцев, как и в книгах собранных им афоризмов много совпадений с мыслями из «Добротолюбия».

Софья Андреевна добросовестно выполняла свой долг перед мужем, детьми, внуками. Она искренне всех любила, за исключением, быть может, дочери Саши, которая от рождения была нежеланным ребёнком. Софья Андреевна с успехом, с большой материальной прибылью для семьи вела издательские дела Толстого, до физического изнеможения доводила себя переписыванием рукописей мужа, но делала это не без удовольствия - первой, проявляя любопытство, прикасалась к слову Толстого, а к тому же и ЭКОНОМИЛА ДЕНЬГИ НА ПЕРЕПИСЧИКАХ. Они, деньги, были, но их всегда как бы недоставало.

В ведении хозяйства ей не было равных. Она знала всё: что, где и когда надо сажать, когда собирать и обрабатывать урожай, как выгодно продать его. В последние годы вместе с семьёй с трёх сторон Большого яснополянского дома посадила яблоневые сады, которые тоже должны были со временем приносить немалую прибыль. Как истинный специалист-ботаник, зарисовала с максимальной точностью грибы и полевые цветы Ясной Поляны, что сейчас при утрате значительной части флоры заповедника становится особенно ценным.

Когда Лев Николаевич вопреки воле царского правительства первым в России публично заявил о голоде и призвал к оказанию помощи голодающим народам Поволжья и центральных губерний, она возглавила финансовую комиссию по сборам

И распределению средств для голодающих. Он провёл два года в странствиях - и в зной и стужу - по России, создавая столовые для голодающих, и она порой помогала ему в этом. Это было бескорыстное, нравственное по намерениям и исполнению действо. В процессе общения с крестьянами были найдены НОВЫЕ ФОРМЫ ОРГАНИЗАЦИИ СЕЛЬСКОГО ХОЗЯЙСТВА НА ДЕРЕВНЕ, СОЗДАНЫ ДЕСЯТКИ РАБОЧИХ АРТЕЛЕЙ. Толстых волновала не просто кормёжка голодных, а поиск эффективного выхода из сложившейся трагической ситуации. Важно было, чтобы люди сами наилучшим образом научились устраивать свою жизнь.

Как Львица, она кинулась защищать мужа перед церковью, когда того в 1901 г. Святейший Синод признал отпавшим от Православной церкви. Собственно, шум вокруг этого события подняла Софья Андреевна. Ей казалось, что муж нуждается в такой поддержке. Но то, что должно было превратиться в беседу между Толстым и церковью, приняло форму «отлучения», мирового скандала. Не без помощи Софьи Андреевны.

Как бы она ни относилась негативно к крестьянским детям, она всегда принимала живое участие в их судьбе, много помогала Льву Николаевичу как учитель, ведя разные предметы и занимаясь с ребятами порой с утра до вечера.

В дни болезни Лёвочки она всегда была с ним рядом. И он признавал, что лучше неё ему никто не смог бы помочь. Одно прикосновение её руки успокаивало его и приносило надежду на выздоровление. Особенно это сказалось в Крыму, когда Лев Николаевич был тяжело болен и когда чудодейственная сила любви к нему Софьи Андреевны воскрешала его, возвращала с того света.

Известно и то, что на расстоянии друг от друга они не могли находиться долго. Сразу начинали тосковать, писать длинные письма, ходить каждый день на почту в ожидании ответного письмеца. Письма всегда были откровенные, напряженные, со стороны Софьи Андреевны немало пасмурных, со стороны Льва Николаевича - ободряющие и поддерживающие. Ему открывались философско-религиозные дали, он всё сильнее погружался в те формы общения, которые приближали

К Богу. О том он и писал Софье Андреевне, искренне желая чтобы она поняла его и, если смогла бы, - пошла за ним или рядом с ним.

Но именно эти разногласия во взглядах на жизнь стали камнем преткновения для Софьи Андреевны. Чтобы понять всю особенность ситуации, проведём аналогию с дружбой Толстого и его троюродной тёткой Александрой Андреевной Толстой. Вот как об этом писала сама Софья Андреевна:

«Приезжала и графиня Александра Андреевна Толстая из Петербурга и погостила несколько дней. О ней я отзываюсь в дневнике, что она радостна, ласкова, но придворная (курсив С.А. Толстой. - В.Р.) до мозга костей. Любит царя, царскую фамилию, двор - и своё положение. Но разговоры мы с ней вели бесконечные. На всё отзывчивая, чуткая, добрая и по-своему - религиозная, она всём и всяким интересовалась, ОБО ВСЁМ ОХОТНО ГОВОРИЛА И НИКОГО НЕ ОСУЖДАЛА.

Её мучило новое верование Льва Николаевича, она не могла с ним согласиться, но она любила его всю жизнь и не осуждала его, жалела и его, и меня, и детей.

ТАКОЕ ЖЕ ОТНОШЕНИЕ К ВЕРОВАНИЯМ ЛЬВА НИКОЛАЕВИЧА БЫЛО И ПРИЕЗЖАВШЕЙ ТОГДА ИЗ МОНАСТЫРЯ СЕСТРЫ ЕГО ГРАФИНИ МАРИИ НИКОЛАЕВНЫ» (Толстая С. А. Моя жизнь: В 2-х тт. - Т. 2. – М., 2011. – С. 209).

