Сколько лет назад жил чуковский. Корней чуковский - биография, информация, личная жизнь

Занятия для детей

Корне́й Ива́нович Чуко́вский (настоящее имя - Никола́й Васильевич Корнейчуко́в, 19 марта 1882, Санкт-Петербург, - 28 октября 1969, Москва) - русский советский поэт, публицист, литературный критик, переводчик и литературовед, детский писатель, журналист. Отец писателей Николая Корнеевича Чуковского и Лидии Корнеевны Чуковской. По состоянию на 2015 год являлся самым издаваемым в России автором детской литературы: за год было выпущено 132 книги и брошюры тиражом 2,4105 млн экземпляров.

Детство

Николай Корнейчуков, позже взявший себе литературный псевдоним «Корней Чуковский», родился в Санкт-Петербурге 19 (31) марта 1882 года у крестьянки Екатерины Осиповны Корнейчуковой; его отцом был потомственный почётный гражданин Эммануил Соломонович Левенсон (1851-?), в семье которого жила прислугой мать Корнея Чуковского. Их брак формально не был зарегистрирован, так как для этого требовалось крещение отца, но они прожили вместе не менее трёх лет. До Николая родилась старшая дочь Мария (Маруся). Вскоре после рождения Николая отец оставил свою незаконную семью, женился «на женщине своего круга» и переехал в Баку, где открыл «Первое типографское товарищество»; мать Чуковского была вынуждена переехать в Одессу.

Детство Николай Корнейчуков провёл в Одессе и Николаеве. В Одессе семейство поселилось во флигеле, в доме Макри на Новорыбной улице, № 6. В 1887 году Корнейчуковы сменили квартиру, переехав по адресу: дом Баршмана, Канатный переулок, № 3. Пятилетнего Николая отдали в детский сад мадам Бехтеевой, о пребывании в котором он оставил следующие воспоминания: «Мы маршировали под музыку, рисовали картинки. Самым старшим среди нас был курчавый, с негритянскими губами мальчишка, которого звали Володя Жаботинский. Вот когда я познакомился с будущим национальным героем Израиля - в 1888 или 1889 годах!!!». Какое-то время будущий писатель учился во второй одесской гимназии (впоследствии стала пятой). Одноклассником его в ту пору был Борис Житков (в будущем также писатель и путешественник), с которым у юного Корнея завязались дружеские отношения. Окончить гимназию Чуковскому так и не удалось: из пятого класса его отчислили, по его собственным утверждениям, из-за низкого происхождения. Эти события он описал в автобиографической повести «Серебряный герб».

По метрике у Николая и его сестры Марии, как незаконнорождённых, не было отчества; в других документах дореволюционного периода его отчество указывалось по-разному - «Васильевич» (в свидетельстве о браке и крещении сына Николая, впоследствии закрепилось в большинстве поздних биографий как часть «настоящего имени»; дано по крёстному отцу), «Степанович», «Эммануилович», «Мануилович», «Емельянович», сестра Маруся носила отчество «Эммануиловна» или «Мануиловна». С начала литературной деятельности Корнейчуков использовал псевдоним «Корней Чуковский», к которому позже присоединилось фиктивное отчество - «Иванович». После революции сочетание «Корней Иванович Чуковский» стало его настоящим именем, отчеством и фамилией.

По воспоминаниям К. Чуковского, у него «никогда не было такой роскоши, как отец или хотя бы дед», что в юности и в молодости служило для него постоянным источником стыда и душевных страданий.
Его дети - Николай, Лидия, Борис и умершая в детстве Мария (Мурочка), которой посвящены многие детские стихи отца - носили (по крайней мере, после революции) фамилию Чуковских и отчество Корнеевич/Корнеевна.

Журналистская деятельность до Октябрьской революции

С 1901 года Чуковский начал писать статьи в «Одесских новостях». В литературу Чуковского ввёл его близкий гимназический друг, журналист В. Е. Жаботинский. Жаботинский также был поручителем жениха на свадьбе Чуковского и Марии Борисовны Гольдфельд.
Затем в 1903 году Чуковский, как единственный корреспондент газеты, знающий английский язык (которому обучился самостоятельно по «Самоучителю английского языка» Олендорфа), и соблазнившись высоким по тем временам окладом - издатель обещал 100 рублей ежемесячно - отправился корреспондентом «Одесских новостей» в Лондон, куда выехал с молодой женой. Кроме «Одесских новостей» английские статьи Чуковского публиковались в «Южном обозрении» и в некоторых киевских газетах. Но гонорары из России поступали нерегулярно, а затем и вовсе прекратились. Беременную жену пришлось отправить обратно в Одессу. Чуковский подрабатывал перепиской каталогов в Британском музее. Зато в Лондоне Чуковский основательно ознакомился с английской литературой - прочитал в оригинале Диккенса, Теккерея.

Вернувшись в Одессу в конце 1904 года, Чуковский поселился с семьёй на улице Базарной № 2 и окунулся в события революции 1905 года. Чуковский оказался захвачен революцией. Он дважды посетил восставший броненосец «Потёмкин», кроме прочего приняв письма к близким у восставших моряков. В Петербурге начал издавать сатирический журнал «Сигнал». Среди авторов журнала были такие известные писатели как Куприн, Фёдор Сологуб и Тэффи. После четвёртого номера его арестовали за «оскорбление величества». Его защищал знаменитый адвокат Грузенберг, добившийся оправдания. Чуковский находился под арестом 9 дней.

В 1906 году Корней Иванович приехал в финское местечко Куоккала (ныне Репино, Курортный район (Санкт-Петербург)), где свёл близкое знакомство с художником Ильёй Репиным и писателем Короленко. Именно Чуковский убедил Репина серьёзно отнестись к своему писательству и подготовить книгу воспоминаний «Далёкое близкое». В Куоккале Чуковский прожил около 10 лет. От сочетания слов Чуковский и Куоккала образовано «Чукоккала» (придумано Репиным) - название рукописного юмористического альманаха, который Корней Иванович вёл до последних дней своей жизни.

В 1907 году Чуковский опубликовал переводы Уолта Уитмена. Книга стала популярной, что увеличило известность Чуковского в литературной среде. Чуковский стал влиятельным критиком, насмешливо отзываясь о популярных в то время произведениях массовой литературы: книгах Лидии Чарской и Анастасии Вербицкой, «Пинкертоновщине» и других, остроумно защищал футуристов - как в статьях, так и в публичных лекциях - от нападок традиционной критики (познакомился в Куоккале с Маяковским и в дальнейшем с ним приятельствовал), хотя сами футуристы далеко не всегда были ему за это благодарны; вырабатывал собственную узнаваемую манеру (реконструкция психологического облика писателя на основании многочисленных цитат из него).

В 1916 году Чуковский с делегацией Государственной думы вновь посетил Англию. В 1917 году вышла книга Паттерсона «С еврейским отрядом в Галлиполи» (о еврейском легионе в составе британской армии) под редакцией и с предисловием Чуковского.
После революции Чуковский продолжал заниматься критикой, издав две наиболее знаменитые свои книги о творчестве современников - «Книга об Александре Блоке» («Александр Блок как человек и поэт») и «Ахматова и Маяковский». Обстоятельства советского времени оказались неблагодарны для критической деятельности, и Чуковскому пришлось этот свой талант «зарыть в землю», о чём он впоследствии сожалел.

Литературоведение

В 1908 году опубликованы его критические очерки о писателях Чехове, Бальмонте, Блоке, Сергееве-Ценском, Куприне, Горьком, Арцыбашеве, Мережковском, Брюсове и других, составившие сборник «От Чехова до наших дней», выдержавший в течение года три издания.
С 1917 года Чуковский принялся за многолетний труд о Некрасове, его любимом поэте. Его стараниями вышло первое советское собрание стихотворений Некрасова. Чуковский закончил работу над ним только в 1926 году, переработав массу рукописей и снабдив тексты научными комментариями. Монография «Мастерство Некрасова», вышедшая в 1952 году, много раз переиздавалась, а в 1962 году Чуковский был удостоен за неё Ленинской премии. После 1917 года удалось опубликовать значительную часть стихов Некрасова, которые либо были ранее запрещены царской цензурой, либо на них было наложено «вето» правообладателями. Примерно четверть известных в настоящее время стихотворных строк Некрасова была введена в оборот именно Корнеем Чуковским. Кроме того, в 1920-е годы им были обнаружены и изданы рукописи прозаических сочинений Некрасова («Жизнь и похождения Тихона Тросникова», «Тонкий человек» и других).

Помимо Некрасова, Чуковский занимался биографией и творчеством ряда других писателей XIX века (Чехова, Достоевского, Слепцова), чему посвящена, в частности, его книга «Люди и книги шестидесятых годов», участвовал в подготовке текста и редактировании многих изданий. Самым близким себе по духу писателем Чуковский считал Чехова.

Детские стихи и сказки

Увлечение детской словесностью, прославившее Чуковского, началось сравнительно поздно, когда он был уже знаменитым критиком. В 1916 году Чуковский составил сборник «Ёлка» и написал свою первую сказку «Крокодил». В 1923 году вышли его знаменитые сказки «Мойдодыр» и «Тараканище», в 1924 году «Бармалей».
Несмотря на то, что сказки были напечатаны большим тиражом и выдержали множество изданий, они не вполне отвечали задачам советской педагогики. В феврале 1928 года в «Правде» была опубликована статья заместителя народного комиссара просвещения РСФСР Н. К. Крупской «О „Крокодиле“ Чуковского»: «Такая болтовня - неуважение к ребёнку. Сначала его манят пряником - весёлыми, невинными рифмами и комичными образами, а попутно дают глотать какую-то муть, которая не пройдёт бесследно для него. Я думаю, „Крокодила“ ребятам нашим давать не надо…»

В это время в среде партийных критиков и редакторов вскоре возникает термин - «чуковщина». Восприняв критику, Чуковский в декабре 1929 года в «Литературной газете» публикует письмо, в котором «отречётся» от старых сказок и заявит о намерениях изменить направление своего творчества, написав сборник стихов «Весёлая колхозия», однако обещания своего не сдержит. Сборник так и не выйдет из-под его пера, а следующая сказка будет написана только через 13 лет.
Несмотря на критику «чуковщины», именно в этот период в ряде городов Советского Союза устанавливаются скульптурные композиции по мотивам сказок Чуковского. Наиболее известен фонтан «Бармалей» («Детский хоровод», «Дети и крокодил») работы видного советского скульптора Р. Р. Иодко, установленный в 1930 году по типовому проекту в Сталинграде и других городах России и Украины. Композиция представляет собой иллюстрацию к одноимённой сказке Чуковского. Сталинградский фонтан прославится как одно из немногих сооружений, уцелевших во время Сталинградской битвы.

