ТВОРЧЕСКОЕ ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ОБЪЕДИНЕНИЕ «МИР ИСКУССТВА»

В России в XX веке существовало более пятидесяти художественных объединений и творческих союзов. Культурная жизнь в России была весьма оживленной. Общество проявляло повышенный интерес к многочисленным художественным выставкам и аукционам, к статьям и сообщениям периодической печати, посвященным изобразительному искусству. Возникали разного рода художественные объединения, ставившие перед собой различные задачи. Одним из них стало объединение, а затем и первый русский модернистский журнал «Мир искусства» (1898-1904). В него, в разное время, входили почти все передовые русские художники, такие как: Л. Бакст, А. Бенуа, М. Врубель, А. Головин, М. Добужинский, К. Коровин, Е. Лансере, И. Левитан, М. Нестеров, В. Серов, К. Сомов и другие. Художники, музыканты и люди, влюбленные в оперу, театр и балет поставили перед собой задачу «выхолить русскую живопись, вычистить ее и, главное, поднести ее Западу, возвеличить ее на Западе». Целью этого объединения стало изучение художественной культуры, как современной, так и прошедших эпох, воспринятой синтетически, во всем многообразии видов, форм, жанров искусства и быта. Всех их, очень разных, объединил протест против официального искусства и натурализма художников-передвижников.

Изначально это был маленький, домашний кружок «самообразования». На квартире А. Бенуа собирались его друзья по частной гимназии К. Мая: Д. Философов, В. Нувель, а затем Л. Бакст, С. Дягилев, Е. Лансере, А. Нурок, К. Сомов. Это объединение не представляло собой какого-либо художественного течения, направления, или школы. Его составляли яркие индивидуальности, каждый шел своим путем.

Мотивируя возникновение «Мира искусства», Бенуа писал: «Нами руководили не столько соображения «идейного» порядка, сколько соображения практической необходимости. Целому ряду молодых художников некуда было деваться. Их или вовсе не принимали на большие выставки - академическую, передвижную и акварельную, или принимали только с браковкой всего того, в чем сами художники видели наиболее явственное выражение своих исканий... И вот почему Врубель у нас оказался рядом с Бакстом, а Сомов рядом с Малявиным. К «непризнанным» присоединились те из «признанных», которым было не по себе в утвержденных группах. Главным образом, к нам подошли Левитан, Коровин и, к величайшей нашей радости, Серов. Опять-таки, идейно и всей культурой они принадлежали к другому кругу, это были последние отпрыски реализма, не лишенного «передвижнической окраски». Но с нами их связала ненависть ко всему затхлому, установившемуся, омертвевшему». Бенуа А. Возникновение «Мира искусства». Л.: 1928

С середины 1890-х гг. группу возглавил С.П.Дягилев. В 1898 году он убеждает известных деятелей и любителей искусства С.И. Мамонтова и М.К. Тенишеву финансировать ежемесячный художественный журнал. Вскоре в Петербурге вышел сдвоенный номер журнала «Мир искусства», редактором которого и стал Сергей Павлович Дягилев.

«Мир искусства» был первым журналом по вопросам искусства, характер и направление которого определяли сами художники. Редакция информировала читателей, что журнал будет рассматривать произведения русских и иностранных мастеров «всех эпох истории искусств, насколько означенные произведения имеют интерес и значение для современного художественного сознания».

В журнале «Мир искусства» Дягилевым было затронуто множество вопросов, такие как: цели и задачи искусства и критики, классика и современное искусство, иллюстрация и книжная графика, музейное дело, художественная культура других стран и, наконец, то, что мы понимаем теперь под словами «международное культурное сотрудничество».

Помимо журнала, Дягилев занимался устройством художественных выставок. Он внимательно относился к составу участников выставок, а также выбору экспонатов.

Художественные выставки, организуемые «Миром искусства», пользовались большим успехом. Они познакомили русское общество с произведениями известных отечественных мастеров и начинающих художников, еще не добившихся признания, таких, как Билибин, Остроумова, Добужинский, Лансере, Кустодиев, Юон, Сапунов, Ларионов, П. Кузнецов, Сарьян.

В 1899 году состоялась первая международная выставка журнала «Мир искусства», на которой было представлено свыше 350 произведений. В ней наряду с ведущими русскими художниками участвовали иностранные мастера (К. Моне, Г. Моро, П. Пюви де Шаванн, Дж. Уистлер и др.). Были показаны также изделия декоративно-прикладного искусства. В 1900-03 гг прошли четыре последующие художественные выставки, организованные журналом "Мир искусства". В них приняли участие более шестидесяти художников, в том числе такие выдающиеся мастера, как М.А. Врубель, В.М. Васнецов, А.С. Голубкина, М.В. Добужинский, П.В. Кузнецов, А.П. Рябушкин. В 1902 г. произведения мирискусников были выставлены в русском отделе Международной выставки в Париже, где К.А. Коровин, Ф.А.Малявин, В.А. Серов и П.П. Трубецкой получили высшие награды. А в следующем году они объединились с московской группой "36 художников", образовав "Союз русских художников".

В парижском Осеннем Салоне мирискусстники показали свои работы на выставке русского искусства, которая затем была экспонирована в Берлин и в Венецию. С этого времени Дягилев начинает самостоятельную деятельность по пропаганде русского искусства на Западе. Он добился успеха в так называемых "Русских сезонах", ежегодно проходивших в Париже в 1909--14 гг. В истории не только русской, но и мировой культуры составили эпоху оперные и балетные спектакли на музыку классическую и современную в новаторских постановках молодых режиссеров-хореографов, в исполнении целой плеяды звезд, в оформлениях Бакста, Бенуа, Билибина, Головина, Коровина, Рериха.

Группировка «Мир искусства» была к Рериху ближе всего, но и в ней он многое отрицал и не принимал. В конце 1890-х годов, когда между передвижниками и мирискусниками завязалась острая, напряжённая борьба, в эту борьбу включился и Рерих. Его более всего коробила западническая ориентация идеологов «Мира искусства», забвение ими общественной роли художника. На усиленное приглашение со стороны Дягилева в 1900 году вступить в «Мир искусства» Рерих отвечает категорическим отказом. Резко критикует он первые выступления «Мира искусства» в своих статьях «Искусство и археология» (1898), «Наши художественные дела» (1899). «Если редакция «Мира искусства» считает себя поборницей нового направления, то как объяснить присутствие на выставке произведений рутинно-декадентских, в своём роде старых и шаблонных?..Подобная неразборчивость устроителей выставки мало хорошего приносит искусству; безвременно одряхлевшее, отжившее декаденство и новое, свежее направление - вовсе не одно и т же», - пишет художник в 1899 году.

О непримиримом, критическом отношении Рериха к организаторам «Мира искусства» Дягилеву, Бенуа, Сомову красноречиво говорят также его письма 1900-1901 годов к Стасову.

Осенью 1902 года Дягилев снова приглашает Рериха вступить в «Мир искусства». Это предложение усиленно сопровождалось уговорами со стороны Нестерова и Боткина. От членства Рерих опять отказался, но дал согласие учавствовать в выставке 1902 года. Он принимает участие и в следующей выставке. Теперь, когда «Мир искусства» разросся и оформился, когда в него вошли крупные мастера, Рериха стало многое привлекать в творческой практике этой группировки. Ему была близка устремлённость её художников к прошлому, поиски ими красоты содержания, разработка новых формальных приемов.

Не случайно когда в 1910 году петербургские художники вновь возродили «Мир искусства», Рерих становится членом этого объединения и его председателем. Но по-прежнему натянутые отношения остаются у него с основным ядром художников, «версальскими рапсодами». А они в свою очередь, не разделяя интереса Рериха к прошлым эпохам, или, как писал Бенуа, к «дальним звероподобным предкам», считали его «чужаком» в своей среде. И становится понятным, почему в 1903 году он с горечью писал о своих современниках: «Но не умеем мы, не хотим мы помочь народу опять найти красоту в его трудной жизни». В.П. Князева, И.А. Соболева. Н.К Рерих (альбом).

Новое объединение вело активную выставочную деятельность в Петербурге-Петрограде и других городах России. Основным критерием отбора произведений для выставок провозглашалось "мастерство и творческая оригинальность". Такая терпимость привлекла на выставки и в ряды объединения многих талантливый мастеров. Впоследствии в объединение вступили Б.И. Анисфельд, К.Ф. Богаевский, Н.С. Гончарова, В.Д. Замирайло, П.П. Кончаловский, А.Т. Матвеев, К.С. Петров-Водкин, М.С. Сарьян, З.Е. Серебрякова, С.Ю. Судейкин, П.С. Уткин, И.А. Фомин, В.А. Шуко, А.Б. Щусев, А.Е. Яковлев и др. В числе экспонентов появились фамилии И.И. Бродского, Д.Д. Бурлюка, Б.Д. Григорьева, М.Ф. Ларионова, А.В. Лентулова, И.И. Машкова, В.Е. Татлина, Р.Р. Фалька, М.З. Шагала и др.

Непохожие, иногда прямо противоположные творческие установки участников не способствовали художественному единству как выставок, так и самого объединения, что со временем привело к серьезному расколу объединения. Последняя выставка "Мира искусства" прошла в 1927 г. в Париже.

Л.С.Бычкова

Мирискусники в мире искусства *

Художественное объединение и журнал «Мир искусства» - значительные явления в русской культуре Серебряного века, ярко выражавшие одну из существенных эстетических тенденций своего времени. Содружество мирискусников начало складываться в Петербурге в 90-е гг. XIX в. вокруг группы молодых художников, литераторов, деятелей искусства, стремившихся к обновлению культурной и художественной жизни России. Главными инициаторами были А.Н.Бенуа, С.П.Дягилев, Д.В.Философов, К.А.Сомов, Л.С.Бакст, позже М.В.Добужинский и др. Как писал Добужинский, это было «объединение друзей, связанных одинаковой культурой и общим вкусом» , в 1899 г. прошла первая из пяти выставок журнала, само объединение было официально оформлено в 1900 г. Журнал просуществовал до конца 1904 г., а после революции 1905 г. прекратилась официальная деятельность объединения. К участию в выставках помимо самих членов объединения привлекались многие выдающиеся художники рубежа столетий, которые разделяли основную духовно-эстетическую линию «Мира искусства». Среди них в первую очередь можно назвать имена К.Коровина, М.Врубеля, В.Серова, Н.Рериха, М.Нестерова, И.Грабаря, Ф.Малявина. Приглашались и некоторые зарубежные мастера. На страницах журнала публиковались и многие русские религиозные мыслители и писатели, на свой лад ратовавшие за «возрождение» духовности в России. Это В.Розанов,

* В статье использованы материалы исследовательского проекта № 05-03-03137а, поддержанного РГНФ.

Д.Мережковский, Л.Шестов, Н.Минский и др. Журнал и объединение в своем первоначальном виде просуществовали очень недолго, однако дух «Мира искусства», его издательская, организационная, выставочная и просветительская деятельности оставили заметный след в русской культуре и эстетике, а основные участники объединения - мирискусники, - сохранили этот дух и эстетические пристрастия практически на протяжении всей своей жизни. В 1910-1924 гг. «Мир искусства» возобновил свою деятельность, но уже в очень расширенном составе и без достаточно ясно ориентированной первой эстетической (по сути своей - эстетской) линии. Многие из представителей объединения в 1920-е гг. перебрались в Париж, но и там оставались приверженцами художественных вкусов своей юности.

Две главные идеи объединяли участников «Мира искусства» в целостное сообщество: 1. Стремление возвратить русскому искусству главное качество искусства художественность , освободить искусство от любой тенденциозности (социальной, религиозной, политической и т.п.) и направить его в чисто эстетическое русло. Отсюда популярный в их среде, хотя и старый в культуре, лозунг l’art pour l’art, неприятие идеологии и художественной практики академизма и передвижничества, особый интерес к романтическим и символистским тенденциям в искусстве, к английским прерафаэлитам, французским набидам, к живописи Пюви де Шавана, мифологизму Бёклина, эстетизму «Югендштиля», ар нуво, но также - к сказочной фантастике Э.Т.А.Гофмана, к музыке Р.Вагнера, к балету как форме чистой художественности и т.п.; тенденция к включению русской культуры и искусства в широкий европейский художественный контекст. 2. На этой основе - романтизация, поэтизация, эстетизация русского национального наследия, особенно позднего, XVIII - начала XIX вв., ориентированного на западную культуру, вообще интерес к послепетровской культуре и позднему народному искусству, за что главные участники объединения получили в художественных кругах прозвище «ретроспективных мечтателей».

Основной тенденцией «Мира искусства» стал принцип новаторства в искусстве на основе высоко развитого эстетического вкуса. Отсюда и художественно-эстетические пристрастия, и творческие установки мирискусников. Фактически они создали добротный русский вариант того эстетически заостренного движения рубежа столетий, которое тяготело к поэтике неоромантизма или символизма, к декоративности и эстетской певучести линии и в разных странах носило разные именования (ар нуво, сецессион, югендштиль), а в России получило название стиля «модерн».