Казалось бы, всё ясно: позволь каждому жить согласно его убеждениям. Не надо осмеивать их, издеваться над ними, находить постоянные поводы для скандалов из-за них.

«Без чувства собственного достоинства, без уважения к самому себе, - а в аристократе эти чувства развиты, - нет никакого прочного основания общественному... bien public (общественному благу), общественному зданию. Личность, милостивый государь, - вот главное: человеческая личность должна быть крепка, как скала, ибо на ней все строится» (Тургенев И. С. Полн. собр. соч..; В 28 тт. – Т. 7. – М., 1981. – С. 47 - 48).

Так Тургенев вместе со своим героем Павлом Петровичем из «Отцов и детей» определил суть аристократизма.

Но этим «тактом действительности» не обладала Софья Андреевна. Духовные прозрения мужа казались ей очередными фантазиями. Сам он, считала она, возомнил себя пророком, пребывающим в гордыне и славе - никто ему не нужен, кроме тех, кто поддерживал его новые идеи, кто готов был пойти за них на каторгу или в тюрьму. Почти постоянно на страницах «Моей жизни» она обращается к комментариям мыслей Толстого, его поступков, наполняя свои суждения иронией, сарказмом, придавая им негативно звучащий характер. Одним словом, создаётся впечатление, что ОНА ВПОЛНЕ ОСОЗНАННО ИДЁТ НА ОБОСТРЕНИЕ ОТНОШЕНИЙ С МУЖЕМ, ЗАДЕВАЯ ЕГО ЗА САМОЕ БОЛЬНОЕ, ВОЗНИКАЕТ ОЩУЩЕНИЕ НЕКОЙ СУПРУЖЕСКОЙ МЕСТИ.

ЖИВИ, КАЗАЛОСЬ БЫ, СВОЕЙ ЖИЗНЬЮ, ДАЙ ВОЗМОЖНОСТЬ СУПРУГУ ДУМАТЬ ТАК, КАК ОН ХОЧЕТ, ВЫСТРАИВАЙ НОРМАЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ СО ВСЕМИ ОКРУЖАЮЩИМИ, В ТОМ ЧИСЛЕ И С ЕГО ДРУЗЬЯМИ-ЕДИНОМЫШЛЕННИКАМИ, УХОДИ ОТ КОНФЛИКТНОСТИ, РЕЗКИХ ОЦЕНОК, НЕОПРАВДАННЫХ ОБВИНЕНИЙ, И ВСЁ БЫЛО БЫ В ДОМЕ И СЕМЬЕ СПОКОЙНО. По крайней мере, скандалов заметно поубавилось бы. Однако претензия на конгениальность мужу брала своё. Ей часто представлялось, что он подавил в ней многие таланты, отсюда внутренняя неудовлетворённость собой и избрание для предмета истерического раздражения своего собственного мужа, только его и более никого. В результате она добилась, возможно, и неумышленно, того, что он, при всей феноменальной терпеливости, иногда не выдерживал и впадал в затяжные приступы эпилепсии, вызванной не столько переутомлением от своего титанического труда, сколько эмоциональными надрывами. Надрезы в общении, обозначившиеся в начале супружеского пути, теперь превратились в кровоточащие раны. Это чувствовали сами супруги, это было очевидно для всех окружающих.

Но в поведении Софьи Андреевны сказывались и другие факторы. В частности, склонность с раннего возраста к суициду. С годами мысль о самоубийстве становилась всё крепче. Дети, знакомые не раз выводили её из состояния практически невменяемости. Зная за собой эту склонность, она не раз

Предупреждала Толстого, что если он сделает хоть шаг из дома она кончит жизнь самоубийством. Испытание для писателя было нешуточным. С одной стороны, мощный напор претензий, с другой - колоссальное терпение и умение прощать. С годами развивавшаяся истеричность - ещё одно роковое наследие Софьи Андреевны.

В дневниках С. А. Толстой часто появляется мысль о мести Льву Николаевичу за несложившуюся жизнь, желание отравить ему последние годы жизни. Чувствуется это и в её произведениях «Моя жизнь», «Чья вина?», «Песня без слов». Думается, Лев Николаевич не мог не замечать этого. Отвечать на озлобленность озлобленностью он не только не стал, но и не мог этого сделать в силу склада своего характера и религиозных убеждений. Чем больше Софья Андреевна проявляла неприязни к мужу, тем больше он давал ощутить ей, как много в нём любви, жалости, сострадания к ней.

Знакомясь с «Моей жизнью», Дневниками и повестями С.А. Толстой, читатель видит только одну сторону медали. Другая сторона, точка зрения Толстого, от него скрыта. Сегодня возникли однобокость и перекос в восприятии жизненной драмы супругов.

Лев Толстой вот уже много лет в глазах читателей находится перед судом собственной жены. И что странно - никто от него оправдания не ждёт. Да их почти нет. В дневниках всё пристойно, нет резких, полных неприязни, выпадов против жены, есть стремление разобраться в её переживаниях, помочь ей преодолеть психологические трудности. Он прожил открытую, трудовую жизнь, где каждый день был для него значим.