В жизни Чуковского к началу 1930-х годов появилось ещё одно увлечение - изучение психики детей и того, как они овладевают речью. Он записал свои наблюдения за детьми, за их словесным творчеством в книге «От двух до пяти» (1933).

Другие произведения

В 1930-е годы Чуковский много занимался теорией художественного перевода («Искусство перевода» 1936 года переиздали перед началом войны, в 1941 году, под названием «Высокое искусство») и собственно переводами на русский язык (М. Твен, О. Уайльд, Р. Киплинг и другие, в том числе в форме «пересказов» для детей).
Начинает писать мемуары, над которыми работал до конца жизни («Современники» в серии «ЖЗЛ»). Посмертно опубликованы «Дневники 1901-1969».
В годы войны эвакуирован в Ташкент. Младший сын Борис погиб на фронте.

Как доносил НКГБ в ЦК, в годы войны Чуковский высказывался: «…Всей душой желаю гибели Гитлера и крушения его бредовых идей. С падением нацистской деспотии мир демократии встанет лицом к лицу с советской деспотией. Будем ждать».
1 марта 1944 года в газете «Правда» вышла статья П. Юдина «Пошлая и вредная стряпня К. Чуковского», в которой был устроен разбор изданной в 1943 году в Ташкенте книги Чуковского «Одолеем Бармалея» (Айболития ведёт войну со Свирепией и её царем Бармалеем), и книга эта признавалась в статье вредной:
Сказка К. Чуковского - вредная стряпня, которая способна исказить в представлении детей современную действительность.

«Военная сказка» К. Чуковского характеризует автора, как человека, или не понимающего долга писателя в Отечественной войне, или сознательно опошляющего великие задачи воспитания детей в духе социалистического патриотизма.

Чуковский и Библия для детей

В 1960-е годы К. Чуковский задумал пересказ Библии для детей. К этому проекту он привлёк писателей и литераторов и тщательно редактировал их работу. Сам проект был очень трудным в связи с антирелигиозной позицией советской власти. В частности, от Чуковского потребовали, чтобы слова «Бог» и «евреи» не упоминались в книге; силами литераторов для Бога был придуман псевдоним «Волшебник Яхве». Книга под названием «Вавилонская башня и другие древние легенды» была издана в издательстве «Детская литература» в 1968 году. Однако весь тираж был уничтожен властями. Обстоятельства запрета издания позже описывал Валентин Берестов, один из авторов книги: «Был самый разгар великой культурной революции в Китае. Хунвейбины, заметив публикацию, громогласно потребовали размозжить голову старому ревизионисту Чуковскому, засоряющему сознание советских детей религиозными бреднями. Запад откликнулся заголовком „Новое открытие хунвейбинов“, а наши инстанции отреагировали привычным образом». Книга была опубликована в 1990 году.

Последние годы

В последние годы Чуковский - всенародный любимец, лауреат ряда государственных премий и кавалер орденов, вместе с тем поддерживал контакты с диссидентами (Александр Солженицын, Литвиновы, видным правозащитником была также его дочь Лидия). На даче в Переделкине, где он постоянно жил последние годы, он устраивал встречи с окрестными детьми, беседовал с ними, читал стихи, приглашал на встречи известных людей, знаменитых лётчиков, артистов, писателей, поэтов. Переделкинские дети, давно ставшие взрослыми, до сих пор вспоминают эти детские посиделки на даче Чуковского.

В 1966 году подписал письмо 25 деятелей культуры и науки генеральному секретарю ЦК КПСС Л. И. Брежневу против реабилитации Сталина.
Умер Корней Иванович 28 октября 1969 года от вирусного гепатита. На даче в Переделкине, где писатель прожил большую часть жизни, ныне действует его музей.

Из воспоминаний Ю. Г. Оксмана:
«Лидия Корнеевна Чуковская заранее передала в Правление московского отделения Союза писателей список тех, кого её отец просил не приглашать на похороны. Вероятно, поэтому не видно Аркадия Васильева и других черносотенцев от литературы. Прощаться пришло очень мало москвичей: в газетах не было ни строки о предстоящей панихиде. Людей мало, но, как на похоронах Эренбурга, Паустовского, милиции - тьма. Кроме мундирных, множество «мальчиков» в штатском, с угрюмыми, презрительными физиономиями. Мальчики начали с того, что оцепили кресла в зале, не дают никому задержаться, присесть. Пришёл тяжело больной Шостакович. В вестибюле ему не позволили снять пальто. В зале запретили садиться в кресло. Дошло до скандала.

Гражданская панихида. Заикающийся С. Михалков произносит выспренние слова, которые никак не вяжутся с его равнодушной, какой-то даже наплевательской интонацией: «От Союза писателей СССР…», «От Союза писателей РСФСР…», «От издательства „Детская литература“…», «От Министерства просвещения и Академии педагогических наук…» Всё это произносится с глупой значительностью, с какой, вероятно, швейцары прошлого века во время разъезда гостей вызывали карету графа такого-то и князя такого-то. Да кого же мы хороним, наконец? Чиновного бонзу или жизнерадостного и насмешливого умницу Корнея? Отбарабанила свой «урок» А. Барто. Кассиль исполнил сложный словесный пируэт для того, чтобы слушатели поняли, насколько он лично был близок покойному. И только Л. Пантелеев, прервав блокаду официозности, неумело и горестно сказал несколько слов о гражданском лике Чуковского. Родственники Корнея Ивановича просили выступить Л. Кабо, но когда в переполненном помещении она присела к столу, чтобы набросать текст своего выступления, к ней подошёл генерал КГБ Ильин (в миру - секретарь по оргвопросам Московской писательской организации) и корректно, но твёрдо заявил ей, что выступать ей не позволит.»

Похоронен на кладбище в Переделкине.

    Чуковский, Корней Иванович - Корней Иванович Чуковский. ЧУКОВСКИЙ Корней Иванович (настоящие имя и фамилия Николай Васильевич Корнейчуков) (1882 1969), русский писатель. Произведения для детей в стихах и прозе (“Мойдодыр”, “Тараканище”, “Айболит” и др.) построены в виде… … Иллюстрированный энциклопедический словарь

    - (настоящая имя и фамилия Николай Васильевич Корнейчуков) , русский советский писатель, критик, литературовед, переводчик. Доктор филологических наук (1957). Был исключен из 5 го класса одесской… … Большая советская энциклопедия

    - (наст. имя и фам. Николай Васильевич Корнейчуков) (1882 1969) русский писатель, литературовед, доктор филологических наук. Произведения для детей в стихах и прозе (Мойдодыр, Тараканище, Айболит и др.) построены в виде комической остросюжетной… … Большой Энциклопедический словарь

    - (настоящее имя и фамилия Николай Васильевич Корнейчуков) (1882 1969), писатель, критик, историк литературы. Родился в Петербурге, детские годы прошли в Одессе. С августа 1905 жил в Петербурге в Академическом переулке, 5, с 1906 на… … Санкт-Петербург (энциклопедия)

    - (19.03.1882, Петербург 28.10.1969, Москва), писатель, критик, литературовед. Лауреат Ленинской премии за литературно критическую деятельность; Награжден орденом Ленина и другими орденами и медалями. Окончил шесть классов гимназии. Писатель, поэт … Энциклопедия кино

    Настоящие имя и фамилия Николай Васильевич Корнейчуков (1882 1969), русский писатель, литературный критик, доктор филологических наук (1961). В начале XX в. едкие, остроумные статьи о русской литературе. В популярных произведениях для детей в… … Энциклопедический словарь

    - (род. 1882; псевдоним Н. И. Коpничука) литературовед, детский писатель. Ч. выступил в годы реакции, после 1905. как влиятельный критик фельетонист, выразитель идеологии либеральной интеллигенции. Сотрудничал в журналах "Русская мысль",… … Большая биографическая энциклопедия

    Корней Чуковский Имя при рождении: Николай Васильевич Корнейчуков Дата рождения: 19 (31) марта 1882(18820331) Место рождения: Санкт Петербург … Википедия

    - (настоящие имя и фамилия Николай Васильевич Корнейчуков) (1882, Петербург — 1969, Москва), писатель, литературовед, переводчик, доктор филологических наук (1957). Самоучкой достиг высокого уровня образованности; в совершенстве владел… … Москва (энциклопедия)

    ЧУКОВСКИЙ Корней Иванович - (наст. имя и фам. Николай Васильевич Корнейчуков) (1882—1969), русский советский писатель, литературовед. Сказки для детей в стихах «Крокодил» (1917), «Мойдодыр», «Тараканище» (обе — 1923), «Муха цокотуха», «Чудо дерево» (обе —… … Литературный энциклопедический словарь

Книги

  • Корней Чуковский. Сказки в стихах , Чуковский Корней Иванович. Первую сказку в стихах К. И. Чуковский написал для своих детей. А потом стали появляться новые и новые сказки. Их ждали уже все малыши. А потом эти чудесные сказки стали читать малыши во всем…
  • Корней Чуковский. Сказки, песенки, стихи , Чуковский Корней Иванович. В книгу вошли хорошо известные, полюбившиеся читателям разных поколений стихи, песенки и сказки К. И. Чуковского. ISBN:978-5-378-08289-6…

Имя: Корней Чуковский (Korney Chukovskiy)

Возраст: 87 лет

Место рождения: Санкт-Петербург

Место смерти: Москва

Деятельность: русский советский поэт, детский писатель

Семейное положение: был женат

Корней Чуковский - биография

Литературная деятельность Корнея Чуковского продолжалась 70 лет, а жизнь - почти 90. Он был доктором наук, героем труда, но дети всей страны называли его без титулов - дедушка Корней.

О биографии своего детства Чуковский вспоминать не любил. Даже в повести «Серебряный герб», где многое приукрашено, говорится: «Мама воспитывала нас демократически - нуждою». Мать, украинская крестьянка Екатерина Корнейчук, была служанкой в доме богатого одесского врача Левенсона, где сошлась с хозяйским сыном Эммануилом и родила от него дочь Марию, а через три года, в марте 1882-го, - сына Николая.

Семьи не получилось, Эммануил женился на другой, но помогал детям деньгами. Екатерина Осиповна еще много лет хранила фото бородатого человека в очках и говорила детям: «Не сердитесь на папу, он был хороший человек». Но Чуковский так и не простил отца за их бедность, за клеймо «безотцовщины», за понимающую ухмылку, с которой к нему обращались именитые собеседники: «Простите. Николай, как вас... Васильевич? Или Эммануилович?»