Сами участники движения (Бенуа, Сомов, Добужинский, Бакст, Лансере, Остроумова-Лебедева, Билибин) не были великими художниками, не создали художественных шедевров или выдающихся произведений, но вписали несколько очень красивых, почти эстетских страниц в историю русского искусства, фактически показав миру, что и русскому искусству не чужд дух национально ориентированного эстетизма в лучшем смысле этого, несправедливо приниженного термина. Характерным для стиля большинства мирискусников были изысканная линеарность (графичность - они вывели русскую графику на уровень самостоятельного вида искусства), тонкая декоративность, ностальгия по красоте и роскоши прошлых эпох, иногда неоклассицисткие тенденции и камерность в станковых произведениях. При этом многие из них тяготели и к театральному синтезу искусств - отсюда активное участие в театральных постановках, дягилевских проектах и «русских сезонах», повышенный интерес к музыке, танцу, современному театру в целом. Понятно, что большинство из мирискусников настороженно, а как правило, и резко негативно относились к авангардным течениям своего времени. «Мир искусства» стремился найти свой, крепко связанный с лучшими традициями искусства прошлого новаторский путь в искусстве, альтернативный пути авангардистов. Сегодня мы видим, что в ХХ в. усилия мирискусников практически не получили никакого развития, но в первой трети столетия они способствовали поддержанию высокого эстетического уровня в отечественной, да и в европейской культурах и оставили по себе добрую память в истории искусства и духовной культуры.

Здесь я хочу остановиться именно на художественных установках и эстетических вкусах некоторых из главных представителей «Мира искусства» и художников, активно примыкавших к движению, чтобы выявить главную художественно-эстетическую тенденцию всего движения в дополнение к тому, что хорошо показано искусствоведами на основе анализа художественного творчества самих мирискусников .

Константин Сомов (1869-1939) в «Мире искусства» был одним из наиболее рафинированных и утонченных эстетов, ностальгически относившимся к красоте классического искусства прошлого, до самых последних дней своей жизни искавшим красоту или ее следы в современном ему искусстве и по мере своих сил пытавшимся созидать эту красоту. В одном из писем он объясняет А.Бенуа, почему он не может никаким образом участвовать в революционном движении 1905 г., охватившем всю Россию: «...я прежде всего безумно влюблен в красоту и ей хочу служить; одиночество с немногими и то, что в

душе человека вечно и неосязательно, ценю я выше всего. Я индивидуалист, весь мир вертится около моего «я» и мне, в сущности, нет дела до того, что выходит за пределы этого «я» и его узкости» (89) . А на сетования своего корреспондента о наступающем «хамстве» утешает его тем, что его во все времена бывает достаточно, но рядом с ним всегда сохраняется и красота - ее при всяком строе достаточно, чтобы «вдохновлять поэтов и художников» (91).

В красоте Сомов видел главный смысл жизни и поэтому все ее проявления, но особенно сферу искусства рассматривал сквозь эстетические очки, правда, своего, достаточно субъективного производства. При этом он постоянно стремился не только наслаждаться эстетическими объектами, но и развивать свой эстетический вкус. Уже сорокалетним известным художником он не считает зазорным сходить на лекцию И.Грабаря по эстетике, но главный эстетический опыт в течение всей жизни приобретается им при общении с самим искусством. В этом до последних дней своей внезапно оборвавшейся жизни он был неутомим. Из его писем и дневников мы видим, что вся жизнь его протекала в искусстве. Помимо творческой работы постоянные, почти ежедневные посещения выставок, галерей, музеев, мастерских художников, театров и концертных залов. В любом городе, куда он попадал, он первым делом бежал в музеи и в театры. И краткую реакцию почти на каждое такое посещение мы обнаруживаем в его дневниках или письмах. Вот, в январе 1910 г. он в Москве. «Устаю за день, но тем не менее каждый вечер хожу в театр» (106). И такие же записи до последних лет жизни в Париже. Почти каждый день театры, концерты, выставки. При этом посещает он не только то, о чем заведомо знает, что получит эстетическое наслаждение, но и многое из того, что не может удовлетворить его эстетическую потребность. Профессионально следит за событиями в художественной жизни и ищет хотя бы следы прекрасного.

И находит их почти везде. Он не забывает упомянуть о красоте пейзажа, которую обнаруживает и во Франции, и в Америке, и в Лондоне, и в Москве советского периода; о красоте Шартрского собора или интерьеров домов и дворцов, которые ему приходилось посещать в разных странах мира. Однако с особой и постоянной любовью наслаждается он красотой искусства. При этом с одинаковой страстью он слушает музыку, оперу, смотрит балет и театральные спектакли, читает беллетристику, поэзию и, конечно, не пропускает ни одной возможности увидеть живопись: и старых мастеров, и своих современников. И при каждом контакте с искусством ему есть что сказать. При этом часто его суждения, хотя и достаточно субъективные, оказываются

меткими и точными, что еще подчеркивается их лаконизмом. Общее впечатление, несколько конкретных замечаний, но и по ним мы хорошо ощущаем и уровень эстетического сознания самого Сомова, и дух атмосферы Серебряного века, в которой сложилось это сознание.

«Вечером был на концерте Кусевицкого. Шла месса Баха. Сочинение необыкновенной красоты и вдохновения. Исполнение было превосходно, очень стройное» (1914 г.) (138). В полном восторге от игры Нью-йоркского филармонического оркестра под управлением Тосканини: «Никогда в жизни ничего подобного не слыхал» (Париж, 1930 г.) (366). Об исполнении мессы папским хором в Нотр-Даме: «Впечатление от этого хора неземное. Такой стройности, чистоты голосов, их итальянского тембра, таких восхитительных дискантов я никогда не слышал» (1931 г.) (183). Об исполнении базельским хором оперы Моцарта «Идоменей»: «Она оказалась совершенно гениальной, бесподобной красоты» (Париж, 1933 г.) (409) и т.д. и т.п. Уже в пожилом возрасте четыре вечера провел на галерке театра, где исполнялась тетралогия Вагнера байрейтской труппой. Других билетов достать не удалось, а каждое исполнение продолжительностью по 5-6 часов. Конец июня, в Париже жара, «но все же наслаждение большое» (355).

С еще большим воодушевлением посещал Сомов на протяжении всей своей жизни балет. Особенно русский, лучшие силы которого оказались после революции 1917-го года на Западе. Здесь и эстетическое наслаждение, и профессиональный интерес к художественному оформлению, которое часто (особенно в ранних дягилевских спектаклях) выполняли его друзья и коллеги по «Миру искусства». В балете, музыке, театре, да и в живописи естественно, наибольшее наслаждение Сомову доставляет классика или утонченный эстетизм. Однако первая треть ХХ столетия кипела совсем не этим, особенно в Париже. Все большую силу набирали авангардные тенденции, процветали все направления авангарда, и Сомов все это смотрит, слушает, читает, во всем пытается найти следы красоты, которые далеко не всегда отыскиваются, поэтому часто ему приходится давать резко негативные оценки увиденному, услышанному, прочитанному.

Все, тяготеющее к эстетизму начала века, особенно привлекает внимание русского художника, а авангардные новшества никак не усваиваются им, хотя чувствуется, что он стремится найти к ним свой эстетический ключ. Получается очень редко. В Париже посещает все дягилевские спектакли, часто восхищается танцорами, хореографией, менее доволен декорациями и костюмами, которые в 1920-е гг.

делали уже часто кубисты. «Я люблю наш старый балет, - признается он в письме 1925 г., - но это не мешает мне наслаждаться и новым. Хореографией и отличными танцорами, главным образом. Декорации Пикассо, Матисса, Дерена переварить не могу, люблю или иллюзорность, или пышную красоту» (280). В Нью-Йорке ходит «в последние ряды галерки» и наслаждается игрой американских актеров. Просмотрел много пьес и делает вывод: «Такой совершенной игры и таких талантов я давно не видел. Наши русские актеры гораздо ниже» (270). А вот американскую литературу считает вторым сортом, что не мешает, отмечает он, самим американцам быть ею довольными. В восторге от отдельных вещей А.Франса и М.Пруста.

В современном изобразительном искусстве Сомову больше всего нравятся многие вещи его друга А.Бенуа: и графика, и театральные декорации. В восторге он от живописи и акварелей Врубеля - «что-то невероятное по блеску и гармонии цветов» (78). Произвел на него впечатление Гоген в собрании Щукина; похвалил как-то красочную (лубочную) гамму красок в одной из театральных работ Н.Гончаровой, хотя позже на основе ее натюрмортов, отзывается о ней как о глупой и даже идиотичной, «судя по этим ее глупым вещам» (360); отметил мимоходом, что у Филонова «большое искусство, хотя и неприятное» (192). В целом же он скуп на похвалы для своих коллег живописцев, порой бывает саркастичен, желчен и даже груб в отзывах о творчестве многих из них, хотя не хвалит и себя. Часто выражает недовольство своими работами. Нередко сообщает своим друзьям и родственникам, что рвет и уничтожает непонравившиеся этюды и эскизы. Да и многие законченные работы, особенно уже выставленные ему не нравятся.

Вот почти наобум выбранные суждения Сомова о своих работах: «Начал писать 18 век, дама в лиловом на скамейке в парке английского характера. В высшей степени банально и пошло. На хорошую работу не способен» (192). «Начал другой пошлый рисунок: маркиза (проклятая!) лежит на траве, поодаль двое фехтуются. До 9 вечера рисовал. Вышла гадость. Завтра попытаюсь раскрасить. На душе сделалось тошно» (193). О своих работах в Третьяковке (а туда взяли лучшие, в том числе и знаменитую «Даму в голубом»): «чего боялся, то и испытал: ««Дама в голубом» мне не понравилась, как и все прочее мое...» (112). И такие высказывания у него нередки и показывают особую эстетическую взыскательность мастера к самому себе. При этом он знает минуты счастья от занятий живописью и убежден, что «живопись, как-никак, а услаждает жизнь и дает иногда счастливые мгновения» (80). Особенно же строг он к своим коллегам по цеху и, прежде

всего, к любым элементам авангардизма в искусстве. Его он, как и большинство мирискусников, не понимает и не принимает. Это внутренняя позиция художника, выражающая его эстетическое credo.

Строгий эстетский глаз Сомова видит изъяны у всех современников. Достается и русским, и французам в одинаковой мере. Речь, конечно, не всегда идет о творчестве того или иного мастера в целом, но о конкретных работах, увиденных на той или иной выставке или в мастерской. Высказывает, например, «беспощадную правду» Петрову-Водкину о его картине «Атака», после чего тому захотелось «застрелиться или повеситься» (155-156). На одной из выставок 1916 г.: «дрызгатня Коровина»; картина Машкова «красива по краскам, но как-то идиотично тупа»; работы Судейкина, Кустодиева, Добужинского, Грабаря неинтересны (155). На выставке 1918 г.: «Григорьев, замечательно талантливый, но сволочной, глупый, дешевый порнограф. Кое-что мне понравилось... Петров-Водкин все тот же скучный, тупой, претенциозный дурак. Все то же несносное сочетание неприятных чистых голубого, зеленого, красного и кирпичного тона. Добужинский - ужасный семейный портрет и незначительное остальное» (185). К Григорьеву у него на протяжении всей жизни одно отношение - «талантлив, но легкомыслен, глуп и самовлюблен» (264). О первом представлении постановки «Каменный гость» Мейерхольдом и Головиным: «Легкомысленная, очень претенциозная, очень невежественная, нагроможденная, глупая» (171). У Яковлева есть много замечательных вещей, но «главного у него все же нет - ума и души. Все же он остался внешним художником» (352), «в нем всегда какая-то поверхностность и спешка» (376).

Еще больше достается от Сомова западным художникам, хотя подход во всем у него чисто субъективный (как практически и у любого художника в своей сфере искусства). Так, в Москве при первой встрече с некоторыми шедеврами в щукинском собрании: «Гоген мне очень понравился, Матисс же совсем нет. Его искусство - не искусство вовсе!» (111). Живопись Сезанна так и не признал за искусство. В последний год своей жизни (1939) на выставке Сезанна: «Кроме одного (а может быть, и трех) прекрасных натюрмортов почти все скверно, тускло, без валеров, несвежими красками. Фигуры же и его голые «купанья» прямо прескверны, бездарны, неумелы. Гадкие портреты» (436). Ван Гог за исключением отдельных вещей: «не только не гениально, но и не хорошо» (227). Таким образом, почти все, что выходит за рамки утонченного мирискуснического эстетизма, лежавшего в основе этого объединения, Сомовым не принимается, не доставляет ему эстетического удовольствия.