Лев Толстой в конце жизни признался, что он никогда злым не был, за исключением трёх-четырёх случаев. Не был и блудником. До женитьбы у него было 4-5 женщин, а женился он в 34 года. За 48 лет супружеской жизни ни разу не изменил Софье Андреевне («и ни разу не изменил жене» - 56,173). Около 900 писем к жене свидетельствуют о настоящей любви к ней. Его письма необычайно трогательные, нежные, пронзительные по искренности и правдивости. В них глубина постижения

Семейных коллизий, судеб близких людей, желание, может быть, помочь, всегда быть рядом с женой и детьми. Он был внимательным и любящим отцом. Об этом свидетельствуют в своих воспоминаниях сами дети, подтверждает дошедшая до нас огромная переписка Толстого с ними. Он делал многое для того, чтобы облагородить быт семьи, придать ей формы подлинно духовной жизни.

С годами он пришёл к убеждению, что жить надо без роскоши, скромно, без излишеств, ибо в могилу с собой всё не утянешь. Некоторые члены семьи во главе с Софьей Андреевной думали иначе. Заметим кстати, работающим в семье по существу был только он - всемирно известный писатель.

Его мечту жить в крестьянской избе и заниматься крестьянским трудом разделяли в семье только две дочери - Маша и Саша. Софья Андреевна в целом отрицательно относилась к мужикам и постоянно с ними конфликтовала. Многие из друзей Толстого, разделявшие его идеи, становились её врагами.

Одна из главных особенностей творческого гения Толстого - чистота нравственного чувства, то есть способность смотреть на мир изначально нравственно. При этом он видел бездны жизни, торжество зла и насилия, но всегда считал, что добро неизмеримо сильнее зла. И потому Толстой - светлый и добрый гений. Не только в творчестве, но и в жизни. Герои его произведений - это люди разных возрастов, разных национальностей, разных профессий, это сотни измученных войной, униженных и оскорбленных, но в каждом из них он искал частицу Божественной сущности. Сострадание и любовь были вечными спутниками его творчества.

СОСТРАДАНИЕ И ЛЮБОВЬ СТАЛИ ФОРМАМИ ЕГО МИРОПОЗНАНИЯ И СУЩЕСТВОВАНИЯ. Будучи офицером, он защищал простых солдат, в Ясной Поляне создал школу для крестьянских детей, во время голода два года провёл в странствиях, спасая сотни тысяч жизней, восстал против смертных казней в России. Десятки людей по ходатайству Толстого были освобождены

Из тюрем. Он написал более 10 тысяч писем современникам и во многих из них ощущается пронзительная боль за судьбу конкретных людей.

С любовью и пониманием Толстой относился и к Софье Андреевне. Но с годами конфликт между супругами разрастался. На него наслаивались имущественные проблемы (борьба за завещание).

«Мы жили вместе-врозь» - эти слова, сказанные Толстым как нельзя лучше передают суть супружеских отношений а перед смертью Софья Андреевна призналась, что сорок восемь лет прожила с Львом Николаевичем, так и не поняв, что он был за человек.

У семьи своя жизнь, свои потребности, своя логика понимания событий и поведения. Впервые опубликованная шестимесячная переписка родных и друзей (июнь - ноябрь 1910 г.) свидетельствует об их чёрствости, неразумности их общения с Толстым. Порой эгоцентризм окружавших его людей зашкаливал. Софья Андреевна уважала и боялась старшей дочери Татьяны Львовны. Одно слова Тани, один искренний жест любви к матери, и драмы можно было бы избежать. Ведь все знали, что мать тяжело больна. Так уговорите её вырваться за пределы адского домашнего круга, увезите её за границу, о которой она мечтала всю жизнь, найдите лучших врачей. Ведь смог же Лев Львович, средний сын Толстых, излечиться. Почему же мать никто не пожалел, почему все всё понимали, но держались нейтралитета. Так удобно? Или денег было жалко? Или такова мера их любви к родителям? Всю ситуацию по существу отдали на откуп Саше, а она была ещё слишком молода, чтобы глубоко понять происходящее. Об этом она не раз писала и говорила спустя много лет.

Здесь скажу то, о чём долго не решался сказать, а уж писать и подавно. Александра Львовна незадолго до своей смерти рассказала Сергею Михайловичу Толстому, внуку писателя

(моему старшему другу, передавшему мне эту историю), о том, что, когда Толстой, уже больной, сходил с поезда в Астапове, он вспомнил о Софье Андреевне и захотел её видеть. Иногда думаю, что есть правда в словах жены писателя, которая убеждала всех в важности её присутствия при больном муже, справедливо плагая, что у нее есть опыт ухаживания за ним. Но жестокость семьи дала о себе знать и в эти скорбные дни. Человека, с которым Толстой прожил 48 лет, по существу, не допустили к умирающему. Она вошла к нему, когда он был без сознания. Этого Александра Львовна тоже не могла себе простить.

А он, Толстой, великий писатель, мудрец, и на смертном одре продолжал чертить свою карту мира. Говорят, что он умер на полустанке, как скиталец, как неприкаянный человек, наказанный Богом. Умер в страданиях и муках.

Страдания и муки были. Физические. Но он их мужественно переносил, стараясь как можно меньше тревожить окружающих. А вот духовные мысли, чувства, проявившиеся на смертном одре, были наполнены необычайной заботой о присутствующих, искренней благодарностью и любовью, христианской умиротворенностью. Он не боялся смерти, а смиренно шёл к Богу, шепча, умирая: «...истину... люблю много... люблю всех».