В 18 лет, едва начав печататься в газете, он сделал из своей фамилии псевдоним «Корней Чуковский» и позже узаконил его, а отчество взял самое простое - Иванович.

О матери Корней Чуковский, напротив, всегда вспоминал в своей биографии с нежностью. Чтобы прокормить детей, она с утра до вечера занималась стиркой и глажкой, успевая при этом вкусно готовить и вообще вести дом: «Комната была небольшая, но очень нарядная, в ней было много занавесок, цветов, полотенец, расшитых узорами, и все это сверкало чистотой, так как чистоту моя мама любила до страсти и отдавала ей всю свою украинскую душу». Едва умея читать, Екатерина Осиповна преклонялась перед ученостью и сделала все, чтобы ее дети получили хорошее образование.

Колю даже устроила в единственный в Одессе детский сад, где он подружился с будущим видным сионистом Владимиром Жаботинским. У него вообще было много друзей, с которыми он рыбачил, лазил по чердакам, запускал воздушных змеев. Забравшись в «каламашки» - большие ящики для мусора, - мальчишки мечтали о дальних странах, а Коля пересказывал им романы Жюля Верна и Эмара. Уже тогда в его жизнь вторглась литература. Он с недоумением смотрел на обывателей с их мелкими радостями: «Неужели никто не сказал им, что Шекспир много слаще всякого вина?» Став постарше, он невзлюбил мещанскую Одессу и при первой возможности сбежал оттуда.

Возможность представилась далеко не сразу. Сперва Колю исключили из гимназии по печально известному циркуляру о «кухаркиных детях». Циркуляром этим, одобренным Александром III, учебному начальству предписывалось допускать в гимназии «только таких детей, которые находятся на попечении лиц, представляющих достаточное ручательство о правильном над ними домашнем надзоре и в предоставлении им необходимого для учебных занятий удобства».

Учеба одного из самых образованных людей России закончилась в пятом классе, дальше началась работа. Он чинил сети, клеил афиши, красил заборы. Зубрил английский, мечтая уехать куда-нибудь в Австралию. Злился на весь мир, включая мать, однажды даже избил ее и, хлопнув дверью, ушел из дома. От падения на дно его спасла литература: «Каждую свободную минуту я бегу в библиотеку, читаю запоем без всякого разбора и порядка». Он попытался заняться репетиторством, но никак не мог напустить на себя нужную солидность:

«Я вступал со своими питомцами в длинные разговоры о посторонних вещах - о том, как ловить тарантулов, как делать камышовые стрелы, как играть в пиратов и разбойников».

Выручил друг Жаботинский, c помощью которого Николай стал репортером популярной газеты «Одесские новости». В первый раз он явился в редакцию с большой книгой, которой прикрывал зияющую дырку на штанах. Но бойкие статьи молодого автора нравились публике, и скоро он получал уже 25-30 рублей в месяц - приличные деньги по тем временам.

Одновременно с работой в его жизни появилась любовь. Чуковскому давно нравилась пухленькая черноглазая девушка с соседней улицы -дочь бухгалтера Мария Пэльдфельд. Выяснилось, ей он небезразличен, но ее ридих ели были против Николая и Маша сбежала из родительского дома, чтобы соединить свою судьбу с любимым. В мае 1903 года они обвенчались и вскоре, когда Николаю предложили стать корреспондентом «Одесских новостей» в Англии, уехали в Лондон.

Николай навсегда влюбился в эту страну, хотя его английский, который он осваивал по самоучителю, там поначалу никто не понимал. Улучшал он его, с утра до вечера занимаясь в библиотеке Британского музея. Беременная Маша, заскучав, вернулась в Одессу, где родила сына Николая. С промежутками в три года в семье появились еще двое детей - Лидия и Борис. В большой семье надолго поселился призрак безденежья. Неплохо зарабатывая, Чуковский был весьма непрактичен: например, уезжая из Англии, на последние деньги купил фотоаппарат и часы с цепочкой, так что на пароходе пришлось ехать зайцем.

В России Чуковского встретила начинающаяся революция. В июне 1905 года в Одессу прибыл восставший броненосец «Потемкин» - Чуковский сумел пробраться туда и написал смелый репортаж, который цензура запретила. Обычно аполитичного, его охватил общий порыв борьбы за свободу. Уехав в Петербург, он затеял издание сатирического журнала «Сигнал», уговорив писать в него таких известных авторов, как Куприн, Сологуб и Тэффи. Очень скоро журнал запретили, а Николая как редактора арестовали, обвинив в «оскорблении величества». Отпущенный под залог, он какое-то время выпускал журнал подпольно, скрываясь от полицейской слежки. Потом, почувствовав, что издательское дело не его стезя, вернулся к писательству.

Очень быстро он сделался своим в столичном книжно-журнальном мире - устоять перед обаянием этого веселого, дружелюбного, живого, как ртуть, человека было решительно невозможно. Он полюбился даже суровому Льву Толстому, именно по его просьбе написавшему знаменитую статью «Не могу молчать!».

В любое общество приход Чуковского - длинноногого, румяного, с торчащими вихрами черных волос вносил веселую сумятицу. Никто не знал, что в его дневниках го и дело появляются записи «пусто», «скучно», «все время думаю о смерти». Дочь Лидия позже подтверждала: «Корней Иванович был человек одинокий, замкнутый, страдавший тяжелыми приступами отчаяния». Чтобы не страдали близкие люди, он вымещал раздражение на «дальних» - а именно на жертвах своих критических статей.

В газете «Речь» Чуковский вел рубрику «Литературные стружки», где высмеивал глупости и ляпы как безвестных графоманов, так и маститых авторов. Например, Куприна, в одном из рассказов которого голубь держал письмо в зубах. Писатели сравнивали Чуковского с волком и боялись попасть на его «огромный страшный зуб» - это слова Гумилева , который боязливостью не отличался. Алексей Толстой в дневнике писал, что Чуковский похож на собаку, которую много били, и теперь она лает и кусается без причины.

Жертвы его критики ругали Чуковского «иудой» и «бандитом», вызывали на дуэль, пытались побить. От греха подальше Чуковский перебрался с семьей в курортное местечко под Петербургом, Куоккала, где жил рядом с художником Репиным и подружился с ним. Репин придумал название его рукописному альманаху «Чукоккала», ставшему настоящей энциклопедией русской культуры XX века -многочисленные гости Чуковского записывали туда пожелания и остроты, рисовали шаржи, хозяин отвечал тем же.

Газетная поденщина почти не оставляла времени для работы над серьезными вещами. Тем не менее он перевел малоизвестного в России американского поэта Уолта Уитмена и написал о нем книгу. Занялся творчеством Николая Некрасова. Работал за пятерых, но был недоволен собой: «Два года только притворялся, что пишу, а на деле выжимал из вялого, сонного, бескровного мозга какие-то лживые мыслишки». Недовольство своими «взрослыми» произведениями постепенно привело Чуковского к детской литературе: в ней была та искренность, те незатасканные слова, которых так не хватало литературе взрослой.

Он составил детскую антологию «Жар-птица» -чтобы противостоять «сентиментальной базарной дряни», захлестнувшей книжные полки. А в 1916 году, когда он одну за другой писал патриотические статьи на тему Первой мировой войны, у Чуковского вдруг родилась первая из его знаменитых сказок - «Крокодил»: Жил да был Крокодил. Он по улице ходил. Папиросы курил, по-турецки говорил. Крокодил, Крокодил Крокодилович!

С такой интонацией с детьми в России еще не разговаривали - без поучений, без дидактики, порой шутливо, но всегда честно, радуясь вместе с ними красоте и разнообразию мира. Возможно, потому Чуковский искренне радовался свержению царизма, хотя, как стало вскоре ясно, новой большевистской власти он. 35-летний известный критик, был совершенно не нужен.

Впрочем, Корней Иванович быстро доказал свою нужность. Войдя в состав редколлегии издательства «Всемирная литература», он убедил большевиков, что издательство должно знакомить трудящихся с культурой прошлых эпох путем создания новых, «правильных» переводов. Конечно, из этой затеи ничего не вышло, но она позволила лучшим русским литераторам пережить голод и холод в революционном Петрограде. С тех пор Чуковский научился ладить с большевиками, ничем не выражая своего недовольства, - разве что очень шутливо. Вот, например, в «Путанице», написанной в 1922 году: «Замяукали котята: «Надоело нам мяукать! Мы хотим, как поросята, хрюкать!» -чем не изображение революции?

Служебным положением Чуковский не пользовался - вместе со всеми голодал, мерз, таскал воду с реки на свой четвертый этаж. «От голода опухли ноги», - записывал он в биографическом дневник. И бесконечно помогал другим: кому-то выбивал паек, кого-то спасал от уплотнения. При этом многим казалось, что людей он не любит - во всяком случае, взрослых. Евгений Шварц , прозвавший Чуковского «белым волком», писал: «Все анекдоты о вражде его с Маршаком неточны. Настоящей вражды не было - он ненавидел Маршака не более, чем всех своих ближних».

Но именно хлопотами Чуковского в бывшем доме купца Елисеева был открыт «Дом искусств», знаменитый «Диск», где литераторы могли жить в тепле и относительной сытости. В их компании он встречал новый 1920 год пшенной кашей с ванилью и морковным чаем. А в феврале у Чуковского родилась дочка Мария, которую все в семье звали Мура, - поздний, самый любимый ребенок. Наблюдения за растущей Мурой, затем, как она училась ходить, говорить, читать, легли в основу знаменитой книги «От двух до пяти». Именно для Муры предназначались все его сказки, стихи и загадки.

Писал он трудно, бесконечно правя текст и ругая себя в дневнике за бездарность. «Тараканище» - пять страничек текста - писалось два месяца. «Муха-цокотуха», шедевр легкости, больше месяца отнимала у автора все силы, так что «хотелось выть». Когда писал для взрослых, мучился еще больше - он не знал толком, для кого пишет: новые люди вызывали у него опасливое изумление:

«Недавно, больной, я присел на ступеньки у какого-то крыльца и с сокрушением смотрел на тех новых страшных людей, которые проходили мимо. Крепкозубые, крепкощекие, с грудастыми крепкими самками. (Хилые все умерли.) И в походке, и в жестах у них ощущалось одно: война кончилась, революция кончилась, давайте наслаждаться и делать детенышей. .. Я должен их любить, я люблю их, но, Боже, помоги моему нелюбию!»