Еще более резко отзывается он об авангардистах, с которыми познакомился в Москве и потом регулярно видел в Париже, но отношение к ним было постоянным и практически всегда негативным. О выставке «0,10», на которой, как известно, Малевич впервые выставил свои супрематические вещи: «Совершенно ничтожно, безвыходно. Не искусство. Ужасные ухищрения, чтобы сделать шум» (152). На выставке 1923-го г. в Академии художеств на Васильевском: «Левых множество - и, конечно, ужасная мерзость, наглость и глупость» (216). Сегодня понятно, что на подобных выставках было много «наглости и глупости», но было немало и работ, вошедших теперь в классику мирового авангарда. Сомов, как и большинство мирискусников, к сожалению, этого не усмотрел. В этом смысле он оставался типичным приверженцем традиционной, но по-своему понятой живописи. Передвижников и академистов он тоже не почитал. В этом все мирискусники были едины. Добужинский вспоминал, что передвижниками они вообще мало интересовались, «относились к их поколению непочтительно» и даже никогда не говорили о них в своих беседах .

Однако далеко не все в авангарде Сомовым резко отрицается - там, где он видит хоть какие-то следы красоты, он относится и к своим антагонистам снисходительно. Так, кубистические декорации и костюмы Пикассо к «Пульчинелле» ему даже понравились, но занавес Пикассо, где «две огромные бабы с руками, как ноги, и с ногами, как у слона, с выпученными треугольными титьками, в белых хламидах пляшут какой-то дикий танец», он охарактеризовал лаконично: «Гадость!» (250). Он видел талант Филонова, но относился к его живописи очень холодно. Или высоко ценил С.Дали как великолепного рисовальщика, но в целом возмущался его искусством, хотя все смотрел. Об иллюстрациях метра сюрреализма к «Песням Мальдорора» Лотреамона в какой-то маленькой галерее: «Все то же, те же на аршин висящие вниз ж..., полусгнившие ноги. Бифштексы с косточками на человеческих ляжках его диких фигур <...> Но какой блестящий Дали талант, как великолепно рисует. Притворство ли у него во что бы то ни стало быть единственным, особенным, или подлинная эротомания и маньячество?» (419). Хотя, как это ни парадоксально, он и сам, что хорошо известно из его творчества, был не чужд эротизма, правда эстетского, жеманного, кринолинного. Да и нечто патологическое нередко привлекало его. В Париже заходил в «Musée patologique, где смотрел... восковые куклы: болезни, раны, роды, зародыш, чудища, выкидыши и т.п. Я люблю такие музеи - хочу еще пойти в musée Grèvin» (320)

То же самое касается литературы, театра, музыки. Все авангардное так или иначе отталкивало его, оскорбляло эстетический вкус. Особенно почему-то он недолюбливал Стравинского. Ругает его музыку часто и по всякому поводу. В литературе его возмутил Белый. «Читал «Петербург» Андрея Белого - гадость! Безвкусно, юродливо! Безграмотно, по-дамски и, главное, скучно и неинтересно» (415). Кстати, «скучно» и «неинтересно» - его самые главные негативные эстетические оценки. О Дали или Пикассо он никогда не говорил этого. В целом же он считал весь авангардизм каким-то дурным веянием времени. «Я думаю, нынешние модернисты, - писал он в 1934 г. - лет через 40 совсем сгинут и никто их не будет собирать» (416). Увы, как опасно делать прогнозы в искусстве и культуре. Сегодня за этих «модернистов» платят баснословные деньги, а наиболее талантливые из них стали классикой мирового искусства.

В свете грандиозных исторических перипетий в искусстве ХХ в. многие из резко негативных, иногда грубых, предельно субъективизированных оценок творчества художников-авангардистов Сомовым представляются нам несправедливыми и вроде бы даже как-то принижающими образ талантливого художника Серебряного века, утонченного певца поэтики предельно идеализированного им кринолинно-галантного XVIII в., ностальгирующего по изысканной, им самим изобретенной эстетике. Однако в этом искусственном, утонченном и удивительно притягательном эстетизме и коренятся причины его негативного отношения к авангардным исканиям и экспериментам с формой. Сомов особенно остро уловил в авангарде начало процесса, направленного против главного принципа искусства - его художественности, хотя у критикуемых им мастеров в начале ХХ в. он ощущался еще достаточно слабо, и болезненно переживал это. Изысканный вкус эстета нервно и резко реагировал на любые отклонения от красоты в искусстве, даже в своем собственном. В истории искусства и эстетического опыта он был одним из последних и последовательных приверженцев «изящных искусств» в прямом смысле этого понятия классической эстетики.

И под конец разговора о Сомове одно его крайне интересное, почти фрейдистское и очень личное признание в дневнике от 1 февраля 1914 г., раскрывающее главные аспекты его творчества, его галантно-жеманного, кринолинного, маньеристского XVIII в. и в какой-то мере приоткрывающее завесу над глубинным бессознательным, либидозным смыслом эстетизма в целом. Оказывается в его картинах, по признанию самого художника, выражались его сокровенные интимно-эротические интенции, его чувственно обостренное

Эго. «Женщины на моих картинах томятся, выражение любви на их лицах, грусть или похотливость - отражение меня самого, моей души <...> А их ломаные позы, нарочное их уродство - насмешка над самим собой и в то же время над противной моему естеству вечной женственностью. Отгадать меня, не зная моей натуры, конечно, трудно. Это протест, досада, что я сам во многом такой, как они. Тряпки, перья - все это меня влечет и влекло не только как живописца (но тут сквозит и жалость к себе). Искусство, его произведения, любимые картины и статуи для меня чаще всего тесно связаны с полом и моей чувственностью. Нравится то, что напоминает о любви и ее наслаждениях, хотя бы сюжеты искусства вовсе о ней и не говорили прямо» (125-126).

Крайне интересное, смелое, откровенное признание, многое разъясняющее и в творчестве самого Сомова, и в его художественно-эстетических пристрастиях, и в утонченном эстетстве «Мира искусства» в целом. В частности, понятно его равнодушие к Родену (у того нет никакой чувственности), или его пристрастие к балету, бесконечные восторги по поводу выдающихся танцовщиц, восхищение даже стареющей Айседорой Дункан и острая критика Иды Рубинштейн. Однако все это нельзя осветить в одной статье и пора перейти к другим, не менее интересным и одаренным представителям «Мира искусства», их взглядам на художественную ситуацию своего времени.

Мстислав Добужинский (1875-1957). Эстетические пристрастия Добужинского, начавшие проявляться еще до его вступления в круг мирискусников, хорошо отражают общую духовно-художественную атмосферу этого объединения, товарищества единомышленников в искусстве, стремившихся «возродить», как они считали, художественную жизнь в России после засилья академистов и передвижников на основе пристального внимания к собственно художественности изобразительных искусств. При этом все мирискусники были патриотами Петербурга и выражали в своем искусстве и в своих пристрастиях особый петербургский эстетизм, существенно отличавшийся в их представлении от московского.

Добужинский в этом плане был особенно яркой фигурой. Он с детства любил Петербург и стал фактически утонченным, изысканным певцом этого уникального русского города с ярко выраженной западной ориентацией. Большой любовью к нему дышат многие страницы его «Воспоминаний». По возвращении из Мюнхена, где он учился в мастерских А.Ажбе и Ш.Холлоши (1899-1901) и где хорошо ознакомился с искусством своих будущих друзей и коллег по первым выпускам журнала «Мир искусства», Добужинский с особой остротой

почувствовал своеобразное эстетическое очарование Петербурга, его скромную красоту, его удивительную графичность, особую цветовую атмосферу, его просторы и линии крыш, пронизывающий его дух Достоевского, символизм и мистичность его каменных лабиринтов. Во мне, писал он, «по-новому утвердилось и жившее с детства какое-то родное чувство к монотонным казенным зданиям, удивительным петербургским перспективам, но еще острее меня теперь уколола изнанка города <...>Эти задние стены домов - кирпичные брандмауэры с их белыми полосами дымоходов, ровная линия крыш, точно с крепостными зубцами - бесконечными трубами, - спящие каналы, черные высокие штабеля дров, темные колодцы дворов, глухие заборы, пустыри» (187) . Эта особая красота заворожила находившегося под влиянием мюнхенского модерна (Штука, Бёклина) Добужинского и во многом определила его художественное лицо в «Мире искусства», куда он вскоре и был введен И.Грабарем. «Я пристально вглядывался в графические черты Петербурга, всматривался в кладку кирпичей голых, неоштукатуренных стен и в этот их «ковровый» узор, который сам собою образуется в неровности и пятнах штукатурки» (188). Его пленяет вязь бесчисленных решеток Петербурга, античные маски ампирных зданий, контрасты каменных домов и уютных уголков с деревенскими деревянными домишками, восхищают наивные вывески, пузатые полосатые барки на Фонтанке и пестрый люд на Невском.

Он начинает ясно понимать, что «Петербург всем своим обликом, со всеми контрастами трагического, курьезного, величественного и уютного действительно единственный и самый фантастический город в мире» (188). А до этого он имел уже возможность поездить по Европе, увидеть и Париж, и некоторые города Италии и Германии. И в год вступления в круг мирискусников (1902) он ощутил, что именно эту красоту «вновь обретенного» им города «с его томительной и горькой поэзией» никто еще не выразил в искусстве, и направил свои творческие усилия на это воплощение. «Конечно, - признается он, - я был охвачен, как и все мое поколение, веяниями символизма, и естественно, что мне было близко ощущение тайны, чем, казалось, был полон Петербург, каким я его теперь видел» (188). Сквозь «пошлость и мрак петербургских будней» он постоянно чувствовал «нечто страшно серьезное и значительное, что таилось в самой удручающей изнанке» «его» Петербурга, а в «осеннюю липкую слякоть и унылый, на много дней зарядивший петербургский дождик» ему казалось, что «вылезали изо всех щелей петербургские кошмары и «мелкие бесы»» (189). И эта поэзия Питера влекла к себе Добужинского, хотя и пугала одновременно.

Он поэтически описывает «страшную стену», которая маячила перед окнами его квартиры: «глухая, дикого цвета стена, тоже черная, самая печальная и трагическая, какую можно себе представить, с пятнами сырости, облупленная и с одним лишь маленьким, подслеповатым оконцем». Она неудержимо притягивала его к себе и угнетала, возбуждая воспоминания о мрачных мирах Достоевского. И эти гнетущие впечатления от страшной стены он преодолел, как сам повествует, изобразив ее со «всеми ее трещинами и лишаями,.. уже любуясь ею» - «во мне победил художник» (190). Эту пастель Добужинский считал первым «настоящим творческим произведением», и духом ее пронизаны многие его работы, как в графике, так и в театрально-декорационном искусстве. Позже он сам удивлялся, почему именно с этой, «изнаночной» стороны Петербурга он начал свое большое творчество, хотя его с детства привлекала и парадная красота стольного града Петра.

Однако если мы вспомним творчество Добужинского, то увидим, что именно романтический (или неоромантический) дух старых городов (особенно Питера и близкой ему по гимназическим годам Виль-ны) магнетически притягивал его своими символическими тайнами. В Вильне, которую он полюбил с отрочества и считал вторым родным городом наряду с Петербургом, его как художника больше всего привлекало старое «гетто» «с его узенькими и кривыми улочками, пересеченными арками, и с разноцветными домами» (195), где он сделал множество этюдов, а по ним и прекрасные, очень тонкие и высокохудожественные гравюры. Да это и понятно, если мы вглядимся в эстетические пристрастия молодого Добужинского. Это не ясный и прямой свет и гармоничная красота «Сикстинской мадонны» Рафаэля (она не произвела на него в Дрездене впечатления), а таинственный полумрак леонардовских «Мадонны в скалах» и «Иоанна Предтечи» (169). А далее это ранние итальянцы, сиенская живопись, византийские мозаики в Сан Марко и Тинторетто в Венеции, Сегантини и Цорн, Бёклин и Штук, прерафаэлиты, импрессионисты в Париже, особенно Дега (который стал для него навсегда одним из «богов»), японская гравюра и, наконец, мирискусники, первую выставку которых он увидел и тщательно изучил еще до личного знакомства с ними в 1898 г., был восхищен их искусством. Больше всего, как он признается, он был «пленен» поразившим его своей тонкостью искусством Сомова, с которым, войдя через несколько лет в круг своих кумиров, он и подружился. Сфера эстетических интересов юного Добужинского ясно свидетельствует о художественной направленности его духа. Она, что мы ясно видим по его «Воспоминаниям»,

полностью совпадала с символистски-романтической и утонченно-эстетской ориентацией главных мирискусников, которые сразу признали в нем своего.