Уходя из Ясной Поляны, он думал затеряться, как иголка в стогу сена. В нём всегда была доля наивности, что-то такое непосредственное, что сродни, как он любил говорить, «первообразу гармонии ребёнка». И, действительно, на два дня полиция упустила его из виду. В российской жандармерии, начиная с Зимнего дворца, случился переполох, но вскоре след ухода обнаружился, и под контроль были взяты все оставшиеся дни жизни писателя.

Эти 10 дней потрясли мир. Прекратились войны, человечество будто замерло в ожидании развязки разыгравшейся драмы. В здании железнодорожного вокзала круглосуточно работали журналисты, телетайп регулярно отстукивал сообщения о состоянии здоровья Льва Толстого... Что будет с ним?..

С миром?.. С каждым из нас?.. Со всем человечеством?.. маленький посёлок в центре России на семь дней стал центром Земли.

При жизни Толстой был властителем дум и сердец людей разных поколений, разных профессий, национальностей, вероиспове;даний. Свидетельств тому много - от высказываний простого мужика до признания европейски образованного писателя. Антон Чехов: «Что с нами будет, когда умрёт Толстой? Страшно подумать». Александр Блок: «С Толстым ушла мудрая человечность». Томас Манн: «Если бы был жив Толстой, Первой мировой войны не было». Таков был нравственный авторитет Толстого при жизни.

Астапово. Рядом Рязань, Липецк, Задонск, Лебедянь, Данков, Куликово Поле... Рядом места, знакомые Толстому по работе во время голода. Он и его товарищи создали более 240 столовых для голодающих, спасли сотни тысяч жизней.

Станция Астапово с большим вокзалом, железнодорожным депо, служебными зданиями, жилыми домами и скверами, возникшая в 1889-1890 гг., сохранилась по сей день, и сегодня, имея с 1918 г. другое название «Лев Толстой», представляет собой памятник архитектуры железнодорожного зодчества.

Дом начальника станции, в котором умер Лев Толстой, по существу, сразу же после смерти писателя стал народным музеем, а в середине прошлого века вошёл в состав Государственного музея Л.Н. Толстого (Москва). К 100-летию со дня

Смерти писателя мемориальный дом, вокзал, жилые дома были отреставрированы.

20 ноября 2010 г., в День Памяти, более двух тысяч человек почтили своим посещением Мемориал памяти «Астапово» на станции Лев Толстой. В Доме-музее открылась новая экспозиция «Астаповский меридиан. На пороге вечности». Состоялось торжественное открытие Культурно-образовательного центра им. Л.Н. Толстого с демонстрацией в его залах выставки редких картин из фондов музея, в кинозале - исторической хроники начала XX века «Живой Толстой». Перед многочисленными гостями из разных городов России и зарубежных стран с пронзительным и глубоким словом о Толстом выступил известный писатель и публицист Валентин Курбатов.

«Не Петербург, не Москва - Россия... - писал о тех скорбных днях Андрей Белый. - Россия - это Астапово, окруженное пространствами; и эти пространства - не лихие пространства: это ясные, как день Божий, ЛУЧЕЗАРНЫЕ ПОЛЯНЫ».

(Белый Андрей. Трагедия творчества. Достоевский и Толстой // Русские мыслители о Льве Толстом. Тула – Ясная Поляна, 2002. С. 285).

Когда утром 7 (20) ноября по всем концам света разлетелось одно только слово «скончался», все знали, кого потерял мир.

Невзирая на его пророчества и предупреждения, человечество пошло по пути зла и насилия. XX век стал самым кровопролитным в истории цивилизаций, XXI поражает ещё большими зверствами. Сегодня в разных концах умирают люди от войн, голода, продолжаются религиозные распри, богатые «давят» бедных, ханжество и лицемерие, ложь и обман в чести у власти. Иуда с его поцелуем жив.

Толстой не был предан забвению. Миллионными тиражами выходили и выходят в свет его сочинения, по мотивам его произведений созданы сотни спектаклей и фильмов, музеи Толстого в Ясной Поляне, в Хамовниках (Москва) посещают

Ежегодно десятки тысяч людей, среди них не только наши соотечественники, но и представители многих зарубежных стран. И все же с полной уверенностью можно сказать: для большинства живущих Толстой остаётся неизвестным писателем. А то что он великий мудрец жизни, знают в нашей стране немногие. Причина тому - запрещение философско-религиозных работ писателя как при царской, так и при советской власти, гнет ленинских статей при анализе творчества Льва Толстым, когда каждый школьник мог смеяться над мудрецом, не читая его и не понимая, что стоит за ленинскими словами: «хлюпик, юродствующий во Христе», жалкий «непротивленец».

Те идеи и принципы жизни, во имя которых Толстой совершил свой путь на Голгофу, не только не востребованы, но даже и не осмыслены нашими современниками. Тогда как именно под воздействием идей Толстого Махатма Ганди принес свободу Индии от гнета англичан, в 1922 г. Корея стала самостоятельным государством, деятельность и смерть Мартина Лютера Кинга в США перевернули сознание американского общества, резко изменив в лучшую сторону отношение к неграм.

Дом, ставший последним земным пристанищем Л.Н. Толстого, не мемориал скорби, ибо это противоречило бы концепции «жизни - смерти - бессмертия» великого писателя, считавшего, что «смерти нет».