Радовали только дети: революция сделала их грубее, нахальнее, но они сохранили чистоту души и жадное любопытство - качества, которые Чуковский больше всего ценил. Для них был написан «Доктор Айболит» - вольный пересказ сказки англичанина Хью Лофтинга про доброго доктора Дулиттла. Для них и прежде всего для Муры, которая дала «Айболиту» многие имена героев. «Авой» она называла всех собак, «Карудо» - попугая, который жил у знакомых, «Бумбой» - отцовскую секретаршу Марию Рыжкину, очкастую и похожую на сову. А злого разбойника Бармалея придумал сам Чуковский, забредя однажды на Бармалееву улицу, названную по имени давно забытого домовладельца.

Дети не интересовались происхождением всех этих слов, но «Айболит» им понравился. А вот партийная цензура насторожилась - детские книги Чуковского казались ей слишком веселыми и безыдейными. Сперва запретили «Крокодила» за то, что там был упомянут старорежимный городовой. Потом «Муху-цокотуху» за «именины» - ведь это религиозный обряд. Придрались даже к тому, что муха с комариком на иллюстрации в книге стоят слишком близко, внушая детям нехорошие мысли.

В 1928 году по Чуковскому ударили из крупного калибра - сама Надежда Константиновна Крупская, вдова Ленина, в «Правде» назвала его сказки «буржуазной мутью», портящей советских детей. Чуть раньше, в 1926 году, дочь Чуковского, Лидию, арестовали за участие в студенческом кружке и выслали на два года в Саратов. А скоро пришла еще одна, самая страшная беда, - оказалось, что Мурочка, и прежде часто болевшая, страдает неизлечимым костным туберкулезом. Девочка слепла, не могла ходить, плакала от боли. Осенью 1930-го ее отвезли в Алупку, в санаторий для детей-туберкулезников. Два года жизни Чуковского прошли как во сне: он ездил к больной дочери, старался ободрять ее, сочинял с ней стихи и рассказы.

11 ноября 1931 года Мура умерла на руках отца: «Она улыбнулась - странно было видеть ее улыбку на таком измученном лице... Так и не докончила рассказывать мне свой сон. Лежит ровненькая, серьезная и очень чужая. Но руки изящные, благородные, одухотворенные. Никогда ни у кого я не видел таких». Похоронили ее там же, в Крыму. Чуковский сам опустил в могилу гроб, сделанный из сундука: «Своими руками. Легонькая». Потом они с женой пошли прогуляться - «очутились где-то у водопада, присели, стали читать, разговаривать, ощутив всем своим существом, что похороны были не самое страшное: гораздо мучительнее было двухлетнее ее умирание».

Он нашел в себе силы жить дальше. Именно после смерти Муры он стал всеобщим «дедушкой Корнеем», перенеся любовь к дочери на остальных детей. В Мурином санатории он с интересом общался с больными, записывал их рассказы и написал повесть «Солнечная» - о том, как мальчишки и девчонки, несмотря на свой страшный диагноз, шутят, смеются, выращивают цветы и даже разоблачают «врагов народа». Последнее особенно понравилось власти, хотя повесть была о другом - о любви к жизни.

Чуковскому вдруг позволили критиковать «отдельные недостатки»: например, школьное образование, которое воспитывало в детях «классовый подход» вместо знаний и любви к изучаемому предмету. Тем, что о его обожаемой русской литературе в учебниках пишут корявым канцелярским языком, Корней Иванович возмущался давно: «Если составители нарочно стремились представить нашу словесность в самом невкусном, неудобоваримом и непривлекательном виде, они достигли своей цели».

Борьба Чуковского с «головотяпами» из Наркомпроса встретила одобрение власти - Сталину требовались аргументы для задуманной им «большой чистки» бюрократии. В январе 1936-го опального прежде писателя пригласили выступить на конференции по вопросам детской книги. Ему аплодировали. В эйфории Чуковский записывал в дневник: «Хочется делать в десять раз больше для детской литературы, чем делали до сих пор. Я взял на себя задание - дать Детиздату 14 книг, и я их дам, хоть издохну».

В 1937 году, в день своего 55-летия, он сделал запись: «Загруженность работой небывалая... Но настроение ясное, праздничное». Однако евро настроение изменилось: то один, то другой знакомый Чуковского объявлялись «врагами народа». Их участь едва не разделила и его дочь - ее муж, талантливый физик Матвей Бронштейн, был расстрелян, а сама Лидия Корнеевна спаслась только потому, что по совету отца срочно уехала из Ленинграда. На самого Чуковского тоже набралось немало доносов. Его фамилия фигурировала в списках на арест, но кто-то вычеркнул из них его и Маршака. Чуковский этого не знал и, как многие тогда, держал наготове чемоданчик с вещами и по ночам тревожно прислушивался к шуму лифта.

Летом 1938-го он не выдержал постоянного напряжения и уехал из Ленинграда в подмосковное Переделкино, где ему в числе других писателей выделили дачу. Вскоре он получил орден Трудового Красного Знамени; собирались дать еще более почетный орден Ленина, но злопамятный Николай Асеев, чьи стихи Чуковский в свое время разругал, напомнил начальству, что Корней Иванович когда-то печатался в кадетской газете «Речь». Коллеги-писатели не раз пинали его и позже - кто-то мстил за старые обиды, кто-то норовил оттереть конкурента от премий, льгот и литературных заказов. В вину Чуковскому ставили, например, то, что он не ценил Маяковского - в то время это был почти приговор, не интересовался современной советской литературой и «уважал только переведенное с английского».

От переживаний Корней Иванович, как всегда, спасался работой - в своей знаменитой книге «Искусство перевода» учил, как нужно переводить книги для детей. И не только учил - он и его сын Николай перевели такие шедевры классики, как «Приключения Тома Сойера», «Принц и нищий», «Хижина дяди Тома», сказки Киплинга и Уайльда , пересказали «Барона Мюнхгаузена» и «Робинзона Крузо».

Не слишком интересуясь политикой, начало войны он встретил довольно спокойно -убежденный пропагандой, считал, что могучая Красная армия разобьет врага «малой кровью, могучим ударом». Уверял близких, что Ленинград может не бояться бомбежек, - «у кого же поднимется рука бросить бомбу в Адмиралтейство или на улицу Росси?» Оба его сына сразу ушли на фронт: Николай всю войну прослужил в береговой обороне и вернулся героем, автором знаменитого романа «Балтийское небо».

Младший, Борис, пропал без вести в московском ополчении. В октябре 1941-го Чуковского с женой отправили в эвакуацию в Ташкент. В «писательском эшелоне» его постоянно окружали дети, и он, чтобы немного отдохнуть, вешал на дверь купе объявление: «Дети! Бедненький, седенький Корнейчик устал».

В Ташкенте Корнею Ивановичу понравилось: «Мы живем здесь неплохо - сытно и безбедно -я читаю лекции, печатаюсь в газетах-Ташкент мне очень нравится - поэтичный самобытный город - весь в тополях - узбеки чудесный народ, деликатный, учтивый». Скоро к нему приехала Лидия Корнеевна с дочкой Люшей (сейчас Елена Цезаревна Чуковская - известный литературовед, верный хранитель наследия матери и деда). Еще не зная о гибели Бориса, он беспокоился за сыновей, за любимый Ленинград, гибнущий в тисках блокады. Новые книги не писались; начатая было сказка «Одолеем Бармалея» казалась плакатной и неуклюжей. Вдобавок за нее писатель получил новый разнос - статья в газете «Правда» назвала сказку «пошлой и вредной стряпней», поскольку она изображает героических борцов с фашизмом в виде зверей и птиц.

Осенью 1942-го Чуковский вернулся из Ташкента. с трудом выселив занявшего его квартиру сотрудника НКВД. В войне наступил перелом, но радость приближавшейся победы затмевали новые страхи. Агенты «органов» в писательской среде передавали «политически вредные» высказывания Чуковского: «В условиях деспотической власти русская литература заглохла и почти погибла. Минувший праздник Чехова, в котором я принимал участие, красноречиво показал, какая пропасть лежит между литературой досоветской и литературой наших дней.

Тогда художник работал во всю меру своего таланта, теперь он работает, насилуя и унижая свой талант». Такие разговоры вели тогда многие писатели, полные надежд на близкие перемены. Но им быстро указали на место: в 1946 году, после «ждановского» постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград», растоптавшего А. Ахматову и М. Зощенко , началась борьба против «безродных космополитов». Тогда же новая - и последняя - сказка Чуковского «Приключения Бибигона» была запрещена как «безыдейная и пошлая». Узнав об этом, он привычно записал в дневник: «Значит, опять мне на старости лет голодный год».

Несколько лет Чуковский со всей своей большой семьей жил только на гонорары, которые ему платили за комментарии к произведениям «революционных поэтов» Некрасова и Шевченко. Все чаще он чувствовал себя одиноким, никому не нужным стариком. Весной 1947-го в дневнике появилась запись: «Горько, горько, что я уже не чувствую в себе никакого таланта, что та впасть над стихом, которая дала мне возможность шутя написать «Муху-цокотуху», «Мойдодыра» и т д.. совершенно покинула меня».

Его 60-летия никто не заметил - не было ни гостей, ни поздравлений в газетах. Говорят, что в тот день Чуковский вышел на балкон переделкинской дачи и, глядя в сторону Кремля, выкрикнул: «Погодите, будет вам еще и пятьдесят третий год, и шестьдесят четвертый, и восемьдесят второй, и две тысячи одиннадцатый!» Если это правда, то Корней Иванович, никогда не отличавшийся политической зоркостью, был пророком почище Нострадамуса.

Чувство одиночества усугублялось ситуацией в семье: Мария Борисовна, сломленная потерей детей, болела не только физически, но и душевно. Об этом Чуковский мог говорить только с самыми близкими людьми. Например, с сыном: «У всей семьи складывается такое впечатление, будто я - ни в чем не повинный страдалец, замученный деспотизмом жены... Между тем это -заблуждение. Никто из вас не знает, какую роль здесь сыграли мои тяжкие вины перед нею... Теперь она - разрушенный больной человек - не по моей ли вине?»

Мария Борисовна умерла в 1955-м. Без нее Чуковский будто осиротел: «Это горе совсем раздавила меня». Не избавила от тягостного ощущения даже начавшаяся в стране и литературе хрущевская «оттепель», наконец-то вернувшая читателям и «Крокодила», и «Бибигона», и «Муху-цокотуху». После II съезда Союза советских писателей с его скучными, казенными выступлениями писателей из «сурковой массы» (поэт Алексей Сурков был тогда секретарем Союза) Чуковский не сомневался, что все либеральные послабления ненадолго.