Основные сведения о «Мире искусства» Добужинский получил от Игоря Грабаря, с которым близко сошелся в Мюнхене в годы своего ученичества у немецких учителей и который одним из первых увидел в нем настоящего художника и корректно помогал его художественному становлению, давал четкие ориентиры в сфере художественного образования. Например, он составил подробную программу, что смотреть в Париже, перед первой краткой поездкой туда Добужинского, а позже ввел его и в круг мирискусников. Благодарность к Грабарю Добужинский пронес через всю свою жизнь. Вообще он был благодарным учеником и отзывчивым, доброжелательным коллегой и другом многих близких ему по духу художников. Ему совершенно чужд дух скепсиса или снобизма, характерный для Сомова, в отношении своих коллег.

Добужинский дал краткие, доброжелательные и меткие характеристики практически всем участникам объединения, и они в какой-то мере позволяют составить представление и о характере художественно-эстетической атмосферы этого интересного направления в культуре Серебряного века, и об эстетическом сознании самого До-бужинского, т.к. большинство заметок о своих друзьях он делал сквозь призму своего творчества.

А.Бенуа «уколол» его еще в студенческие годы, когда на первой выставке «Мира искусства» были показаны его «романтические» рисунки, один из которых имел большое сходство с любимыми мотивами Добужинского - виленского барокко. Тогда Бенуа сильно повлиял на становление графического стиля юного Добужинского, укрепил его в правильности выбранного угла видения городского пейзажа. Потом их сблизили и любовь к коллекционированию, особенно старинных гравюр, и культ своих предков, и тяга к театру, и поддержка, которую Бенуа сразу же оказал молодому художнику.

Особенно близко Добужинский сошелся с Сомовым, который оказался созвучен ему удивительной тонкостью графики, «грустной и острой поэзией», далеко не сразу оцененной современниками. Добужинский был влюблен в его искусство с первой встречи, оно казалось ему драгоценным и сильно повлияло на становление его собственного творчества, признается он. «Это может показаться странным, так как темы его никогда не были моими темами, но удивительная наблюдательность его глаза и в то же время и «миниатюрность», а в других случаях свобода и мастерство его живописи, где не было ни

кусочка, который бы не был сделан с чувством, - очаровывали меня. А главное, необыкновенная интимность его творчества, загадочность его образов, чувство грустного юмора и тогдашняя его «гофмановская» романтика меня глубоко волновали и приоткрывали какой-то странный мир, близкий моим смутным настроениям» (210). Добужинский и Сомов сошлись очень близко и часто показывали друг другу свои работы в самой начальной стадии, чтобы выслушать советы и замечания друг друга. Однако Добужинского, признается он, часто так поражали эскизы Сомова своей «томительной поэзией» и каким-то невыразимым «ароматом», что он не находил слов что-либо сказать о них.

Близок был он и с Леоном Бакстом, одно время даже совместно с ним вел занятия в художественной школе Е.Н.Званцевой, в числе учеников которой был тогда и Марк Шагал. Бакста он любил как человека и ценил за его книжную графику, но особенно за театральное искусство, которому тот посвятил всю свою жизнь. Его графические работы Добужинский характеризовал как «поразительно декоративные», полные «особой загадочной поэзии» (296). Баксту он приписывал большую заслугу и в триумфе дягилевских «Русских сезонов», и вообще в развитии театрально-декоративного искусства на Западе. «Его «Шехерезада» свела с ума Париж, и с этого начинается европейская, а затем и мировая слава Бакста». Несмотря на бурлящую художественную жизнь в Париже, именно Бакст, согласно Добужинскому, долго «оставался одним из несменяемых законодателей «вкуса»». Постановки его вызвали бесконечное подражание в театрах, его идеи варьировались до бесконечности, доводились до абсурда», его имя в Париже «стало звучать как наиболее парижское из парижских имен» (295). Для мирискусников с их космополитизмом эта оценка звучала как особая похвала.

На фоне петербургского «европеизма» основных мирискусников своим эстетским русофильством наряду с Рерихом особенно выделялся Иван Билибин, который носил русскую бороду à la moujik и ограничивал себя только русскими темами, выражаемыми особой изысканной каллиграфической техникой и тонкими стилизациями под народное искусство. В кругу мирискусников он был заметной и общительной фигурой. Н.Рерих, напротив, согласно воспоминаниям Добужинского, хотя и был постоянным участником выставок «Мира искусства», не сближался с его участниками. Возможно поэтому «большое мастерство его и очень красивая красочность казались слишком «расчетливыми», подчеркнуто эффектными, но очень декоративными. <...> Рерих был для всех «загадкой», многие сомневались даже, искренно или лишь надуманно его творчество, и его личная жизнь была скрыта ото всех» (205).

Валентин Серов был московским представителем в «Мире искусства» и почитался всеми его участниками за выдающийся талант, необычайное трудолюбие, новаторство в живописи и постоянный художественный поиск. Если передвижников и академистов мирискусники причисляли к сторонникам историзма, то себя они видели приверженцами «стиля». В этом плане у Серова Добужинский усматривал и те, и другие тенденции. Особенно близок по духу к «Миру искусства» оказался поздний Серов «Петра», «Иды Рубинштейн», «Европы», и Добужинский видел в этом начало нового этапа, которого, увы, «не пришлось дождаться» (203).

Краткие, сугубо личные, хотя часто очень точные заметки Добужинский сделал практически по всем мирискусникам и стоявшим к ним близко художникам и литераторам. С добрыми чувствами он вспоминает о Врубеле, Остроумовой, Борисове-Мусатове (красивая, новаторская, поэтическая живопись), о Кустодиеве, Чюрлёнисе. В последнем мирискусников привлекало его умение «заглянуть в бесконечность пространства, в глубь веков», «радовали его редкая искренность, настоящая мечта, глубокое духовное содержание». Его работы, «возникшие как будто сами по себе, своей грациозностью и легкостью, удивительными цветовыми гаммами и композицией казались нам какими-то незнакомыми драгоценностями» (303).

Из литераторов Добужинского особенно привлекали Д.Мережковский, В.Розанов, Вяч.Иванов (он был частым посетителем его знаменитой Башни), Ф.Сологуб, А.Блок, А.Ремизов, т.е. авторы сотрудничавшие с «Миром искусства» или близкие ему по духу, особенно символисты. В Розанове его поражал необычный ум и оригинальные писания, полные «самых смелых и жутких парадоксов» (204). В поэзии Сологуба Добужинский восхищался «спасительной иронией», а Ремизов представлялся ему в некоторых вещах «настоящим сюрреалистом еще до сюрреализма» (277). В Иванове льстило то, что «он показывал особенно бережное уважение к художнику как обладателю какой-то своей тайны, суждения которого ценны и значительны» (272).

С особым, почти интимным чувством любви описывает Добужинский атмосферу, царившую в объединении мирискусников. Душой всего был Бенуа, а неформальным центром - его уютный дом, в котором все часто и регулярно собирались. Там же готовились и номера журнала. Кроме того нередко встречались у Лансере, Остроумовой, Добужинского на многолюдных вечерних чаепитиях. Добужинский подчеркивает, что атмосфера в «Мире искусства» была семейной, а не богемной. В этой «исключительной атмосфере интимной жизни» и искусство было «дружным общим делом». Многое делалось

сообща при постоянной помощи и поддержке друг друга. Добужинский с гордостью пишет о том, что их творчество было предельно бескорыстным, независимым, свободным от каких-либо тенденций или идей. Единственно ценным было мнение единомышленников, т.е. самих членов сообщества. Важнейшим стимулом творческой деятельности являлось ощущение себя «пионерами», открывателями новых областей и сфер в искусстве. «Теперь, оглядываясь назад и вспоминая небывалую тогдашнюю творческую продуктивность и все то, что начинало создаваться вокруг, - писал он в зрелом возрасте, - мы вправе назвать это время действительно нашим «Возрождением»» (216); «это было обновление нашей художественной культуры, можно сказать - ее возрождение» (221).

Новаторство и «возрождение» культуры и искусства понималось в смысле перенесения акцента в искусстве со всего второстепенного на его художественную сторону без отказа от изображения видимой действительности. «Мы слишком любили мир и прелесть вещей, - писал Добужинский, - и не было тогда потребности нарочито искажать действительность. То время было далеко от всяких «измов», которые попали (к нам) от Сезанна, Матисса и Ван-Гога. Мы были наивны и чисты, и может быть в этом было достоинство нашего искусства» (317). Сегодня, столетие спустя после тех интереснейших событий, мы с некоторой грустью и ностальгией можем по-доброму позавидовать этой высокохудожественной наивности и чистоте и пожалеть, что все это далеко в прошлом.

А начался процесс пристального внимания к эстетической специфике искусства еще у предтеч мирискусников, кое-кто из которых впоследствии активно сотрудничал с «Миром искусства», почувствовав, что он продолжает начатое ими дело. В ряду таких предтеч-участников нужно прежде всего назвать имена крупнейших русских художников Михаила Врубеля (1856-1910) и Константина Коровина (1861-1939).

Им, так же, как и прямым основателям «Мира искусства», претила всякая тенденциозность искусства, идущая в ущерб чисто художественным средствам, в ущерб форме, красоте. По поводу одной из выставок передвижников Врубель сетует, что подавляющее большинство художников заботятся только о злобе дня, о тематике, интересной для публики, а «форма, главнейшее содержание пластики, в загоне» (59). В противовес многим профессиональным эстетикам и своего времени, и современным, ведущим нескончаемые дискуссии о форме и содержании в искусстве, настоящий художник, живущий искусством, хорошо чувствует, что форма -

это и есть истинное содержание искусства, а все остальное не имеет прямого отношения к собственно искусству. Этот главнейший эстетический принцип искусства, кстати, и объединял столь, в общем-то, разных художников, как Врубель, Коровин, Серов, с собственно мирискусниками.

Истинная художественная форма получается, согласно Врубелю, когда художник ведет «любовные беседы с натурой», влюблен в изображаемый объект. Только тогда возникает произведение, доставляющее «специальное наслаждение» души, характерное для восприятия произведения искусства и отличающее его от печатного листа, на котором описаны те же события, что и на картине. Главным учителем художественной формы является форма, созданная природой. Она «стоит во главе красоты» и без всякого «кодекса международной эстетики» дорога нам потому, что «она - носительница души, которая тебе одному откроется и расскажет тебе твою» (99-100). Природа, являя в красоте формы свою душу, тем самым раскрывает нам и нашу душу. Поэтому истинное творчество Врубель усматривает не только в овладении техническим ремеслом художника, но, прежде всего, в глубоком непосредственном прочувствовании предмета изображения: глубоко чувствовать означает «забыть, что ты художник и обрадоваться тому, что ты, прежде всего, человек» (99).

Однако способность «глубоко чувствовать» у молодых художников часто отбивает «школа», муштруя их на гипсах и натурщиках в отработке технических деталей и вытравляя в них всякие воспоминания о непосредственном эстетическом восприятии мира. Врубель же убежден, что наряду с овладением техникой художник должен сохранить «наивный, индивидуальный взгляд», ибо в нем - «вся сила и источник наслаждений художника» (64). К этому Врубель пришел на собственном опыте. Он описывает, например, как десятки раз переделывал одно и то же место на своей работе, «и вот с неделю тому назад вышел первый живой кусок, который меня привел в восторг; рассматриваю его фокус и оказывается - просто наивная передача самых подробных живых впечатлений натуры» (65). Он повторяет практически то же самое и поясняет теми же словами, что десяток лет назад делали в Париже первые импрессионисты, так же восхищаясь непосредственным впечатлением от натуры, переданным на холсте, с искусством которых Врубель, кажется, еще не был знаком. Его больше интересовали в тот период Венеция и старые венецианцы Беллини, Тинторетто, Веронезе. Родным представлялось ему и византийское искусство: «Был в Торчелло, радостно шевельнулось на сердце - родная, как есть, Византия» (96).

Уже это интимное признание о «родном» византийском искусстве многого стоит, свидетельствует о глубинном понимании сущности настоящего искусства. При всех и на протяжении всей жизни своих мучительных поисках «чисто и стильно прекрасного в искусстве» (80) Врубель хорошо понимал, что это прекрасное - художественное выражение чего-то глубинного, выражаемого только этими средствами. К этому сводились его длительные поиски формы и при написании знаменитого куста сирени (109), и при работе над христианскими сюжетами для киевских храмов - авторское, художественное переосмысление византийской и древнерусской стилистики храмового искусства, и при работе над вечной для него темой Демона, да и при писании любой картины. И связывал он их с сугубо русской спецификой художественного мышления. «Сейчас я опять в Абрамцеве и опять меня обдает, нет, не обдает, а слышится мне та интимная национальная нотка, которую мне так хочется поймать на холсте и в орнаменте. Это музыка цельного человека, не расчлененного отвлечениями упорядоченного, дифференцированного и бледного Запада» (79).