Пройдя через «арзамасский ужас» смерти, утрату многих родных и близких, страх перед смертью, Толстой в пятьдесят лет думал о самоубийстве, ибо не мог ответить на вопрос - где тот смысл жизни, который неуничтожим после смерти? Его философский трактат «О жизни» первоначально назывался «О жизни и смерти», но, написав его, Толстой зачеркнул слово смерть - ее нет для того, кто, пройдя через «рождение духом», нашёл в себе силы для духовного движения к идеалу.

В Яснополянских записках Душана Маковицкого о предсмертных днях Толстого примечательно свидетельство: «Сам Лев Николаевич надеялся преодолеть болезнь, желал выжить,

Но и за всё время болезни ничем не показал обратного... страха смерти...»

ТОЛСТОЙ ПРИШЁЛ К ВЫВОДУ, ЧТО ДЛЯ ЧЕЛОВЕКА, ПОЗНАВШЕГО СМЫСЛ ЖИЗНИ В ИСПОЛНЕНИИ ВЫСШЕГО БЛАГА - СЛУЖЕНИИ БОГУ, БЛИЖНЕМУ НРАВСТВЕННОЙ ИСТИНЕ, СМЕРТИ НЕ СУЩЕСТВУЕТ.

Смерть страшна человеку, пребывающему во власти тела. Вопрос о том, как прожита была собственная жизнь и какой след человек оставил о себе в мире, стал для Толстого одним из главных в его размышлениях о жизни и смерти. В любви, служении людям и Богу он увидел путь выхода из трагического тупика – здесь средоточие проблемы бессмертия, здесь порог вечности, и ты сам должен переступить через него. Чем раньше пробудится в человеке Разум, частица Божественного, чем скорее произойдет рождение духом, тем больше в нас бессмертного смысла, тем очевидней будет суть перехода «из времени в Вечность» (А. Фет), ещё более таинственную, чем жизнь земная.

ПЕРЕХОД – ЭТО ТОТ ПОРОГ, ТА ТОЧКА ОТСЧЁТА, КОТОРОЙ ПРОВЕРЯЕТСЯ ЧЕЛОВЕК ПЕРЕД ЛИЦОМ СМЕРТИ (в «Войне и мире» - «личность целого народа»). Эта точка отсчёта выявляет значимость данной личности и то, что остается после её физической смерти: жизнь рода, духа, идей, значимых и добрых деяний, произведение искусства, научное открытие или уголок в памяти любившего тебя человека... Это и многое другое вопреки нашему желанию может стать неотъемлемой частью культуры человечества, оказаться в орбите его памяти. Но само бессмертие духа после умирания тела, то бессмертие, к которому стремились многие герои Толстого и сам Толстой, - где оно? Оно в каждом человеке, если через Бога в нём неустанно идёт работа бессмертной души. Вера в бессмертие - это таинство, с признанием которого жизнь наполняется светом и смыслами. Без неё, как писал Толстой, жизнь подобна «чистой выбеленной квадратной комнате», вызывающей «ужас красный, белый, квадратный».

На смертном одре Толстой слышит голоса умерших близких ему людей. Будто они зовут его к себе, в другой мир. Душой он откликается на этот зов, но «ум сердца» пока ещё крепко связан с земными страданиями окружающих его людей. Даже на смертном одре судьба ближнего дороже вселенских переживаний. И потому он пишет в своём дневнике сначала по-французски: «Делай, что должно...», не дописывает продолжение любимого им изречения «и пусть будет, что будет». Собрав последние силы, дописывает по-русски: «И все на благо и другим, и главное, мне» (58, 126). Это были последние слова, написанные его рукой.

За день до смерти Толстой привстал с постели и громким голосом, внятно сказал присутствующим: «Вот и конец!.. И ничего!». Увидел дочерей Таню и Сашу и обратился к ним со словами: «Я вас прошу помнить, что, кроме Льва Толстого, есть ещё много людей, а вы все смотрите на одного Льва». И ещё сказал: «Лучше конец, чем так» (ЯЗ – 4. С. 430).
Тема «Ухода - Смерти - Бессмертия», сопряжённая с уникальностью астаповского дома, звучит по-особому в контексте философии Пути жизни.

ФЕНОМЕН ПУТИ - это путь жизни человека, его бесконечное движение «от тьмы к свету»; духовное восхождение личности к сакральному центру - источнику высшей благодати и радости, к Богу; путь самопознания человека и познание мира; путь ищущей русской души, думающей о судьбах родины и всего человечества.

Сам Толстой - живое воплощение человека-Пути. Как мудрец он шёл через аскетического очищения духа, стремившегося к добродетели, восходившего от материального к идеальному, пребывавшего в извечном движении ради духовного преображения.

Комната, в которой умер Лев Толстой - философский образ Порога, Перехода, встречи Человека с Логосом, Светом, - по экспозиционному замыслу просматривается с двух сторон:

Внутренней - взгляд собственно на комнату изнутри дома и внешней - взгляд на противоположную дверь (толстовский символ смерти и выхода к новой жизни), открытую со стороны дороги в мир. За ней прозрачная пуленепробиваемая установка и освещённая комната. Свет вырывается наружу, освещает траву, деревья, жилые дома и уходит ввысь. Толстой как бы благословляет весь мир, весь свет, но уже «без себя», без своего персонифицированного «я», находясь в светящемся ареале космоса. Он сам уже становится вечным источником света в вечно «живой жизни» мира.