Тем не менее он продолжал писать. Почти не выезжал из Переделкино, общался в основном с детьми - своими внуками и поселковыми ребятами. Он рассказывал им всякие истории, затевал игры, а потом построил для них библиотеку, на полках которой по четное место заняли его книги. О Чуковском тех лет вспоминала детская писательница Наталья Ильина, сестра Маршака. Во время первой встречи она ожидала увидеть бессильного старика - ведь Чуковскому было уже под восемьдесят. Но перед ней предстал «худощавый веселый человек с белой прядью на лбу, с острым, смеющимся взглядом, с большими смуглыми руками, без единой приметы старости...

С той минуты, как я попала в орбиту веселого седовласого человека, меня завертело, как щепку... Вот я схвачена за руку и повлечена в глубь участка, где много скамеек, -каждое лето здесь устраивается костер для детей... Тут же, отпустив мою руку, Корней Иванович прыгнул на скамейку, пробежался по ней, засмеялся, спрыгнул, опять куда-то потащил меня, не помню уж что показывая на участке, затем мы побежали к дому, именно побежали, и он, одним духом перешагивая длинными ногами через ступеньки, взлетел по лестнице, я - за ним...»

По давней привычке Чуковский скрывал от посторонних свои чувства и переживания. В 1965-м, потеряв сына Николая, он снова собрался с силами и вернулся к делам, которых, как всегда, было много. Была работа над теорией перевода, над трудами о Некрасове, Уитмене, Блоке, над воспоминаниями, изданными в серии ЖЗЛ под названием «Современники». Были зарубежные поездки и вручение звания почетного доктора литературы в Оксфорде, где Корней Иванович прочел своего «Крокодила» на латыни и произнес речь, начинавшуюся словами:

«В юности я был маляром...» Была дружеская помощь многим писателям, в том числе и опальным Иосифу Бродскому и Александру Солженицыну. И, конечно, были встречи с детьми, которые до сих пор вспоминают в Переделкино. Однажды, например, он пришел в дом философа Асмуса и втянул его чинно сидевших в уголке сыновей в состязание - кто громче заорет. А потом заявил: «Пойду я отсюда. Это какой-то сумасшедший дом!» Поэт Валентин Берестов, выступая однажды в детском саду, удивился: дети почему-то считали, что писатель обязательно должен петь и плясать. Оказалось, что накануне в саду побывал Чуковский, - «этот восьмидесятилетний патриарх поднял здесь такую волну радости, что она не улеглась после его ухода, а поднялась снова, подхватив заодно и меня».

Взрослых он мог обмануть: например, запереться от надоедливых поклонников: «Скажите, что меня нет, что я умер!» Но детей обманывать не позволял ни себе, ни другим. И не терпел лени, расхлябанности, снисходительности к себе - отчитывал, например, поэтессу Маргариту Алигер: «Нет настроения, и вы не работаете? Можете себе это позволить? Богато живете! А я, признаться, думал, что вы настоящий профессионал, работающий прежде всего и независимо ни от чего». Сам он был именно таким профессионалом и работал до последних дней -даже в больнице, куда его увезли с вирусным гепатитом, доделывал статью об Уитмене. Правда, писать уже не мог - диктовал.

Корнея Чуковского не стало 28 октября 1969 года. На похоронах литературовед Юлиан Оксман сказал: «Умер последний человек, которого еще сколько-нибудь стеснялись». У многих тогда было ощущение того, что «распалась связь времен», что на смену поколению Чуковского пришли люди с совсем другими принципами - или совсем без таковых. Сейчас и тех людей уже нет, а дети все так же читают «Крокодила», «Телефон» и «Айболита». «Краденое солнце», «Мойдодыр», «Тараканище», «Федорино горе», не подозревая, что некоторые из этих произведений написаны уже без малого сто лет назад.

Судьба и психология человеческая порою трудно объяснимы. Пример тому – жизнь выдающегося российского литератора Корнея Ивановича Чуковского (Николая Васильевича Корнейчукова). Он родился в 1882 году в Петербурге, умер в 1969 году в Кунцево под Москвой, прожив долгую, но далеко не безоблачную жизнь, хотя был и знаменитым детским писателем, и крупным литературоведом; его заслуги перед российской культурой, в конце концов, были оценены на родине (доктор филологических наук, лауреат Ленинской премии) и за рубежом (почётный доктор Оксфордского университета). Такова внешняя сторона его жизни.

Но была и внутренняя, потаённая. Сын украинской крестьянки Екатерины Осиповны Корнейчуковой и... (?). В документах Чуковский всякий раз указывал разные отчества (Степанович, ануилович, Васильевич, Н.Е. Корнейчуков). По метрике он был Николай Корнейчуков, т.е. незаконнорожденный. Однако, у него была родная сестра – Мария Корнейчукова, родившаяся в 1879 году. Исследователям удалось установить, что в тех документах Марии, где присутствует отчество, она названа Мануиловна, либо Эммануиловна. Предполагают, что отцом Корнея Чуковского является Потомственный Почётный Гражданин Одессы Эммануил Соломонович Леве(и)нсон, 1851 года рождения, сын владельца типографий, расположенных в нескольких городах. Отец всеми силами препятствовал «неравному браку» своего сына с простой крестьянкой и добился своего.

Еврейское происхождение отца Чуковского почти не вызывает сомнений. Вот что писал М. Бейзер в 1985 году в самиздатском «Ленинградском еврейском альманахе. Автор (в 1998 году жил в Израиле) беседовал с Кларой Израилевной Лозовской (эмигрировала в США), которая работала секретарём Чуковского. Она рассказала об Эммануиле Левинсоне, сыне владельца типографий в Петербурге, Одессе и Баку. Его брак с матерью Маруси и Коли формально не был зарегистрирован, так как для этого отец детей должен был креститься, что было невозможно. Связь распалась... О еврейском происхождении отца Корнея Чуковского свидетельствует также Нина Берберова в книге «Железная женщина». Сам писатель на эту тему не высказывался. «Он, каким он был, был создан своей покинутостью», - писала об отце Лидия Чуковская. Существует только один достоверный источник – его «Дневник», которому он доверял самое сокровенное.

Вот что пишет в «Дневнике» сам Корней Иванович: «Я, как незаконнорожденный, не имеющий даже национальности (кто я? еврей? русский? украинец?) – был самым нецельным, непростым человеком на земле... Мне казалось,... что я единственный – незаконный, что все у меня за спиной перешёптываются и что когда я показываю кому-нибудь (дворнику, швейцару) свои документы, все внутренне начинают плевать на меня... Когда дети говорили о своих отцах, дедах, бабках, я только краснел, мялся, лгал, путал... Особенно мучительно было мне в 16–17 лет, когда молодых людей начинают вместо простого имени называть именем-отчеством. Помню, как клоунски я просил даже при первом знакомстве – уже усатый – «зовите меня просто Колей», «а я Коля» и т.д. Это казалось шутовством, но это была боль. И отсюда завелась привычка мешать боль, шутовство и ложь – никогда не показывать людям себя – отсюда, отсюда пошло всё остальное».

«... У меня никогда не было такой роскоши как отец или хотя бы дед» - с горечью писал Чуковский. Они, конечно же, существовали (так же, как и бабушка), но все дружно отказались от мальчика и его сестры. Своего отца Коля знал. Об этом после смерти отца написала Лидия Чуковская в книге «Памяти детства». Семья жила тогда в финском местечке Куоккала и однажды, уже известный литератор Корней Чуковский неожиданно привёз в дом дедушку своих детей. Было обещано, что тот погостит несколько дней, но сын неожиданно и быстро выгнал его. Больше в доме об этом человеке никогда не говорили. Маленькая Лида запомнила, как однажды, мама вдруг позвала детей и строго сказала: «Запомните, дети, спрашивать папу о его папе, вашем дедушке, нельзя. Никогда не спрашивайте ничего». Корней Иванович навсегда был оскорблён за мать, но она всю жизнь любила отца своих детей – в их доме всегда висел портрет бородатого мужчины.

О своём национальном происхождении Чуковский не распространяется. И лишь в «Дневнике» он приоткрывает свою душу. Тем более обидно, что изданы они со множеством купюр (редактор «Дневника» - его внучка Елена Цезаревна Чуковская).

Лишь по отдельным отрывкам можно косвенно судить об его отношении к еврейскому вопросу. И здесь наблюдается необъяснимый парадокс: человек, тяжело переживший своё «байстрючество», виновником которого был отец – еврей, обнаруживает явное тяготение к евреям. Ещё в 1912 году он писал в дневнике: «Был у Розанова. Впечатление гадкое... Жаловался, что жиды заедают в гимназии его детей». Купюра не даёт возможности узнать тему разговора, хотя предположительно речь идёт об антисемитизме Розанова (свои взгляды по этому вопросу Розанов не скрывал). А вот, что пишет он о своих секретарях К. Лозовской и В. Глоцере: похвалив их за чуткость, самоотверженность, простодушие, он объясняет эти их качества тем, что «оба они – евреи – люди, наиболее предрасположенные к бескорыстию». Прочитав автобиографию Ю.Н. Тынянова, Чуковский записал: «В книге нигде не говорится, что Юрий Николаевич был еврей. Между тем та тончайшая интеллигентность, которая царит в его «Вазир Мухтаре», чаще всего свойственна еврейскому уму».

Через полвека после записи о Розанове, в 1962 году, Чуковский пишет: «... был Сергей Образцов и сообщил, что закрывается газета «Литература и жизнь» из-за недостатка подписчиков (на черносотенство нет спроса), и вместо неё возникает «Литературная Россия». Глава Союза писателей РСФСР Леонид Соболев подбирает для «ЛР» сотрудников, и, конечно, норовит сохранить возможно больше сотрудников «ЛЖ», чтобы снова провести юдофобскую и вообще черносотенную линию. Но для видимости обновления решили пригласить Образцова и Шкловского. Образцов пришёл в Правление, когда там находились Щипачёв и Соболев, и сказал: «Я готов войти в новую редакцию, если там не останется ни одного Маркова, а если там появится антисемитский душок, я буду бить по морде всякого, кто причастен к этому». Образцов уполномочил меня пойти к Щипачёву и сказать, что он в редакцию «ЛР» не входит...».