И музыку этого «цельного человека» можно передать только чисто живописными средствами, поэтому он постоянно и мучительно ищет «живописности» в каждой своей работе, подмечает ее в натуре. Да, собственно, только такая натура и привлекает его внимание. В 1883 г. он подробно описывает в письме из Петергофа к родителям находящиеся в работе и в замыслах картины, и все внимание его привлечено исключительно к их живописной стороне, к чистой живописи. «Вместо музыки» по вечерам он ходит присматриваться к «весьма живописному быту» местных рыбаков. «Приглянулся мне между ними один старичок: темное, как медный пятак, лицо с вылинявшими грязными седыми волосами и в войлок всклокоченной бородой; закоптелая, засмоленная фуфайка, белая с коричневыми полосами, странно кутает его старенький с выдавшимися лопатками стан, на ногах чудовищные сапоги; лодка его, сухая внутри и сверху, напоминает оттенками выветрившуюся кость; с киля мокрая, темная, бархатисто-зеленая, неуклюже выгнутая - точь-в-точь спина какой-нибудь морской рыбы. Прелестная лодка - с заплатами из свежего дерева, шелковистым блеском на солнце напоминающего поверхность Кучкуровских соломинок. Прибавьте к ней лиловато, сизовато-голубые переливы вечерней зыби, перерезанной прихотливыми изгибами голубого, рыже-зеленого силуэта отражения, и вот картинка, которую я намерен написать» (92-93).

«Картинка» так сочно и живописно описана, что мы ее уже почти видим воочию. Близко к этому он описывает и некоторые другие свои работы и новые замыслы. При этом не забывает подчеркнуть их

живописный характер, живописные нюансы типа: «Это этюд для тонких нюансов: серебро, гипс, известка, окраска и обивка мебели, платье (голубое) - нежная и тонкая гамма; затем тело теплым и глубоким аккордом переводит к пестроте цветов и все покрывается резкой мощью синего бархата шляпы» (92). Отсюда понятно, что на шумных сборищах современной молодежи, где обсуждаются вопросы цели и значения пластических искусств и читаются эстетические трактаты Прудона и Лессинга, Врубель является единственным и последовательным защитником тезиса «искусства для искусства», а против него выступает «масса защитников утилизации искусства» (90). Эта же эстетическая позиция привела его и в «Мир искусства», где он сразу был признан авторитетом и сам ощущал себя полноправным участником этого движения защитников художественности в искусстве. «Мы, Мир Искусства, - не без гордости заявляет Врубель, - хотим найти для общества настоящий хлеб» (102). И хлеб этот - хорошее реалистическое искусство, где с помощью чисто живописных средств создаются не казенные документы видимой действительности, но поэтические произведения, выражающие глубинные состояния души («иллюзиониру-ют душу»), будящие ее «от мелочей будничного величавыми образами» (113), доставляющие духовное наслаждение зрителю.

К.Коровин , принявший программу мирискусников и активно участвовавший в их выставках, учился эстетически-романтическому взгляду на природу и искусство у прекрасного пейзажиста А.К.Саврасова. Он запомнил многие эстетические высказывания учителя и следовал им в своей жизни и творчестве. «Главное, - записывал Коровин слова Саврасова к своим ученикам, среди которых в первых рядах были он и Левитан, - есть созерцание - чувство мотива природы. Искусство и ландшафты не нужны, если нет чувства». «Если нет любви к природе, то не надо быть художником, не надо. <...> Нужна романтика. Мотив. Романтика бессмертна. Настроение нужно. Природа вечно дышит. Всегда поет, и песнь ее торжественна. Нет выше наслаждения созерцания природы. Земля ведь рай - и жизнь - тайна, прекрасная тайна. Да, тайна. Прославляйте жизнь. Художник - тот же поэт» (144, 146) .

Эти и подобные слова учителя были очень близки духу и самого Коровина, который сохранял романтико-эстетический пафос Саврасова, но в выражении красоты природы пошел значительно дальше своего учителя по путям отыскания новейших художественных приемов и использования современных живописных находок, в частности импрессионистских. В теоретическом плане он не делает никаких открытий, но просто, а иногда даже и достаточно примитивно

выражает свою эстетическую позицию, родственную позиции мирискусников и резко противоречащую господствовавшей в его время «эстетике жизни» передвижников и демократически ориентированных эстетиков и художественных критиков (вроде Писарева, Стасова и др.), которые и его, и Врубеля, и всех мирискусников после первой же выставки 1898 г. оптом записали в декаденты.

Коровин пишет, что с детства ощущал в природе нечто фантастическое, таинственное и прекрасное и на протяжении всей жизни не уставал наслаждаться этой таинственной красотой природы. «Как прекрасны вечера, закаты солнца, сколько настроения в природе, ее впечатлений, - повторяет он почти слово в слово уроки Саврасова. - Эта радость, как музыка, восприятие души. Какая поэтическая грусть» (147). И в своем искусстве он стремился выразить, воплотить непосредственно воспринятую красоту природы, впечатление от пережитого настроения. При этом он был глубоко убежден, что «искусство живописи имеет одну цель - восхищение красотой» (163). Эту сентенцию он выдал самому Поленову, когда тот попросил его высказаться о своем большом полотне «Христос и грешница». Коровин из приличия похвалил картину, но остался холоден к тематике, ибо ощутил холод в самих живописных средствах мастера. При этом он следовал фактически концепции самого Поленова, который, как записал однажды Коровин, первым стал говорить ученикам «о чистой живописи, как написано,...о разнообразии красок» (167). Вот это как и стало главным для Коровина во всем его творчестве.

«Чувствовать красоту краски, света - вот в чем художество выражается немного, но правдиво верно брать, наслаждаться свободно, отношения тонов. Тона, тона правдивей и трезвей - они содержание» (221). Следовать в творчестве принципам импрессионистов. Сюжет искать для тона, в тонах, в цветовых отношениях - содержание картины. Понятно, что подобные утверждения и искания были крайне революционными и для русских академиков живописи, и для передвижников 90-х гг. XIX в. Понять их могли только молодые мирискусники, хотя сами еще не доходили до смелости Коровина и импрессионистов, но относились к ним с благоговением. При всем этом увлечении поисками в области чисто художественной выразительности Коровин хорошо чувствовал общеэстетический смысл искусства в его исторической ретроспективе. «Только искусство делает из человека человека», - интуитивное прозрение русского художника, восходящее в высотам немецкой классической эстетики, к эстетике наиболее крупных романтиков. И здесь же тоже неожиданная для Коровина полемика с позитивистами и материалистами: «Неправда, христианство

не лишило человека чувства эстетики. Христос велел жить и не закапывать таланта. Мир языческий был полон творчества, при христианстве, может быть, вдвое» (221).

Фактически Коровин на свой манер ищет в искусстве того же, что и все мирискусники, - художественности, эстетического качества искусства. Если оно есть, он принимает любое искусство: и языческое, и христианское, и старое, и новое, самое современное (импрессионизм, неоимпрессионизм, кубизм). Лишь бы действовало на «эстетическое восприятие», доставляло «духовное наслаждение» (458). Поэтому особый его интерес к декоративности живописи как к чисто эстетическому свойству. Он много пишет о декоративных качествах театральных декораций, над которыми постоянно работал. И главную цель декораций он видел в том, чтобы они органично участвовали в едином ансамбле: драматическое действо - музыка - декорация. В этом плане он с особым восхищением писал об удачной постановке «Царя Салтана» Римского-Корсакова, где гении Пушкина и композитора удачно слились в единое действо на основе декораций самого Коровина (393).

Вообще Коровин стремился, как он пишет, в своих декорациях, чтобы они доставляли глазу зрителей такое же наслаждение, как музыка уху. «Мне хотелось, чтобы глаз зрителя тоже бы эстетически наслаждался, как ухо души - музыкой» (461). Поэтому на первом плане в творчестве у него всегда стоит как , которое он выводит из нечто художника, а не что , которое должно быть следствием как . Об этом он неоднократно пишет в своих черновых заметках и письмах. При этом как не есть что-то надуманное, искусственно вымученное художником. Нет, согласно Коровину, оно является следствием органичного искания им «языка красоты», притом искания непринужденного, органичного - «формы искусства тогда только и хороши, когда они от любви, свободы, от непринужденья в себе» (290). И истинным является любое искусство, где происходит такое непроизвольное, но сопряженное с искренними поисками выражение красоты в самобытной форме.

Под всеми этими и подобными суждениями Коровина мог подписаться практически каждый из мирискусников. Искание эстетического качества искусства, умение выразить его в адекватной форме было главной задачей этого сообщества, и почти всем его членам удавалось по-своему решить ее в своем творчестве, создать хотя и не гениальные (за исключением некоторых выдающихся полотен Врубеля), но своеобразные художественно ценные произведения искусства , которые заняли свое достойное место в истории искусства.

Примечания

См. хотя бы монографии: Бенуа А.Н. Возникновение «Мира искусства». Л., 1928; Эткинд М. Александр Николаевич Бенуа. Л.-М., 1965; Гусарова А.П. «Мир искусства». Л., 1972; Лапшина Н.П. «Мир искусства». Очерки истории и творческой практики. М., 1977; Пружан И. Константин Сомов. М., 1972; Журавлева Е.В. К.А.Сомов. М., 1980; Голынец С.В. Л.С.Бакст. Л., 1981; Пожарская М.Н. Русское театрально-декорационное искусство конца XIX - начала XX века. М., 1970 и др.

«Мир искусства. К 115 - летию объединения». Живопись, Казань, Усадьба Сандецкого

Лобашёва Ирина Фаековна - кандидат искусствоведения, доцент филиала МГАХИ имени В. И. Сурикова в Казани

«У нашего кружка направления не было,
… вместо направления у нас царил вкус»
А. Н. Бенуа

«МИР ИСКУССТВА» (1898 – 1924) – объединение русских художников, созданное в Петербурге в конце XIX века, заявившее о себе одноименными литературно-художественным журналом (1899 –1904) и выставками (последняя состоялась в Париже в 1927 году). Общество художников «Мир искусства» возникло и существовало в Петербурге с 1898 по 1904 годы, и вновь возродилось в 1910 году.

Его основатели – художник, теоретик и историк искусства, музейный специалист А.Н.Бенуа и меценат, знаток искусства С.П.Дягилев, редактор одноименного журнала и организатор знаменитых «Русских сезонов» в Париже. Помимо основного ядра, куда входили Л. С. Бакст, М. В. Добужинский, Е. Е. Лансере, А. П. Остроумова-Лебедева, К. А. Сомов, «Мир искусства» включал многих петербургских и московских живописцев и графиков (И. Я. Билибин, К. Ф. Богаевский, Ап. М. и В. М. Васнецовы, А. Я. Головин, И. Э. Грабарь, К. А. Коровин, Б. М. Кустодиев, Н. К. Рерих, В. А. Серов и др.). В выставках общества участвовали М. А. Врубель, И. И. Левитан, М. В. Нестеров, а также некоторые иностранные художники.

Б. Кустодиев. "Мир искусства"

Эскиз неосуществленной картины. Изображены (слева направо): И.Э. Грабарь, Н.К. Рерих, Е.Е. Лансере, И.Я. Билибин, А.Н. Бенуа, Г.И. Нарбут, Н.Д. Милиоти, К.А. Сомов, М.В. Добужинский, К.С. Петров-Водкин, А.П. Остроумова-Лебедева, Б.М. Кустодиев.
Год создания -1916, Государственный Русский музей, Санкт-Петербург.

В «Мир искусства» в разные годы входили многие художники различных убеждений и взглядов, разных творческих методов и стилей (к 1917 году состав общества насчитывал максимальное количество художников – более 50 действительных членов). Всех их объединял протест против официального академического искусства, нивелировавшего творческие индивидуальности, и неприятие натурализма в искусстве в лице поздних "передвижников". В истории русского искусства такое явление как «Мир искусства» стало поворотом к идеалам свободы творчества, к утверждению собственно эстетических критериев и приоритетов художественной индивидуальности личности творца. Носители высокой интеллектуальной культуры художники «Мир искусства» в своей деятельности обращались как к прошлому (идеализируя его и иронизируя над ним), так и к широкому кругу сфер современного искусства (интерьер, театр, эстамп, книга и др.).

Одним из главных достижений объединения стала прославленная петербургская графическая школа этого времени, возникшая в результате создания мирискусниками особой эстетической среды, где культивировалось высочайшее преклонение перед графикой как видом искусства. Такой приоритет графики во многом повлиял и на развитие живописи типичных представителей этого объединения, она приобрела черты графичности, стала подчеркнуто линеарной.

«МИР ИСКУССТВА»… Размышления о знаменитом крупнейшем объединении, возникшем в Петербурге на рубеже XIX–XX веков, подобно причудливому витражу рождают в памяти объёмный, многомерный и вместе с тем чрезвычайно аристократичный, эфемерный образ удивительного, глубоко символичного художественного мира, который создали мастера этого объединения.