В молодости он хотел быть самым богатым, самым великим, самым счастливым человеком на этой земле. Но отказался от богатства, тяготился прижизненной славой, в старости менее всего был мучим гордыней, хотел семейного счастья - оно не сложилось, мечтал о счастье для простого народа, но все уже дышало гневом, классовой непримиримостью, Россия шла к революциям, братоубийственным войнам. И стало ясно, что человек не властен над обстоятельствами, но он властен изменить свою душу к лучшему. От жажды богатства - к опрощению, от желания счастья - к «царству Божию внутри вас», от величия и славы - к просьбе похоронить его в самом простом гробу, над могилой не ставить памятника, не говорить траурных речей.

Последняя его книга «Путь жизни» вышла после смерти. Книга о том, как человек открывает смысл жизни, обретает бессмертие, чтобы на пороге Вечности можно было сказать словами Ивана Ильича: «Кончена смерть».

В конце октября 1910 года случилось происшествие, взволновавшее всю Россию. Ночью 27 числа знаменитый писатель и мыслитель, автор «Войны и мира», 82-летний граф Лев Николаевич Толстой покинул свое имение в Ясной Поляне.

Куда лежал путь пожилого графа?

Толстой, в сопровождении медика Д.П. Маковицкого, бывшего не только его личным врачом, но и другом, покинул Ясную Поляну, не сообщив об этом семье. Уходя из родной усадьбы, писатель не имел конкретного плана. На следующий день после ухода, двигаясь по железной дороге, и пересаживаясь с поезда на поезд, он оказался в Козельске.

Дальнейший путь графа пролег через Оптину Пустынь, откуда он отправился в Шамординский женский монастырь для встречи с сестрой, Марией Николаевной. Здесь же к нему присоединилась дочь Александра. Несколько дней спустя, Толстой вновь оказался в Козельске. Он собирался направиться в город Новочеркасск, где жила его племянница.

В Новочеркасске писатель планировал добиться получения заграничного паспорта для поездки в Болгарию, однако, планам не суждено было осуществиться. В ходе поездки здоровье Льва Николаевича резко ухудшилось, подхваченная в поезде простуда обернулась крупозным воспалением легких, и путешествие пришлось прервать.

На первой крупной станции, которой оказалось село Астапово (позднее переименованное в Лев Толстой), писатель и сопровождающие покинули поезд. Больной граф был принят начальником станции И.И.Озолиным. Несмотря на все ухудшающееся самочувствие, Лев Николаевич отказывался от помощи врачей, и 7 ноября, на десятый день путешествия, скончался в его доме.

Что побудило Толстого покинуть родной дом?

Последний период жизни писателя сопровождает множество слухов, легенд и домыслов, а странное решение об уходе из дома до сих пор не имеет точного и однозначного объяснения. Возможно, причиной такого поступка послужил конфликт между мировоззрением Толстого и укладом его семьи.

Лев Николаевич со временем все больше приходил к мысли о том, что жизнь в богатстве и праздности недостойна. Приняв участие в переписи населения 1882 года в качестве переписчика, Толстой побывал на дне Московских трущоб, увидел своими глазами жителей приютов и ночлежек. Их жизнь натолкнула писателя на размышления о причинах бедности.

Писатель решил, что он и его семья должны отказаться от привилегий, которые им давали знатное происхождение и высокие доходы. Это стало причиной разлада в отношениях с женой, Софьей Андреевной Толстой, которая прежде была верной помощницей мужа.

В этой ситуации трудно найти неправую сторону. Лев Николаевич, как философ мирового масштаба, придерживался своих убеждений и, в заботе о благе всех живущих, хотел видеть поддержку близких. А Софья Андреевна, как мать, прежде всего, думала о благополучии их многочисленных детей. Поэтому ее приоритетами стали хорошее образование и обеспеченная жизнь. Дети также не стремились надевать лапти и вставать за плуг.

Постепенно разногласия внутри семьи становились все более заметными. Между Толстым и семьей образовалась пропасть непонимания, причинявшая писателю все большее беспокойство. Мечтая об освобождении и новом жизненном этапе, Лев Николаевич принял решение, повергшее в шок не только его семью, но и всю страну. Однако, последними его словами были слова большой любви, адресованные всем близким.

Уже совсем скоро состоится поездка "Усадебного экспресса" в Тульскую область на родину Льва Николаевича Толстого в Ясную Поляну. По этому случаю хочу представить вам кадры из фильма "Лев Толстой", снятого в далеком 1984 году режиссером Сергеем Герасимовым, судьба которого в чем-то похожа на судьбу писателя. Большая часть экранного времени была снята в Ясной Поляне как внутри усадьбы, так и на ее территории.

Режиссер: Сергей Герасимов
Сценарий: Сергей Герасимов
Оператор: Сергей Филиппов
В фильме снимались: Сергей Герасимов, Тамара Макарова, Борживой Навратил, Екатерина Васильева, Виктор Проскурин, Николай Ерёменко мл. и др.
Страна: Чехословакия, СССР, 1984 год

2. Фильм состоит из двух частей: «Бессонница» и «Уход».