В начале 1963 года на страницах «Известий» возникла полемика между критиком-антисемитом В. Ермиловым и писателем И. Эренбургом по поводу книги мемуаров «Люди, годы, жизнь». 17 февраля Чуковский записал: «Вчера был Паустовский: «Читали «Известия – насчёт Ермишки?». Оказывается, там целая полоса писем, где Ермилова приветствует тёмная масса читателей, ненавидящих Эренбурга за то, что он еврей, интеллигент, западник...». Отдыхая в 1964 году в Барвихе, он пишет: « У меня такое впечатление, будто какая-то пьяная личность рыгнула мне в лицо. Нет это слишком мягко. Явился из Минска некий Сергей Сергеевич Цитович и заявил, подмигивая, что у Первухина и Ворошилова жёны – еврейки, что у Маршака (как еврея) нет чувства родины, что Энгельс оставил завещание, в котором будто бы писал, что социализм погибнет, если к нему примкнут евреи, что настоящая фамилия Аверченко – Лифшиц, что Маршак в юности был сионистом, что А.Ф. Кони на самом деле Кон и т.д.». Цитирование можно было бы продолжить, однако и приведенных записей достаточно, чтобы понять мировоззрение Чуковского: его позиция не только позиция передового русского интеллигента – антисемитизм воспринимается им болезненно, как личное оскорбление.

Ещё одно подтверждение еврейского происхождения отца Корнея Чуковского я обнаружил в очерке С. Новикова «Рохлин». Описывая жизнь своего старшего друга, выдающегося советского математика Владимира Абрамовича Рохлина, автор пишет: «Года за два до смерти он рассказал мне следующее. Его дедом по матери был богатый одесский еврей Левинсон. Горничная – девица Корнейчук – произвела от него на свет младенца мужского пола, которому с помощью полиции (за деньги) был изготовлен чисто русский православный паспорт... От себя замечу, что Корней получал образование, вероятно, на деньги Левинсона... Мать Рохлина – законная дочь Левинсона – получила медицинское образование во Франции. Она была начальником санинспекции в Баку, где её убили в 1923 году... Отец был расстрелян в конце 30-х г.г. Тогда Рохлин, оказавшись 16-ти летним юношей в Москве, испытывал большие трудности с поступлением в университет. Он попытался обратиться за помощью к Корнею, но тот его не принял. По-видимому, в тот период Корней безумно боялся Сталина (Рохлин прав, но он связывает это с «Тараканищем», не подозревая, что Большой террор именно в это время вошёл в семью Чуковских – В.О.)... После смерти Сталина, - как сказал мне Рохлин, - Корней искал контакта с ним, уже известным профессором. Но Рохлин из гордости отказался. Один физик, Миша Маринов... находился в хорошем контакте с Лидией Чуковской, дочерью Корнея. Она говорила ему об этом родстве с Рохлиным, как сказал мне Миша, когда я рассказал в обществе эту историю вскоре после кончины Владимира Абрамовича». Сын Рохлина Владимир Владимирович стал выдающимся прикладным математиком и ныне проживает в Америке.

Таковы факты, подтверждающие, что Корней Иванович наполовину был евреем. Но не это волновало его. Он не мог простить отцу того, что он сделал: обманул любившую его всю жизнь женщину и обрёк на безотцовщину двух своих детей. После той семейной драмы, которую он пережил в детстве, вполне могло случиться и так, что он стал бы юдофобом: хотя бы из-за любви к матери, хотя бы в отместку за своё искалеченное детство. Этого не произошло: случилось обратное – его потянуло к евреям.

Понять и объяснить логику происшедшего трудно и, на первый взгляд, невозможно. В статье предлагается один из вариантов происшедшего. Известно, что Коля Корнейчуков учился в одной гимназии с Владимиром (Зеевом) Жаботинским – будущим блестящим журналистом и одним из наиболее ярких представителей сионистского движения. Отношения между ними были дружескими: их даже исключили из гимназии вместе – за написание острого памфлета на директора. Сведений о дальнейших взаимоотношениях этих людей (по понятным причинам) сохранилось немного. Но тот факт, что именно Жаботинского выбрал поручителем при оформлении своего брака Чуковский, говорит о многом – поручители случайными людьми не бывают. В «Дневнике» имя Жаботинского появляется лишь в 1964 году:

«Влад. Жаботинский (впоследствии сионист) сказал обо мне в 1902 году:

Чуковский Корней

Таланта хвалёного

В 2 раза длинней

Столба телефонного».

Только такую шутку Корней Иванович мог доверить в то время бумаге. Из переписки с жительницей Иерусалима Рахилью Павловной Марголиной (1965 год) выясняется, что всё это время он как драгоценность хранил рукописи В. Жаботинского. Вдумайтесь в значение данного факта и вы поймёте, что это был подвиг и что личность Жаботинского для него была священной. Чтобы показать, что именно такой человек мог вывести Колю из состояния душевной депрессии, позволю процитировать отрывок из его письма к Р.П. Марголиной: «... Он ввёл меня в литературу... От всей личности Владимира Евгеньевича шла какая-то духовная радиация. В нём было что-то от пушкинского Моцарта да, пожалуй, и от самого Пушкина... Меня восхищало в нём всё: и его голос, и его смех, и его густые чёрные волосы, свисавшие чубом над высоким лбом, и его широкие пушистые брови, и африканские губы, и подбородок, выдающийся вперёд... Теперь это покажется странным, но главные наши разговоры тогда были об эстетике. В.Е. писал тогда много стихов, - и я, живший в неинтеллигентной среде, впервые увидел, что люди могут взволнованно говорить о ритмике, об ассонансах, о рифмоидах... Он казался мне лучезарным, жизнерадостным, я гордился его дружбой и был уверен, что перед ним широкая литературная дорога. Но вот прогремел в Кишинёве погром. Володя Жаботинский изменился совершенно. Он стал изучать родной язык, порвал со своей прежней средой, вскоре перестал участвовать в общей прессе. Я и прежде смотрел на него снизу вверх: он был самый образованный, самый талантливый из моих знакомых, но теперь я привязался к нему ещё сильнее...».

Чуковский признаёт, какое огромное влияние оказала личность Жаботинского на становление его мировоззрения. Несомненно, В.Е. сумел отвлечь Корнея Ивановича от «самоедства» в отношении незаконорожденности и убедить в его талантливости. «Он ввёл меня в литературу...». Публицистический дебют девятнадцатилетнего Чуковского состоялся в газете «Одесские новости», куда его привёл Жаботинский, развивший в нём любовь к языку и разглядевший талант критика. Первой статьёй молодого журналиста была «К вечно-юному вопросу», посвящённая полемике о задачах искусства между символистами и сторонниками утилитарного искусства. Автор пытался нащупать некий третий путь, который примирил бы красоту и пользу. Едва ли эта статья смогла попасть на страницы популярной газеты – слишком она отличалась от всего, что там печаталось об искусстве, если бы не содействие «золотого пера» (так называли в Одессе Владимира Жаботинского). Он очень ценил философские идеи и стиль раннего Чуковского. Его по праву можно назвать «крестным отцом» молодого журналиста, что Корней Иванович прекрасно понимал и помнил всю жизнь. Недаром он сравнивал его с Пушкиным. И, возможно, по ассоциации вспоминал бессмертные строки, посвящённые лицейскому учителю Куницыну, перефразируя их:

(Владимиру) дань сердца и ума!

Он (меня) создал, он воспитал (мой) пламень,

Поставлен им краеугольный камень,

Им чистая лампада возжена...

Жаботинский разговаривал на семи языках. Под его влиянием Чуковский начал изучать английский язык. Так как в старом самоучителе, купленном у букиниста отсутствовала часть, посвящённая произношению, то разговорный английский язык Чуковского был весьма своеобразен: например, слово «writer» звучало у него как «вритер». Поскольку в редакции «Одесских новостей» он был единственным, кто читал приходившие по почте английские и американские газеты, то через два года по рекомендации всё того же Жаботинского, Чуковский отправляется корреспондентом в Англию. В Лондоне его ожидал конфуз: обнаружилось, что он не воспринимает английских слов на слух. Большую часть времени он проводил в Библиотеке Британского музея. Кстати, здесь же, в Лондоне, друзья виделись в последний раз в 1916 году, через десять лет после той памятной командировки. Роль Жаботинского в становлении К.И. Чуковского как личности и художника изучена совершенно недостаточно, однако имеющиеся в настоящее время материалы позволяют говорить об огромном влиянии, которое оказал будущий выдающийся сионист на развитие в Чуковском еврейской самоидентификации.

Вся его дальнейшая жизнь подтверждает этот тезис. В 1903 году он женился на еврейской девушке – одесситке Гольдфельд. В выписке из метрической книги Крестовоздвиженской церкви сказано: «1903 г. 24 мая крещена Мария. На основании указа Херс. Дух. Консист. От 16 мая 1903 г. за?5825 просвещена св. Крещением одесская мещанка Мария Аронова-Берова Гольдфельд, иудейского закона, родившаяся 6 июня 1880 г. во св. Крещении наречена именем Мария...». Через два дня состоялось бракосочетание.

«1903 г. 26 мая. Жених: Ни к какому обществу не приписанный Николай Васильев Корнейчуков, православ. вероисповед., первым браком, 21 года. Невеста: одесская мещанка Мария Борисова Гольдфельд, православного вероисповед., первым браком, 23 лет». Далее следуют фамилии поручителей со стороны жениха и невесты (по 2 человека). Среди поручителей со стороны жениха – никопольский мещанин Владимир Евгеньев Жаботинский.

Мария Борисовна Гольдфельд родилась в семье бухгалтера частной фирмы. В семье было восемь детей, которым родители стремились дать образование. Мария обучалась в частной гимназии, а один из её старших братьев Александр – в реальном училище (некоторое время в одном классе с Л. Троцким). Все дети родились в Одессе, у всех родной язык – еврейский. Брак Чуковских был первым, единственным и счастливым. «Никогда не показывать людям себя» - такая жизненная позиция сохранилась у Корнея Ивановича с детства. Поэтому о своей жене он даже в «Дневнике» пишет целомудренно, скупо: «На свадьбу пришли все одесские журналисты». И лишь иногда прорывается подлинное чувство. Посетив в 1936 г., через 33 года после свадьбы Одессу, он стоял около дома, в котором когда-то жила его невеста: многое вспомнилось. Появляется запись: «Мы здесь бушевали когда-то любовью». И ещё одна пронзительная запись, сделанная после смерти любимой женщины: «Смотрю на это обожаемое лицо в гробу..., которое я столько целовал – и чувствую, будто меня везут на эшафот... Хожу каждый день на могилу и вспоминаю умершую: ... вот она в бархатной кофточке, и я помню даже запах этой кофточки (и влюблён в него), вот наши свидания за вокзалом, у Куликова поля..., вот она на Ланжероне, мы идём с ней на рассвете домой, вот её отец за французской газетой...». Сколько любви, нежности и юной страсти в словах этого далеко не молодого человека, лишившегося жены и верной подруги уже после войны! Они делили и радость, и горе. Из четверых детей (Николай, Лидия, Борис и Мария) – выжили двое старших. Младшая дочь Маша умерла в детстве от туберкулёза. Оба сына были на фронте во время войны. Младший – Борис – погиб в первые военные месяцы; Николаю повезло – он вернулся. И Николай, и Лидия были известными писателями. Причём, если отец и старший сын писали, руководствуясь «внутренней цензурой» – К. Чуковский на всю жизнь запомнил шабаш ведьм против «чуковщины» в 30-х годах, возглавленный Н.К. Крупской, то для его дочери какие-либо ограничения отсутствовали. «Я счастливый отец – с юмором говорил он приятелям: если к власти придут правые, у меня есть Коля, если левые – Лида».