Александр Бенуа - "Прогулка короля" 1906

В нём замысловато, орнаментально в духе стиля модерн, переплетаются различные творческие идеи обширной группы художников. Их воплощение удивляет разнообразием: журналы «Мир искусства», наполненные рафинированной эстетикой модерна, ставшие в среде специалистов и коллекционеров ценнейшим раритетом, живописные полотна, где рука об руку идут стилизаторство и ретроспектива, театральные декорации знаменитых Русских сезонов с новаторскими пластическими и цветовыми решениями, оригинальные балетные и оперные костюмы.

Переломный характер эпохи рубежа XIX - XX веков, времени крупных социально-политических потрясений, отразился на всех сферах жизни России, в том числе и на русской культуре того времени, раскрывшейся во всём своём многообразии и индивидуальности. В эти годы русские художники особенно активно выезжают за рубеж, знакомятся с новейшими течениями западного искусства, внимательно изучают всё новое, что декларируется в таких стилях, как немецкий югендстиль, французский импрессионизм, постимпрессионизм. В творчестве самых известных мастеров того времени: Серова, Врубеля, Бакста, - нельзя выделить какую-либо одну «чистую» линию раз и навсегда взятого направления, сложно и тесно переплетаясь, они демонстрируют напряжённый поиск нового, отвечающего чаяниям времени творческого метода. Как писал известный искусствовед Г. Ю. Стернин, «чем крупнее был художник, тем сложнее оказывалось определить его принадлежность тому или иному стилю».

Одним из крупнейших обществ этого периода стала группа художников «Мир искусства» (1898–1924), которые противопоставляли себя академизму и передвижничеству, пропагандируя эстетические идеи синтеза искусств, заложенные в основу стиля модерн, и особого вида ретроспективизм, основанный на внимательном изучении старины, в особенности наследия «золотого» XVIII века. Они черпали вдохновение в истории России петровского времени или Франции эпохи Людовика XIV (А. Н. Бенуа, Е. Е. Лансере, К. А. Сомов), либо же затрагивали ещё более ранние восточную, античную или отечественную дохристианскую культуры (Л. С. Бакст, В. А. Серов, Н. К. Рерих). При этом, не касаясь больших исторических тем, мастера акцентировали своё внимание на частных сторонах жизни императорских особ, эпизодах придворной жизни XVIII века или быта языческой Руси, давая своеобразную художественную интерпретацию этим событиям, собственную стилизацию под углом современного им видения, наделяя созданные образы неким символичным театральным решением, игрой ассоциаций.

На примере живописной коллекции отечественного искусства ГМИИ РТ, впервые демонстрируемой в рамках 115-летнего юбилея «Мир искусства» столь цельно и развёрнуто под углом эволюции этого общества, становится очевидной вся сложность и многогранность его развития. Особенность музейной коллекции состоит в том, что большинство мастеров и их картины, вошедшие в состав этой выставки, более известны в истории искусства России в связи с другими художественными течениями и объединениями. Между тем, многие из них, не являясь типичными представителями «Мира искусства», в разной степени участвовали в его деятельности, и потому весьма интересно проследить ход развития тех или иных стилевых тенденций в творчестве различных мастеров, обнаружить их явные и скрытые взаимосвязи. В живописной экспозиции выставки, раскрывающей разнообразие и взаимоотношения ведущих направлений того времени в истории этого объединения, представлено около 50 произведений. Многие из них либо показаны впервые, либо достаточно давно не участвовали в музейных выставках, поэтому для посетителей музея знакомство с ними станет своего рода открытием новых творческих граней того или иного живописца.

Основная группа художников «Мира искусства» сложилась вокруг одноимённого журнала в 1898–1903 годах, когда параллельно с выходом этого издания, освещавшего разные стороны искусства, литературы, философии того времени и отличавшегося изысканным графическим оформлением, С. П. Дягилевым и А. Н. Бенуа устраивались большие художественные выставки. В составе собрания ГМИИ РТ представлены лидеры объединения - идеолог и теоретик группы А. Н. Бенуа, её члены К. А. Сомов, А. Я. Головин, другие, близкие принципам старших мирискусников, художники. Их произведения, независимо от жанра, отмечены склонностью к театрализации, наполнены эстетикой стиля модерн, возникшего на платформе европейского неоромантизма и, как уже говорилось выше, породившего в русской живописи различные виды стилизации.

А. Я. Головин «Женщина в белом» (второе название «Маркиза»)

Выполненные в технике пастели «Ораниенбаум» (1901) А. Н. Бенуа, «Женщина в белом» (второе название «Маркиза») А. Я. Головина с присущей этим художникам линеарной ясностью, подчёркнутой контурностью письма, уводят зрителя в иной, полный гармонии мир минувших столетий, мир XVIII века. Безусловно, такое обращение к прошлому демонстрировало своеобразное отрицание, неприятие реального окружающего мира и стало основным мотивом произведений объединения того времени. Во многом, созданию подобных отвлечённых, символичных, рафинированных образов способствовала техника исполнения. Пастель, которую очень любили мирискускники, её особая пограничность между живописью и графикой давала тот желаемый эффект, когда живописное произведение приобретало одновременно и чёткую графичность, и текучую, характерную для модерна, плавкую мягкость подачи. Близки к этой манере написанные маслом «Боскет» (1901) К. А. Сомова, использованный художником при работе над его известной картиной «Осмеянный поцелуй» (1908), хранящейся в ГТГ, а также пейзаж П. И. Львова «Серый день».

П. И. Львов «Пейзаж. Серый день»

Поиск гармонии, идеального мира лежал в основе творений В. Э. Борисова-Мусатова. И хотя в большинстве работ художника за всей недосказанностью, языком аллегорий и сопоставлений читается та же пора XVIII - начала XIX веков, сам он не привязывал свои произведения к определённому времени, говорил, что «это просто красивая эпоха». Почти всегда прекрасный мир художника - угасающий, «закатный», исчезающий мир. Прямое воплощение этого мы находим в полотне В. Э. Борисова-Мусатова «Гармония» (1897), эскизном варианте одноимённой картины из собрания Третьяковской галереи. Художник формально не входил в объединение - сами мирискусники поначалу «не разглядели» его, позже признав оригинальность творческой эстетики мастера. Однако он всегда был близок их устремлениям.

В. Э. Борисов-Мусатов «Гармония» (1897)

Ф. Э. Рущиц « Ручей »

Пейзаж «Ораниенбаум» (1901) работы А. Н. Бенуа, весьма типичный для творчества мастера, который, несмотря на станковое решение, вполне может рассматриваться как некий эскиз театральной декорации, участвовал в выставке «Мира искусства» в 1902 году. На этой же выставке был представлен пейзаж «Ручей» прибалтийского и польского художника Ф. Э. Рущица, который тяготел к тенденциям модерна, был участником общества польских художников модернистской ориентации «Штука» («Искусство»). Это находит выражение в рассматриваемом пейзаже, написанном, безусловно, в реалистическом ключе, но поданным с глубочайшим ностальгическим эмоциональным звучанием, столь свойственным мирискусникам, рождая грустную мелодию безвозвратно уходящего былого. Подобное соединение реалистических традиций и приёмов модерна можно обнаружить и в большом живописном вертикальном портрете А. Э. Визель - Штраусс (начало 1900-х) кисти художника Э. О. Визеля.

Одной из главных фигур художественной жизни России рубежа XIX - XX веков стала личность В. А. Серова, непревзойдённого мастера русской портретной живописи, активно участвовавшего в деятельности «Мира искусства» на этапе становления общества. В ранний период его творчества было написано произведение на тему из античной мифологии «Ифигения в Тавриде», созданное в начале 1890-х годов, задолго до известной поездки художника в Грецию вместе со своим другом Л. С. Бакстом. Оно, как и только что рассмотренные примеры, в полной мере, может служить иллюстрацией к затронутой выше проблеме «стилевой ситуации», поскольку в нем также сочетаются различные стилевые явления.

В.А. Серов "Ифигения в Тавриде" 1893

Известно, что многие мастера «Союза русских художников» (1903–1923), одного из самых крупных, наряду с «Миром искусства», художественных объединений рубежа XIX–XX веков, которое возникло при живейшем участии последнего, также входили в круг мирискусников. Естественно, они не избежали воздействия творческих принципов своего старшего петербургского собрата, особенно в начале деятельности «Союза», когда художники обеих группировок выставлялись на общих выставках этого только что образованного объединения. Процесс подобного взаимовлияния можно отчётливо проследить при анализе живописных произведений таких крупных представителей «Союза», как К. А. Коровин, Б. М. Кустодиев, С. Ю. Жуковский, И. И. Бродский, С. В. Малютин, И. Э. Грабарь, состоявших в «Мире искусства» или участвовавших на его выставках. В свою очередь, и лидеры мирискусников, несмотря на все разногласия с художниками «Союза», впитывали привносимые ими новые художественные идеи.

"К.А.Коровин «Розы» (1916)

К. А. Коровин - замечательный колорист, яркий мастер станковой и театрально-декоративной живописи - представлен в экспозиции натюрмортом «Розы» (1916), написанным темпераментно и сочно, широким пастозным мазком. Один из главных членов «Союза русских художников», он был центральной фигурой русского импрессионизма. Нельзя не отметить подчёркнутую театральность в постановке музейного натюрморта, близкую стилистике натюрмортных полотен А. Я. Головина или Н. Н. Сапунова, авторитетных театральных мастеров того времени, среди которых Коровин занимал одно из самых достойных мест, и это особенно роднило его с кругом старых мирискусников.

Другой значительный художник рубежа XIX–XX веков Осип Браз, также член «Мира искусства» и «Союза русских художников», представлен великолепным полотном «Дама в жёлтом». Использование необычного ракурса и великолепие колористической градации жёлтого цвета особенно привлекают в портрете. Ощущение льющегося тепла, мягкого солнечного света вокруг фигуры и в зеркальном отражении, усиленное контрастом цветовых сочетаний, выдают явное пристрастие художника к тёплым краскам и тонам.

Ещё один оригинальный женский портрет на выставке представляет своеобразный образец ранней живописи Б. М. Кустодиева, вступившего в объединение «Мир искусства» на втором этапе его существования. Портрет «Дама в голубом. П. М. Судковская» (1906) необычен в творческой практике художника: в этом произведении мастер создал, прежде всего, превосходный «портрет платья», поставив основной целью пластику и колорит живописного решения наряда. Этот большой портрет в рост, несомненно, был написан Кустодиевым под впечатлением знаменитой работы К. А. Сомова «Дама в голубом» - портрета современницы мастера художницы Е. М. Мартыновой, в котором Сомову удалось особенно тонко выразить ностальгическое восхищение прошлым, этот образ приобрёл поистине символический смысл.

Б.М. Кустодиев «Сирень» (1906)

В собрании ГМИИ РТ находятся ещё несколько полотен Кустодиева, и все они стилистически различны. Тема театра была одной из ведущих в творчестве мирискусников. Небольшое полотно «В театре» (1907 (?)) кисти Кустодиева привлекает своим необычным ракурсом - взглядом из глубины ложи театра за стоящими в строгих фраках и цилиндрах зрителями. Мастер использует оригинальный ход контражурного освещения, которое, с одной стороны, даёт силуэтность построения, линию светового контура, а с другой, наполняет полотно особыми эмоциями, знакомым многим любителям театра волнением опоздавшего на представление зрителя, спешащего скорее присоединиться к непреходящему яркому театральному празднику. Этюд к одноимённой картине «Сирень» (1906) - ещё один достаточно часто востребованный сюжет (вспомним знаменитую «Сирень» Врубеля) - также демонстрирует стилевое взаимопроникновение в синтезе смыслового элегического звучания со свободной живописной подачей.

Залевский (?) "Портрет неизвестной"

Череда великолепных женских образов на выставке удивляет своим великолепием и разнообразием. Мягкостью, теплотой, особым интимным чувством окутан портрет дочери, написанный пастелью С. В. Малютиным. В нём хорошо читаются тончайшие стилевые соединения, эстетический вкус художника. В технике пастели выполнен и другой женский портрет работы польского художника Залевского. Образ дамы высшего света создан мастером с особым тактичным акцентом, позволяя увидеть в нем некий совершенный символ, женский идеал эпохи Серебряного века. Эфемерность, утонченная интеллектуальность, благородная аристократичность - вот те качества, которые в совокупности дали проникновенный, исполненный глубокой духовности образ.

С. В. Малютин - "Портрет дочери" 1912

Общей идейной чертой «Союза русских художников» стало утверждение русской национальной самобытности в пейзаже, исторической картине, графическом искусстве. Работая на пленэре, с натуры, живописцы этого направления создавали эмоционально насыщенные произведения, которые строились на приёмах импрессионизма. Пейзаж и интерьер были преобладающими жанрами мастеров этого объединения, особенно московских живописцев, и выступали в качестве творческой лаборатории, где осуществлялся поиск наиболее совершенных живописных подходов, черпались новые решения.