Фильм-хроника рассказывает о жизни Л.Н Толстого в начале 20-го века и затрагивает последние годы его жизни (1908-1910). Воспоминания Льва Толстого возвращают нас и к событиям его молодости, и к поре решительного и страстного перелома в его взглядах. На протяжении всего фильма мы узнаем о его мыслях, переживаниях и идеях касающихся всех сторон жизни людей. Тонко и ненавязчиво даётся также семейная драма, сложные отношения с женой, для которой семья – это всё. А ведь Толстой своими во многом революционными взглядами посягал и на этот общественный институт. На религию, политику, литературу, искусство – на всё имел он свой взгляд, зачастую расходящийся с устоявшимся. Финал - трагический уход из Ясной Поляны и смерть, ставшая началом бессмертия.

3. Большая часть экранного времени снята в бывшем имении Л.Н.Толстого - усадьбе "Ясная Поляна".

Фильм производства двух стран - СССР и Чехословакии. Премьера в Москве состоялась 26 октября 1984 года, В Братиславе 5 ноября 1984.

Награды:
1984 - Международный кинофестиваль в Карловых Варах: Главный приз «Хрустальный глобус» за лучший фильм Сергею Герасимову.
1985 - Всесоюзный кинофестиваль в Минске: Главный специальный приз и диплом Сергею Герасимову.

5. Молодой Лев Николаевич на фоне дома своего деда князя Волконского.

7. Лев Николаевич вспоминает прожитые дни.

В сентябре 1910 года в Ясной Поляне была снята прогулка Льва Николаевича Толстого и его супруги Софьи Андреевны. Ровно 73 года спустя, 6 сентября 1983 года Герасимов начал съёмки фильма «Лев Толстой». Роль писателя в нем сыграл сам Герасимов, роль жены Толстого досталась верной спутнице режиссёра Тамаре Макаровой. Фильм «Лев Толстой» рассказывал о последних годах жизни великого русского писателя, о подведении жизненных итогов, Толстой в нем много рассуждал о смысле жизни, об искусстве и о детях. Профессор ВГИКа Наталья Фокина-Кулиджанова вспоминала, что кризис, который пережил Толстой в конце жизни, был Герасимову интересен и в чём-то даже созвучен.

Актёрская профессия всегда полна традиций и суеверий, и одна из примет – актёру, даже играя смерть, нельзя ложиться в гроб. Считается, что тем самым человек призывает свою смерть. Обычно актёры, если по сценарию требуется лечь в гроб, используют вместо себя двойника, что и было предложено Герасимову. Но режиссёр вложил в свой фильм душу, и считал, что нечестно по отношению к зрителям обманывать их, подсовывая «пустышку». Верил ли он в эту примету или нет – никто не знает точно, но преступить через неё режиссёр смог. Позже актриса Инна Макарова рассказывала: «Мы ехали в машине с Сергеем Аполлинариевичем и Тамарой Фёдоровной из Союза кинематографистов, и я рассказывала о том, как только что вернулась с кинофестиваля в Болгарии. И между делом говорю, что нельзя играть смерть, нельзя умирать на сцене и в кино. И повисает тишина в машине – Сергей Аполлинариевич только что гениально сыграл смерть Толстого!».

13. В кинотеатрах СССР фильм посмотрели 4,9 млн зрителей.

14. Одна из сцен фильма снятая у главного дома.

16. Приглашаем всех желающих на чаепитие 14 октября 2017 года вместе с "Усадебным экспрессом".

20. Главный дом, в который писатель переселился в 1856 году, после окончания военной службы.

21.Вечерний досуг зя роялем.

22. Во флигеле Кузминских останавливались гости.

23. Флигель Кузминских со стороны усадебного парка.

27. Прогулка Льва Толстого (Сергей Герасимов) и его жены Софьи Андреевны (Тамара Макарова) по аллее спустя 73 года в 1984 г.

28. Съемки фильма в иронически-гротесковом ключе изображены в рассказе Олега Хафизова «Похороны Толстого».

30. Терраса главного дома. Вид со второго этажа.

31. Крестьяне в усадьбе.

32. Лев Николаевич прогуливается по своему имению.

При разделе наследства в 1847 г. между детьми Николая Сергеевича Льву Николаевичу Толстому досталось около 1600 га земли с 330 душами «мужеска пола».

34. Младшая дочь Льва Николаевича Александра в исполнении Екатерины Васильевой (слева). За патифоном.

Во многом стараниями младшей дочери писателя Л. Н. Толстого Александры Львовны Толстой усадьба была превращена в музей. 10 июня 1921 года вышло постановление ВЦИК о новом статусе Ясной Поляны. Хранитель музея должен был создать в Ясной Поляне культурно-просветительский центр с библиотекой, школой, организовывать чтение лекций, спектакли, выставки и экскурсии.

38. Усадебный парк Клины в 1984 году. Уже без Л.Н. Толстого.

40. Башни въезда. Похороны Л.Н. Толстого.

Герасимов не зря своей последней работой выбрал именно финальные дни жизни Толстого, во многом их жизненные пути совпадали - и долгая, полная трудов и плодотворной работы жизнь, и педагогическая деятельность обоих, и даже то, что оба они прошли свой жизненный путь рука об руку с верной спутницей. Софья Андреевна Толстая была для великого писателя и музой, и верной женой, и секретарём, и опорой в трудные времена. Так же, как Тамара Фёдоровна Макарова была для Герасимова любимой женой, любимой актрисой и постоянной поддержкой в жизни.

Выйдя на экран, фильм получил заслуженное признание зрителей. В ноябре 1985 года Герасимов внезапно почувствовал себя плохо, после чего врачи предложили ему лечь в больницу из-за аритмии и проблем с сердцем. В больнице Герасимов вскоре попал в реанимацию, и ему была проведена операция на сердце. Помощь врачей не помогла, и 26 ноября 1985 года Сергей Герасимов скончался.