Вскоре, однако, юмор отступил далеко на задний план.

Во время Большого террора, когда в «общем потоке» был расстрелян муж Лидии Чуковской, выдающийся физик Матвей Бронштейн, после безумных ночей в очередях родственников около страшной тюрьмы «Кресты», где общее горе сблизило её на всю жизнь с великой Ахматовой (у неё тюрьма навсегда отняла единственного сына), после всех перенесенных ужасов Чуковская не боялась никого и ничего.

Лидия Корнеевна, как и её отец, прожила долгую и трудную жизнь (1907-1996 г.г.). Главную роль в её жизни сыграли отец, муж и Самуил Яковлевич Маршак – друг отца. Вот что писала она отцу – двадцатилетняя, из саратовской ссылки, куда она попала за написанную в институте антисоветскую листовку: «Ты действительно не знаешь, что я по-прежнему, по-детски, по-трёхлетнему, люблю тебя...? Не поверю я этому никогда, потому что ведь ты – ты». После ссылки Чуковскую взял на работу в ленинградское отделение «Детгиза», которое он возглавлял, Маршак. Забегая вперёд, укажем, что он и во время войны оказался её добрым ангелом-хранителем. Вот что писал в декабре 1941 г. Корней Иванович Самуилу Яковлевичу: «... Я благодарю Вас и Софью Михайловну (жена С.Я. – В.О.) за дружеское отношение к Лиде. Без Вашей помощи Лида не доехала бы до Ташкента – этого я никогда не забуду». (Маршак помог Л.К., перенесшей тяжёлую операцию, выбраться из голодного и холодного Чистополя).

1937 год, оказавшийся переломным в жизни и мировосприятии молодой женщины, застал её в маршаковском «Детгизе»: арест и расстрел мужа, разгон редакции и аресты её членов (Чуковской «повезло» - она стала «всего лишь» безработной) на всю жизнь сформировали её диссидентский характер. Надо сказать, что особой любовью к новой власти в семье Чуковских не отличался никто и никогда. Вот что писал Корней Иванович в «Дневнике» в 1919 году после вечера памяти Леонида Андреева: «Прежней культурной среды уже нет – она погибла и нужно столетие, чтобы создать её. Сколько-нибудь сложного не понимают. Я люблю Андреева сквозь иронию, но это уже недоступно. Иронию понимают только тонкие люди, а не комиссары». От себя можно добавить, что Чуковский был большим оптимистом: уже скоро столетие, а культура целенаправленно загоняется в угол.

Злополучная листовка, написанная девятнадцатилетней девушкой, преследовала Лидию Корнеевну много десятков лет. В записке председателя КГБ Ю. Андропова в ЦК КПСС от 14 ноября 1973 года сказано: «Антисоветские убеждения Чуковской сложились ещё в период 1926-1927 г.г., когда она принимала активное участие в деятельности анархистской организации «Чёрный крест» в качестве издателя и распространителя журнала «Чёрный набат»... Это «дело» всплывало в КГБ в 1948, 1955, 1956, 1957, 1966, 1967 г.г. Воистину, у страха гебистов глаза велики: ни с каким анархистским журналом она никогда не была связана, а её антисоветские настроения были рождены советской властью. Известны дата и адрес рождения: 1937 год, г. Ленинград, очередь у тюрьмы «Кресты».

Куда они бросили тело твоё? В люк?

Где расстреливали? В подвале?

Слышал ли ты звук

Выстрела? Нет, едва ли.

Выстрел в затылок милосерд:

Вдребезги память.

Вспомнил ли ты тот рассвет?

Нет. Торопился падать.

В феврале 1938 года, выяснив в Москве формулировку приговора мужу – «10 лет без права переписки», она решила бежать из любимого города. Лидия Корнеевна «всё-таки вернулась в Ленинград, но на квартиру к себе не пошла, на Кирочную – тоже. Два дня жила у друзей, а с Люшей (дочь от первого брака с литературоведом Ц. Вольпе), ... с Корнеем Ивановичем виделась в скверике. Простилась, взяла у Корнея Ивановича деньги и уехала». Так власть ковала инакомыслящих. И какое значение для вдовы, для всей семьи имел факт реабилитации Матвея Бронштейна после смерти Сталина? Ведь они никогда не верили обвинению в том, что он враг народа. До ареста Бронштейн и Чуковская не успели зарегистрировать свой брак. «Чтобы получить право охранять труды Бронштейна, – пишет она, – мне пришлось оформить наш брак уже тогда, когда Матвея Петровича не было в живых. Брак с мёртвым. Оформить по суду».

В период реабилитации, когда приоткрылись архивы НКВД, исследователи нашли «дело» Бронштейна. «Бронштейн Матвей Петрович, 02. 12. 1906 г. рождения, урож. г. Винницы, еврей, беспартийный, с высшим образованием, научный сотрудник Ленинградского физико-технического института, осуждён 18 февраля 1938 года Военной Коллегией Верховного суда СССР «за активное участие в контрреволюционной фашистской террористической организации» по ст. 58-8 и 58-11 УК РСФСР к высшей мере уголовного наказания – расстрелу, с конфискацией всего, лично ему принадлежащего, имущества». Суд заседал 18 февраля с 8.40 до 9.00 часов. За эти 20 минут была решена судьба одного из столпов советской физики. Письма в его защиту писали будущие академики Тамм, Фок, Мандельштам, Иоффе, С. Вавилов, Ландау, писатели Чуковский и Маршак – они не знали, что Бронштейна уже нет в живых: их усилия были тщетны. Последним напоминанием о погибшем муже был лист из архивной папки с записью 1958 года: «возместить Л.К. Чуковской стоимость бинокля, изъятого при обыске 1 августа 1937 года».

Я шла к Неве припомнить ночи,

Проплаканные у реки.

Твоей гробнице глянуть в очи,

Измерить глубину тоски.

Нева! Скажи в конце концов,

Куда ты дела мертвецов?

Характерно взаимное влияние этих двух выдающихся личностей – физика и лирика. «Солнечное вещество» - так называется одна из научно – популярных книг Бронштейна. Вот что впоследствии сказал о ней выдающийся физик, лауреат Нобелевской премии Лев Ландау: «Читать её интересно любому читателю – от школьника до физика - профессионала». О рождении этой удивительной книги и о появлении нового детского писателя свидетельствует его дарственная надпись от 21 апреля 1936 года: «Дорогой Лидочке, без которой я никогда не смог бы написать эту книгу». В оставшиеся полтора года жизни он создал ещё два таких же шедевра. Так она – профессиональный литератор, сумела вдохновить выдающегося физика на создание книг, жанр которых был ему до сих пор неизвестен. Его влияние на неё было потрясающим: при жизни она им гордилась и наслаждалась общностью мыслей и чувств. После его гибели ожесточилась: «Я хочу, чтобы винтик за винтиком была исследована машина, которая превращала полного жизни, цветущего деятельностью человека, в холодный труп. Чтобы ей был вынесен приговор. Во весь голос. Не перечеркнуть надо счёт, поставив на нём успокоительный штемпель «уплачено», а распутать клубок причин и следствий, серьёзно, тщательно, петля за петлёй, его разобрать...».

Вот отрывок из её письма от 12.10. 1938 г., в котором она описывает свои впечатления от фильма «Профессор Мамлок»: «Да, фашизм – страшная вещь, гнусная вещь, с которой необходимо бороться. В фильме показана травля профессора-еврея... Пытки, применяемые на допросах, очереди матерей и жён к окошку гестапо и ответы, которые они получают: «О вашем сыне ничего не известно», «сведений нет»; законы, печатаемые в газетах, о которых фашистские молодчики откровенно говорят, что это законы лишь для мирового общественного мнения...». Фактически, это черновой набросок её будущих произведений. Чуковская ясно даёт понять, что фашизм и советский «коммунизм» - близнецы, что антисемитизм – чудовищное зло мирового масштаба.

И Корней Иванович, и Лидия Корнеевна Чуковские своими жизненными поступками доказали, что быть евреем – гордое право порядочных людей. Это надо подчеркнуть особо, так как Корней Иванович видел и обратный пример – своего отца-еврея, которого он презирал за его непорядочность. Судьба свела его с выдающимся человеком – евреем Жаботинским. Именно этот человек стал примером для него на всю жизнь. Еврейские идеалы привели к его женитьбе на еврейке, были привиты детям. Такова еврейская «сага» Чуковских.

В заключение хотелось бы коснуться ещё одного вопроса. Оба Чуковских – и отец, и дочь очень тонко чувствовали правду и настоящий талант. Известна фраза Чуковского на машинописной книжке стихов опального поэта Александра Галича: «Ты, Галич, бог и сам того не понимаешь». Особенно любопытны их взаимоотношения с советскими Нобелевскими лауреатами: состоявшимися и будущими. И отец, и дочь писали письма советскому руководству в защиту арестованного за «тунеядство» будущего лауреата Иосифа Бродского. О взаимоотношении Л. Чуковской и лауреата Нобелевской премии за мир Андрея Дмитриевича Сахарова много писать не стоит – это были идейные соратники по правозащитному движению. Героический поступок совершила Л. Чуковская, выступившая в 1966г. с открытым письмом лауреату Нобелевской премии М Шолохову в ответ на его выступление на съезде партии, в котором он потребовал смертной казни писателям Синявскому и Даниэлю. Она писала: «Литература Уголовному суду не подсудна. Идеям следует противопоставлять идеи, а не лагеря и тюрьмы... Ваша позорная речь не будет забыта историей. А литература сама отомстит за себя... Она приговорит Вас к высшей мере наказания, существующей для художника, - к творческому бесплодию...».

Литература была его хлебом и воздухом, его единственно нормальной средой, его человеческим и политическим убежищем. Он расцветал при малейшем упоминании любимого автора и, напротив, чувствовал глубочайшее уныние в обществе людей, читавших исключительно газеты и говоривших исключительно о модах или водах… Он легче переносил одиночество, нежели соседство с неучами и бездарями. Завтра, 31 марта, мы отмечаем 130-летие со дня рождения Корнея Ивановича Чуковского.