Одним из типичных представителей «Союза» был художник польского происхождения С. Ю. Жуковский. Обращение к эпохе минувших столетий, присутствующее в картине «Интерьер библиотеки помещичьего дома» (1916 (?)), сближает художника с мирискусниками, в его творчестве вообще можно отметить преобладание ретроспективной тематики - видов старинных усадеб, террас, интерьеров, в которых неизменно присутствует светлая ностальгическая нота. Тот же мотив присутствует и в «Зимнем пейзаже» (1901(?)) С. Ю. Жуковского, написанного в этюдной манере. Переходное состояние угасающего зимнего вечера передано с блестящей пластичностью, масса продуманных тоновых градаций демонстрирует, сколь чутко и бережно художник стремится передать тонкую красоту такого простого и незатейливого пейзажа.

С. Ю. Жуковский. «Интерьер библиотеки помещичьего дома» (1916)

Любовь к подобному «серенькому» русскому пейзажу была свойственна художникам разных «верований» в искусстве, и каждый из них воплотил её по-своему. Два весенних пейзажа художника С. Ф. Колесникова, который также участвовал в выставках «Мира искусства», проникнуты тем же особым утончённым пониманием состояния природы. Такие пейзажи настроения можно назвать предвестниками символизма, в них авторы делали акцент именно на внутреннем состоянии природы. Столь же внимательное отношение к природному состоянию находим в «Зимнем пейзаже» А. Ф. Гауша, который привлекает абсолютной мягкостью подачи, тем особым зимним состоянием, когда «все вокруг замело», и являет собой яркий пример увлечения мастером импрессионистическими решениями.

И. Э. Грабарь «Утренний чай» (1917)

И. Э. Грабарь представлен на выставке двумя полотнами музейного собрания «Утренний чай» (1917) и «Заход солнца» (1907), ярко демонстрирующими его пристрастия в живописи в области импрессионизма и пуантилизма, которые были прямо противоположны стилистической сущности модерна. Между тем, будучи художественно чуждым этому стилю, просветительские инициативы Грабаря неизменно пересекались с мирискусническими. Именно поэтому он, наряду с Рерихом, Кустодиевым, Билибиным, Добужинским, входил в число самых деятельных участников «Мира искусства» во второй период, с 1910 года.

Художники-пуантилисты (или, как их еще называли, неоимпрессионисты), доведшие выразительность живописного мазка до точечной чистоты краски, безусловно, максимально приблизились к символичной выразительности своих образов. Таковы в музейной коллекции сказочные зимние пейзажи Н. В. Мещерина, из которых особенно созвучна эстетике модерна его «Морозная ночь» (1908). Эта ночная зимняя фантазия, где каждый мазок положен продумано, выверено, подобно кусочкам цветной мозаичной смальты, создана всеми оттенками синего и голубого, в результате чего рождается хрупкий хрустальный звенящий образ морозной зимней сказки.

СИМВОЛИЗМ был чрезвычайно близок философии модерна, поэтому, рассматривая произведения мирискусников, мы неизменно анализируем проявления символических элементов в них. В свою очередь, реминисценции искусства античности, Востока, Ренессанса, готической культуры, наследия искусства Древней Руси и искусства XVIII века, имевшие оригинальное воплощение в деятельности мирискусников, своеобразно проявились в этом сформировавшемся несколько позже новом художественном направлении начала XX века.

Н. К. Рерих и К. Ф. Богаевский, ученики А. И. Куинджи, следуя принципам своего учителя-новатора в области живописных эффектов в пейзажном жанре, по-своему выражали символистические идеи в найденных ими темах и сюжетах, их оригинальная интерпретация носила глубинный характер, содержала в своей философской основе древние первообразы. Эти художники имели точки соприкосновения с «Миром искусства» и оставили глубокий отпечаток в деятельности объединения. Например, широко известна роль Рериха в возрождении общества на втором этапе его существования, когда он возглавил вновь образованный «Мир искусства», став его председателем, и сыграл немалую организационную роль в его дальнейшем развитии. В целом, на этом этапе деятельности общества трудно выделить какое-либо ведущее стилевое направление, модерн утратил роль объединяющей стилевой системы, истинных наследников этой системы было немного. В состав «Мира искусства» начала 1910-х вошли мастера разнообразных направлений, прежде всего символистического толка, за счёт чего выставки общества приобрели характерную для того времени пестроту, разнородность.

Н.К. Рерих «Мехески - лунный народ» (1915)

История и мифология разных народов Земли являлись главным вдохновляющим началом творчества Н. К. Рериха. Оригинальные по замыслу и исполнению картины «Варяжское море» (1909) и «Мехески - лунный народ» (1915) посвящены жизни древних цивилизаций. В композициях, построенных на смелых контрастных сочетаниях обобщённых крупных пятен цвета, где образы людей намечены лаконично, но выразительно, художник доводит свою идею о взаимосвязи земного и космического до мощного объёмного символа. Музейные полотна «Пустынная страна. Феодосия» (1903) и «Гора святого Георгия» (1911) кисти художника К. Ф. Богаевского, входившего в известную киммерийскую школу живописи, также являются образцами символизма. Они посвящены тематике, ставшей любимой для художника на протяжении всего творчества. В них показаны родные места мастера, написанные как образы старой земли, где фантастические представления живописца переплетаются с древней докультурной историей Крыма, рождая своеобразные изображения сказочной страны Феодосии.

К.Ф. Богаевский "Пустынная страна. Феодосия" 1903

Примерами работ символистического направления являются произведения из музейного собрания членов художественной группы «Голубая роза» (1907), куда входили Н. П. Крымов, П. В. Кузнецов, П. С. Уткин, Н. Н. Сапунов, М. С. Сарьян, С. Ю. Судейкин, Н. Д. Милиоти, представленные в настоящей экспозиции. В картинах художников этой группы гармонично сочетались условность, аллегоричность, декоративность, плоскостность. Стремление к стилизаторству, символике, иногда к примитивизации образа в духе лубка, детского творчества - характерная черта творчества группы. Общей тенденцией в развитии художников группы явился переход от импрессионизма к постимпрессионизму. К ним примыкал В. И. Денисов, очень близок их творческим устремлениям был художник В. А. Гальвич, произведения которых также показаны на выставке.

Знаменательно, что всех их - и мирискусников, и символистов - увлекал театр: театр присутствует в станковых произведениях, театр становится местом воплощения профессиональных амбиций. Многие станковые композиции голуборозовцев в собрании музея могут читаться как задники декораций или эскизы театральных сцен, образов спектакля (работы Н. П. Крымова, П. С. Уткина, Н. Н. Сапунова, С. Ю. Судейкина, Н. Д. Милиоти). На позднем этапе существования объединения «Мир искусства», в 1917 году и позже, практически все эти мастера входили в его состав либо принимали участие в выставках наряду с художниками авангардистского толка.

Первоначально в деятельности голуборозовцев участвовали В. Э. Борисов-Мусатов и М. А. Врубель, искусство которых и до, и после стояло особняком от этой группы, но развивалось на той же эстетической платформе символизма. Их искусство стало для русских символистов отправной точкой в создании своего видения художественного процесса, и потому оно может рассматриваться как некий мост между традиционными эстетическими установками модерна мирискусников и получившим развитие в кругу голуборозовцев символизмом.

М.А. Врубель «Полёт Фауста и Мефистофеля» (1896)

Монументальное полотно М. А. Врубеля «Полёт Фауста и Мефистофеля» (1896) - гордость музейной коллекции русского искусства. Это большое четырёхметровое декоративное панно является эскизным вариантом известного одноимённого панно для готического кабинета особняка купцов Викулы Алексеевича и Алексея Викуловича Морозовых во Введенском переулке Москвы, построенного в 1878–1879 годах по проекту выдающихся зодчих Д. Н. Чичагова и Ф. О. Шехтеля. Художник работал крупными обособленными пятнами цвета, имеющими своеобразную линеарную окантовку сродни витражной технике. Эта найденная манера письма, особый орнаментальный принцип задавали ритмику движения пятен и линий по поверхности полотна, естественным образом связывая врубелевские образы с модерном и, вместе с тем, придавая им особое условное и символичное звучание. Таким образом, Врубеля и мирискусников объединяло понимание сути художественной эстетики, неслучайно мастер оказался в среде последовательных членов общества, участвуя в первых выставках общества.

В.Г. Пурвит "Старая башня" (до 1920)

В русле символизма протекала эволюция творчества очень разных в своём творческом выражении художников «Мира искусства». Это отчётливо можно проследить в представленных на настоящей выставке произведениях будущего кубиста и супрематиста Н. И. Альтмана, уполномоченного и организатора выставок «Мира искусства» К. В. Кондаурова, художницы школы К. С. Петрова-Водкина М. М. Нахман. Рядом с этими работами в экспозиции также демонстрируются графические произведения известных мирискусников Б. И. Анисфельда («Эскиз декораций к пьесе Г. фон Гофмансталя „Белый веер“», 1906 (гуашь)) и В. Г. Пурвита («Старая башня. Город» (серый картон, темпера)).
Между тем, длинная и сложная история «Мира искусства» была наполнена разнообразными событиями и поворотными моментами. В частности, сквозь призму последнего десятилетия в эволюции «Мира искусства» можно отчасти рассмотреть художественные имена музейной коллекции, хорошо известные в формировании других направлений в отечественном искусстве, часто вовсе не совпадающих, а иногда и прямо противоположных творческой доминанте объединения. Интересным примером этого может служить участие в экспозициях объединения некоторых художников-авангардистов ещё до становления их новаторских творческих устремлений. Так, например, известный примитивист, автор теории лучизма М. Ф. Ларионов на выставке «Мира искусства» 1906 года выступил с пейзажем «Сад весной», наглядно демонстрирующим обращение художника на раннем этапе творчества к импрессионизму. Позже, в предреволюционные и революционные годы, эти мастера, в основном представители «Бубнового валета», выступали на выставках мирискусников с характерными для них авангардными образцами творчества.

И.И. Машков "Цветы в вазе", конец 1900-х

Лишь в одном из этих произведений, в раннем натюрморте И. И. Машкова «Цветы в вазе» конца 1900-х годов мы с удивлением отмечаем редчайшее соединение изощрённых арабесковых стилизаций модерна с новаторскими формообразующими поисками.

Большинство представленных на выставке произведений было передано в Казанский городской музей в 1920-е - 1930-е годы из Государственного музейного фонда и столичных художественных музеев (Государственная Третьяковская галерея, Государственный Русский музей), когда в музее усиленно формировались разделы отечественного дореволюционного искусства и искусства местного края. Одно из самых крупных поступлений за все годы существования музея произошло в 1920 году, когда Казанскому городскому музею исполнилось двадцать пять лет, и в честь этой юбилейной даты Государственный музейный фонд отправил в Казань сто тридцать две картины художников разных направлений и стилей рубежа XIX - XX веков. В музейную коллекцию влились произведения объединений «Мир искусства», «Союз русских художников», «Голубая роза» и др. В последующие годы формирование русской коллекции этого периода продолжилось, и в музее сложилось первоклассное собрание произведений рубежа XIX - XX веков.

МОДЕРН (фр. moderne, от латинского modernus – новый, современный) – стиль в европейском и американском искусстве конца XIX – начала ХХ вв. (другие названия - Art Nouveau (ар нуво во Франции и Англии), Jugendstil (югендстиль в Германии), Liberty (либерти в Италии)).

А. Н. Бенуа - "Ораниенбаум" 1901

Идейно-философской почвой, на которой возрастало «новое искусство» модерна, был неоромантизм, на новом этапе возрождавший романтические идеи конфликта между индивидом и обществом. Оригинальная эстетика модерна строилась на идеи синтеза искусств, в основе которой виделась архитектура, объединяющая все виды искусства – от живописи и театра до моделей одежды. Один из ключевых принципов эстетики модерна стал принцип уподобления рукотворной формы природной и наоборот. Это нашло отражение в архитектурной форме, в деталях зданий, в орнаменте, получившим в модерне необычайное развитие во всех видах искусства и имевшим самое разнообразное художественное выражение. Прообразом форм и орнаментов в системе модерна служили как природные формы, так и черты стилей прошлого, подвергшиеся радикальному переосмыслению благодаря стилизации (по специальным справочным материалам).

А. Н. Бенуа - Заставка журнала «Мир искусства»

КУРСОВАЯ РАБОТА

по дисциплине «Культурология»

по теме: «Объединение «Мир искусства»»

Введение

1. История возникновения журнала и роль Дягилева в его создании

2. Принципы издания журнала и его концепция

3. Роль и значение журнала в культурной жизни России

Заключение

В культурной жизни России рубеж двух веков XIX и XX был ознаменован основанием журнала «Мир искусства». Первыми набрались уверенности в себе, чтобы вырваться из рамок келейного искусства на широкую публику, не критики и поэты, а художники, музыканты и люди, влюбленные в оперу, театр и балет. Именно они основали сначала объединение, а затем и первый русский модернистский журнал. Они поставили перед собой задачу «выхолить русскую живопись, вычистить ее и, главное, поднести ее Западу, возвеличить ее на Западе».