Тамара Макарова тяжело перенесла смерть мужа. Она даже не присутствовала на похоронах, сказав, что один раз уже проводила его в последний путь, имея в виду эпизод похорон в фильме «Лев Толстой». Второй раз выдержать подобное актриса уже не могла.

Фильм «Лев Толстой» получил множество премий и наград, в том числе и после смерти своего создателя. В 1986 году ВГИК был переименован в честь Сергея Герасимова, так много сделавшего для этого института, вырастившего в его стенах плеяду гениальных актёров и режиссёров.

43. Могила Л.Н.Толстого.

Выдержки из рассказа Олега Хафизова о съемках фильма:

Как-то осенью заведующая просунулась в наш кабинет и объявила:
- ТОварищи, кто хочет принять участие в похОрОнах ТОлстогО, прОшу выйти к прОхОдной. Автобус Отправляется через пЯтнадцать минут (она была ярОславская).

Речь шла о съемках фильма Сергея Герасимова о Льве Толстом, который давно рекламировался по телевизору. Очевидно, работа над фильмом подходила к концу, и Герасимов собирался снимать в Ясной Поляне похороны самого себя в роли Льва Николаевича. Молодежная фракция нашей лаборатории с восторгом откликнулась на предложение режиссера, которое давало шанс проветриться в рабочее время и, как знать, - возможно, закончить рабочий день на час-другой пораньше.

Вскоре к проходной подошла пара вместительных рейсовых автобусов, снятых с маршрута. Мы весело погрузились и отправились в сторону Ясной Поляны, обсуждая предстоящее приключение. Как ни ехидничай, а всем было интересно принять участие в съемках настоящего художественного фильма. Тем более что по автобусу разнеслась информация: каждому статисту в исторической одежде будет заплачено по десяти рублей, каждому человеку толпы - по пятерке. А на пятерку, друзья мои, мы умудрялись сходить в ресторан.

Наши мнения относительно будущего кинополотна Герасимова разделились. Бурак считал Герасимова великим, но скучноватым режиссером, у которого персонажи только и делают, что глубокомысленно бормочут что-то себе под нос. Альбине нравился фильм о любви “У озера”, но совершенно не хотелось два часа выслушивать с экрана поучения какого-то ворчливого старика, хотя бы и Льва Толстого. Что же касается меня, то я считал Герасимова одним из главных коммунистических вельмож, создателей той безвыходной скуки, которая держала меня за горло.

Ишь, хитрый, - говорил я. - Всю жизнь прославлял очередные решения партии не за страх, а за совесть, а под занавес прозрел и решил пролезть в вечность, нацепив бороду Толстого.

Автобус остановился на остановке “Кочаки” за Ясной Поляной. Мы высадились на изрытую обочину дороги и только теперь увидели нескончаемую вереницу машин, выстроившуюся впереди нас и тянувшуюся позади насколько хватало глаза. Если в каждом из автобусов приехало человек по сорок-пятьдесят, а автобусов, предположим, сто… Мы принялись вычислять количество статистов, пригнанных на съемки, но, будучи гуманитариями, быстро сбились со счета и пришли к выводу, что людей здесь, во всяком случае, не меньше, чем на реальных похоронах Льва Николаевича. Сюда, очевидно, согнали большинство младших и средних научных сотрудников города, инженеров и лаборантов, а также и немалую часть рабочего класса. И выдача гонорара может растянуться на несколько суток.

Между тем зарядил дождик, и толпа куда-то тронулась по скользкой глиняной дороге. Мои надежды на то, что мне выдадут какой-нибудь сюртук или салоп, оказались несостоятельными. Очевидно, нас не собирались снимать крупным планом, а посему было совершенно неважно, что на мне вместо армяка надета куртка Levi Strauss. Мне с моим зрением не удавалось разглядеть бородатого Герасимова в гробу или операторов с их стрекочущими камерами и плоскими коробками, которыми они зачем-то эффектно щелкают перед началом съемки. Впереди и позади нас тащились такие же инженеры да порой труси"л статист в студенческой фуражке, кителе и джинсах. Становилось холодно и тоскливо, как на настоящих похоронах, и мое отношение к официальной советской культуре с каждым шагом ухудшалось.
Вдруг толпа стала. Мимо нас по обочине пробежала растрепанная дама с блуждающим взглядом, словно только что встретившая Ленина.
- Сейчас видела Макарову, вот так, как вижу вас, - сообщила она, моргая от счастья. - Я ей сказала: “Здравствуйте, Тамара Федоровна!”. А она ответила: “Здравствуйте!”. Такая простая.
Пошатываясь, женщина побрела полем. И тут с неба раздался знакомый глуховатый голос Герасимова, разнесенный по всей округе усилителем, как если бы сам бог обратился к нам, оставаясь невидимым.

Дорогие туляки! - произнес Герасимов. - Съемки наши закончились. Благодарю вас всех за помощь и за время, которое вы нам уделили, оторвавшись от своей важной работы. Денег мы вам решили не платить, потому как дань памяти вашему великому земляку невозможно оценить никакими деньгами. А теперь еще раз всем спасибо, и жду вас в кинотеатрах.
Мы побрели обратно под накрапывающим дождем.