Корней Иванович Чуковский (настоящее имя Николай Иванович Корнейчуков) родился в 1882 году в Санкт-Петербурге. Он прожил долгую, но далеко не безоблачную жизнь, хотя был и знаменитым детским писателем, и крупным литературоведом; его заслуги перед российской культурой, в конце концов, были оценены и на родине (доктор филологических наук, лауреат Ленинской премии), и за рубежом (почётный доктор Оксфордского университета).

Мать Чуковского, Екатерина Осиповна Корнейчукова, украинская крестьянка из Полтавской губернии, работала прислугой в доме отца Чуковского, петербургского студента Эммануила Соломоновича Левенсона, сына владельца типографий, расположенных в нескольких городах. Брак родителей Чуковского формально не был зарегистрирован, поскольку еврею Левенсону пришлось бы предварительно креститься, а он этого делать не собирался.

Что было бы с ним, если бы не литературные способности? Шансы незаконнорожденного пробиться в люди до революции были весьма невелики. В довершение всех бед Николай и внешность имел несуразную: слишком высокий и худой, с непомерно большими руками, ногами и носом… Современные медики предполагают, что у Чуковского был синдром Марфана - особый гормональный сбой, приводящий к гигантизму тела и одаренности ума.

Сам писатель на тему своего еврейского происхождения высказывался редко. Существует только один достоверный источник - его «Дневник», которому он доверял самое сокровенное: ««Я, как незаконнорожденный, не имеющий даже национальности (кто я? еврей? русский? украинец?) был самым нецельным, непростым человеком на земле… Мне казалось, что я единственный - незаконный, что все у меня за спиной перешёптываются и что когда я показываю кому-нибудь (дворнику, швейцару) свои документы, все внутренне начинают плевать на меня… Когда дети говорили о своих отцах, дедах, бабках, я только краснел, мялся, лгал, путал…»

После той семейной драмы, которую Корней Иванович пережил в детстве, вполне могло случиться и так, что он стал бы юдофобом: хотя бы из-за любви к матери, хотя бы в отместку за своё искалеченное детство. Этого не произошло: случилось обратное - его потянуло к евреям. Прочитав, к примеру, биографию Юрия Тынянова, Корней Иванович записал в дневнике: «В книге нигде не говорится, что Юрий Николаевич был еврей. Между тем та тончайшая интеллигентность, которая царит в его “Вазир Мухтаре”, чаще всего свойственна еврейскому уму».

Коля Корнейчуков учился в одной гимназии с Владимиром (Зеевом) Жаботинским - будущим блестящим журналистом и одним из наиболее ярких представителей сионистского движения. Отношения между ними были дружескими: их даже вместе исключили из гимназии - за написание острого памфлета на директора.

Сведений о взаимоотношениях этих людей, когда оба покинули Одессу, сохранилось (по понятным причинам) немного. В «Дневнике» Чуковского имя Жаботинского появляется лишь в 1964 году: «Влад. Жаботинский (впоследствии сионист) сказал обо мне в 1902 году:

Чуковский Корней
Таланта хвалёного
В 2 раза длинней
Столба телефонного.

Чуковский признаёт, какое огромное влияние оказала личность Жаботинского на становление его мировоззрения. Несомненно, Владимир Евгеньевич сумел отвлечь Корнея Ивановича от «самоедства» в отношении незаконорожденности и убедить его в собственной талантливости. Публицистический дебют девятнадцатилетнего Чуковского состоялся в газете «Одесские новости», куда его привёл Жаботинский, развивший в нём любовь к языку и разглядевший талант критика.

В 1903 году Корней Иванович женился на двадцатитрехлетней одесситке, дочери бухгалтера частной фирмы, Марии Борисовне Гольдфельд, родной сестре супруги Жаботинского. Ее отец-бухгалтер мечтал выдать дочку за солидного еврея с капиталом, а вовсе не за полунищего иноверца-байстрюка, к тому же младше ее на два года. Пришлось девушке бежать из дома.

Брак был единственным и счастливым. Из четверых родившихся в их семье детей (Николай, Лидия, Борис и Мария) долгую жизнь прожили только двое старших - Николай и Лидия, сами впоследствии ставшие писателями. Младшая дочь Маша умерла в детстве от туберкулёза. Сын Борис погиб в 1941 году на фронте; другой сын, Николай, тоже воевал, участвовал в обороне Ленинграда. Лидия Чуковская (родилась в 1907) прожила длинную и трудную жизнь, подвергалась репрессиям, пережила расстрел мужа, выдающегося физика Матвея Бронштейна.

После революции Чуковский благоразумно оставил журналистику, как слишком опасное занятие, и сосредоточился на детских сказках в стихах и прозе. Однажды Чуковский написал Маршаку: «Могли погибнуть ты и я, но, к счастью, есть на свете у нас могучие друзья, которым имя - дети!»

Кстати, во время войны Корней Иванович и Самуил Яковлевич не на шутку поссорились, не общались почти 15 лет и принялись конкурировать буквально во всем: у кого больше правительственных наград, кого легче запоминают наизусть дети, кто моложе выглядит, о чьих чудачествах ходит больше анекдотов.

Очень интересен и до сих пор обсуждается литературоведами вопрос об источниках образа Доктора Айболита. Долгое время считалось, что прообразом доктора Айболита является доктор Дулитл, герой одноименной книги американского детского писателя Хью Лофтинга. Но вот письмо самого писателя, посвященное тому, что помогло ему создать столь обаятельный образ:

«Эту сказку я написал очень, очень давно. А задумал ее написать еще до Октябрьской революции, потому что я познакомился с доктором Айболитом, который жил в Вильно. Звали его доктор Цемах Шабад. Это был самый добрый человек, какого я только знал в жизни. Он лечил детей бедняков бесплатно. Придет, бывало, к нему худенькая девочка, он ей говорит:

Ты хочешь, чтобы я тебе выписал рецепт? Нет, тебе поможет молоко, приходи ко мне каждое утро и ты получишь два стакана молока.

И по утрам, я замечал, выстраивалась к нему целая очередь. Дети не только сами приходили к нему, но и приносили больных животных. Вот я и подумал, как было бы чудесно написать сказку про такого доброго доктора».

Вероятно, самыми трудными для писателя стали 30-е годы. Кроме критики собственного творчества, ему пришлось пережить тяжелые личные потери. От болезни умерла его дочь Мария (Мурочка), в 1938-м был расстрелян зять, физик Матвей Бронштейн. Чуковский, чтобы узнать о его судьбе, несколько лет обивал пороги инстанций. Спасла от депрессии работа. Он работал над переводами Киплинга, Марка Твена, О. Генри, Шекспира, Конан Дойля. Для детей младшего школьного возраста Чуковский пересказал древнегреческий миф о Персее, переводил английские народные песенки («Робин-Бобин Барабек», «Дженни», «Котауси и Мауси» и др.). В пересказе Чуковского советские дети познакомились с «Приключениями барона Мюнхгаузена» Э. Распе, «Робинзоном Крузо» Д. Дефо, с «Маленьким оборвышем» малоизвестного Дж. Гринвуда. Дети в жизни Чуковского стали поистине источником сил и вдохновения.

В 1960-х годах Корней Иванович затеял пересказ Библии для детей. К этому проекту он привлёк нескольких подающих надежды детских писателей и тщательно редактировал их работу. Проект, в связи с антирелигиозной позицией властей, продвигался с большим скрипом. Так, редакция поставила условие, чтобы в книге не упоминалось слово «евреи». Книга под названием «Вавилонская башня и другие древние легенды» вышла в издательстве «Детская литература» в 1968 году, однако весь тираж был уничтожен властями и в продажу не поступил. Первое переиздание, доступное массовому читателю, состоялось в 1990 году.

В последние годы жизни Чуковский - всенародный любимец, лауреат множества премий и кавалер разнообразных орденов. При этом он поддерживал контакты с Солженицыным, Бродским и другими диссидентами, видным правозащитником была его дочь Лидия. На даче в Переделкине, где писатель постоянно жил в последние годы, он устраивал встречи с окрестными детьми, беседовал с ними, читал стихи, приглашал на встречи известных людей, знаменитых летчиков, артистов, писателей, поэтов. Бывшие переделкинские дети до сих пор вспоминают те посиделки на даче у Чуковского.

Однажды некий подросток, гостивший в Переделкине, поинтересовался:
- Корней Иванович, говорят, вы страшно богаты. Это правда?
- Видишь ли, - серьезно ответил Чуковский, - есть два рода богатых людей. Одни думают о деньгах и делают их - эти становятся состоятельными. Но настоящий богач о деньгах не думает вовсе.

Не пропусти самое интересное!

Весьма любопытен и парадоксальный совет Чуковского, данный им начинающим литераторам: «Друзья мои, работайте бескорыстно. За это лучше платят».

Незадолго до смерти Чуковский читал чьи-то воспоминания о Маршаке, скончавшемся за несколько лет до того, и обратил внимание на такую вещь: оказывается, свой психологический возраст Самуил Яковлевич определял пятью годами. Корней Иванович загрустил: «А мне самому не меньше шести. Жаль. Ведь чем младше ребенок, тем он талантливее…»

Вам также может быть интересно
Детское меню на День рождения ребенка
Детские сады 0
Детское меню на День рождения ребенка
Празднование именин ждут с нетерпением не только сами дети, но и их родители. Ведь так хочется...
Каперсы — что это такое и с чем его едят, рецепты, фото
Тесты на беременность 0
Каперсы — что это такое и с чем его едят, рецепты, фото
В свежем виде каперсы не едят, у них горький вкус Растение с интересным названием каперсник цветёт...
Нежная закуска с яичными блинчиками
Игры для детей 0
Нежная закуска с яичными блинчиками
Ингредиенты: Плавленый сыр «Дружба» ТМ «Шостка» — 2 шт. Яйца куриные — 4 шт. Зелень — 1 пучок...
Налог на прибыль: постепенное списание спецодежды (Игнатьева А
Выбор имени 0
Налог на прибыль: постепенное списание спецодежды (Игнатьева А
Согласно положениям ст. 221 ТК, работодатель за собственные средства обязан обеспечить своих...
Приснилась дверь во сне. Сонник дверь. Выламывать дверь Видеть сне дверь входную сломанную
Здоровье ребенка от 3 до 7 0
Приснилась дверь во сне. Сонник дверь. Выламывать дверь Видеть сне дверь входную сломанную
Вообще, двери во сне означают препятствия. Если двери сами открываются перед вами во сне, то это...
Польза картофельного пюре
Роды 0
Польза картофельного пюре
Блюда, которые мы обычно готовим из картошки, отличаются разнообразием и довольно широким спектром...