Цель курсовой работы – подробно изучить деятельность модернистского журнала «Мир искусства». Для достижения цели были поставлены задачи: подробно рассмотреть создание объединения художников «Мир искусства» и журнала «Мир искусства»; изучить концепцию журнала и принципы его издания; проанализировать роль и значение журнала «Мир искусства» в культурной жизни России.

В конце XIX века художественная жизнь в России была весьма оживленной. Общество проявляло повышенный интерес к многочисленным художественным выставкам и аукционам, к статьям и сообщениям периодической печати, посвященным изобразительному искусству. Не только московские и петербургские, но и многие провинциальные газеты и журналы имели соответствующие постоянные рубрики. Возникали разного рода художественные объединения, ставившие перед собой различные задачи, но преимущественно просветительского характера, в чем сказывалось влияние традиций передвижничества. Одним из таких объединений являлось «Мир искусства» (1898–1904 гг.), в которое входили в разное время чуть ли не все передовые русские художники: Л. Бакст, А. Бенуа, М. Врубель, А. Головин, М. Добужинский, К. Коровин, Е. Лансере, И. Левитан, М. Нестеров, В. Серов, К. Сомов и др. Всех их, очень разных, объединил протест против официального искусства, насаждаемого Академией, и натурализма художников-передвижников.

Возникновению объединения «Мир искусства» предшествовал маленький домашний «кружок самообразования» на квартире А. Бенуа, где собирались его друзья по частной гимназии К. Мая: Д. Философов, В. Нувель, а затем Л. Бакст, С. Дягилев, Е. Лансере, А. Нурок, К. Сомов. Лозунгом кружка было «искусство для искусства» в том смысле, что художественное творчество само в себе несет высшую ценность и не нуждается в идейных предписаниях со стороны. В то же время это объединение не представляло собой какого-либо художественного течения, направления, или школы. Его составляли яркие индивидуальности, каждый шел своим путем.

Искусство «мирискусников» возникло «на острие тонких перьев графиков и поэтов». Атмосфера нового романтизма, проникшая в Россию из Европы, вылилась в причуды виньеток модных тогда журналов московских символистов «Весы», «Золотое руно». Рисунок узорных оград Петербурга соединился с устремлениями художников абрамцевского кружка И. Билибина, М. Врубеля, В. Васнецова, С. Малютина по созданию «русского национального стиля».

С точки зрения художественного метода, если говорить о самом главном в творчестве «типичных» мирискусников, они больше синтетики, чем аналитики, графики чем живописцы. В графике мирискусников рисунок часто следует заранее сочиненному узору, а цветовое пятно обводится контуром, чтобы максимально подчеркнуть его «синтетический», декоративный характер. Отсюда рассудочность, ирония, игра, декоративизм. Рисунок, живопись и даже скульптура подчинялись декоративно-графическому началу. Это объясняет и тяготение к синтезу различных видов и жанров искусства: соединению в одной композиции пейзажа, натюрморта, портрета или «исторического этюда»; включение живописи, скульптуры, рельефа в архитектуру, стремление использовать новые материалы, «выход» в книжную графику и музыкальный театр. Однако стремление к «художественному синтезу», вообще характерное для периода модерна, которое, казалось бы, должно было привести к созданию «большого стиля», самым парадоксальным образом стало причиной ограниченности творчества мирискусников. Эти художники «снижали понятие живописного толкованием его как декоративного ощущения действительности... тут и заключалось противоречие, приведшее к глубоко кризисному, быстрому размельчанию столь яркого и энергичного направления... От интенсивнейшей деятельности блестящей эпохи осталось очень много красивых произведений... Но совсем не появилось произведений всецело значимых...»

На биографии Бенуа, как одного из организаторов и вдохновителей объединения, а впоследствии журнала «Мир искусства» остановимся поподробнее.

Живописец и график-станковист, иллюстратор и оформитель книги, мастер театральной декорации, режиссер, автор балетных либретто, Бенуа был одновременно выдающимся историком русского и западноевропейского искусства, теоретиком и острым публицистом, проницательным критиком, крупным музейным деятелем, несравненным знатоком театра, музыки и хореографии. Главной чертой его характера следовало бы назвать всепоглощающую любовь к искусству; разносторонность знаний служила лишь выражением этой любви. Во всей своей деятельности, в науке, художественной критике, в каждом движении своей мысли Бенуа всегда оставался художником. Современники видели в нем живое воплощение духа артистизма.

Александр Николаевич Бенуа – сын Николая Леонтьевича Бенуа, академика и архитектора, и музыкантши Камиллы Альбертовны (урожденной Кавос) – родился 3 мая 1870 года. По рождению и воспитанию Бенуа принадлежал к петербургской художественной интеллигенции. В течение ряда поколений искусство являлось наследственной профессией в его семье. Прадед Бенуа по материнской линии К. А. Кавос был композитором и дирижером, дед – архитектором, много строившим в Петербурге и Москве; отец художника также был крупным архитектором, старший брат пользовался известностью как живописец-акварелист. Сознание юного Бенуа развивалось в атмосфере впечатлений искусства и художественных интересов.

Художественные вкусы и взгляды молодого Бенуа формировались в оппозиции к его семье, придерживавшейся консервативных «академических» воззрений. Решение стать художником созрело у него очень рано; но после недолгого пребывания в Академии художеств принесшего только разочарование, Бенуа предпочел получить юридическое образование в Петербургском университете, а профессиональную художественную подготовку пройти самостоятельно, по своей собственной программе.

Ежедневные упорные занятия, постоянная тренировка в рисовании с натуры, упражнение фантазии в работе над композициями в соединении с углубленным изучением истории искусств дали художнику уверенное мастерство, не уступающее мастерству его сверстников, учившихся в Академии. С такой же настойчивостью готовился Бенуа к деятельности историка искусства, изучая Эрмитаж, штудируя специальную литературу, путешествуя по историческим городам и музеям Германии, Италии и Франции.

Самостоятельные занятия живописью (главным образом акварельной) не прошли даром, и в 1893 году Бенуа впервые выступил как пейзажист на выставке русского «Общества акварелистов».

Годом позже он дебютировал как искусствовед, напечатав на немецком языке очерк о русском искусстве в книге Мутера «История живописи в XIX веке», издававшейся в Мюнхене. (Русские переводы очерка Бенуа были опубликованы в том же году в журналах «Артист» и «Русский художественный архив».) О нем сразу заговорили как о талантливом искусствоведе, перевернувшем устоявшиеся представления о развитии отечественного искусства.

Сразу же заявив о себе как о практике и теоретике искусства одновременно, Бенуа сохранял это двуединство и в последующие годы, его таланта и энергии хватало на все.

В 1895–1899 гг. Александр Бенуа был хранителем коллекции современной европейской и русской живописи и графики княгини М. К. Тенишевой; в 1896 году организовал небольшой русский отдел для выставки Сецессиона в Мюнхене; в этом же году совершил свою первую поездку в Париж; писал виды Версаля, положив начало своим сериям на версальские темы, столь любимые им в течение всей жизни.

Серия акварелей «Последние прогулки Людовика XIV» (1897–1898 гг., Русский музей и др. собрания), созданная по впечатлениям от поездок во Францию, явилась его первой серьезной работой в живописи, в которой он показал себя самобытным художником. Эта серия надолго утвердила за ним славу «певца Версаля и Людовиков».

Мотивируя возникновение «Мира искусства», Бенуа писал: «Нами руководили не столько соображения «идейного» порядка, сколько соображения практической необходимости. Целому ряду молодых художников некуда было деваться. Их или вовсе не принимали на большие выставки – академическую, передвижную и акварельную, или принимали только с браковкой всего того, в чем сами художники видели наиболее явственное выражение своих исканий... И вот почему Врубель у нас оказался рядом с Бакстом, а Сомов рядом с Малявиным. К «непризнанным» присоединились те из «признанных», которым было не по себе в утвержденных группах. Главным образом, к нам подошли Левитан, Коровин и, к величайшей нашей радости, Серов. Опять-таки, идейно и всей культурой они принадлежали к другому кругу, это были последние отпрыски реализма, не лишенного «передвижнической окраски». Но с нами их связала ненависть ко всему затхлому, установившемуся, омертвевшему».

На протяжении своего долгого пути художника, критика и историка искусства, Бенуа оставался верен высокому пониманию классической традиции и эстетических критериев в искусстве, отстаивал самоценность художественного творчества и изобразительную культуру, опирающуюся на прочные традиции. Важно также и то, что вся многогранная деятельность Бенуа была, по сути, посвящена одной цели: прославлению отечественного искусства.

Объединение «Мир искусства», воплотившее в себе художественные идеалы символизма и модерна, сыграло наперекор собственным устремлениям существенную роль в формировании авангарда. Несмотря на противостояние, существовавшее между мир­искусниками и авангардистами (наиболее яркий пример – газетная полемика А.Н.Бенуа и Д.Д.Бурлюка), взаимо­связь двух явлений на историко-художественном уровне очевидна.

Знакомство России с современным западным искусством осуществлялось благодаря деятельности мирискусников. Процесс начался ещё в 1897–1898, когда С.П.Дягилев организовал выставки английских, немецких, скандинавских и финских художников.

Следующий шаг «Мира искусства» был более смелым. В 1899 состоялась первая международная выставка редакции журнала, на которой появились работы известных европейских художников. Хотя организаторы выставки продолжали занимать половинчатую позицию в отношении к современной им мировой живопи­си, общий состав приглашённых иностранных художников оказался довольно многообразным. Из французских импрессионистов выбор пал на Клода Моне, Огюста Ренуара и Эдгара Дега; были также и другие мастера, в той или иной мере близкие модерну, академизму и реализму. Произведений Поля Сезанна, Винсента ван Гога и Поля Гогена на выставке не было. Английская группа была представлена Фрэнком Бренгвином и американцем Джеймсом Уистлером. Присутствовали работы немецких (Франц фон Ленбах и Макс Либерман), швейцарских (Арнольд Бёклин) и итальянских (Джованни Больдини) художников. Несмотря на известную односторонность подбора, продиктованную определённой ориентацией «Мира искусства», члены которого – по собственному признанию – «проглядели» импрессионистов, Сезанна, Гогена и других самых значительных мастеров конца XIX столетия, эта выставка обозначила решительный прорыв на территорию нового европейского искусства.

Что касается самих мастеров «Мира искусства», то они как раз в это же время начали завоёвывать определённые позиции и на европейских выставочных площадках. В середине 1890-х Бенуа получил от одного из руководителей Мюнхенского сецессиона предложение организовать на одной из выставок специальный русский раздел. На протяжении 1900-х происходил процесс проникновения русских художников на зарубежные выставки. В Германии одним из самых популярных русских художников стал К.А.Сомов, который в 1901–1902 выставлялся на Венском и Берлинском сецессионах, в 1903 состоялась его персональная выставка в Гамбурге, а первая монография о нём вышла в 1907 в Берлине. Другой лидер «Мира искусства», Л.С.Бакст, ещё с конца 1890-х принимал участие в Мюнхенском сецессионе, в 1904 выставляется в Париже, демонстрируя свои работы в Гран-Пале; успех пришёл к нему в 1910-е, после участия в дягилевской антрепризе и персональных выставок в Париже и Лондоне.

В то же время вместе с мирискусниками на их выставках стали появляться произведения художников новейших течений. В феврале–марте 1906, ещё до официального создания общества «Мир искусства» в 1910, Дягилев устроил выставку под таким же названием. В ней приняли участие М.Ф.Ларионов, братья В.Д. и Н.Д.Милиоти, Н.Н.Сапунов, А.Г.Явленский.

В начале 1910-х «Мир искусства» демонстрирует определённую открытость к новому искусству. Так, после успеха «Бубнового валета» в 1910 некоторые его представители оказались экспонентами выставок «Мира искусства» (П.П.Кончаловский, А.В.Лентулов, И.И.Машков, А.А.Моргунов, В.В.Рождественский, Р.Р.Фальк, братья Бурлюки). В 1910–1911 участниками выставок «Мира искусства» были Н.С.Гончарова, Ларионов, П.В.Кузнецов, М.С.Сарьян, Г.Б.Якулов. Пресса негодовала по этому поводу. «Объявив себя левыми и подняв дягилевское знамя “Мира искусства”, участники отчётной выставки… наприглашали… “анархистов”» (Раннее утро. 1911. №47. 27 февраля. С.5). «”Мира искусства” нет, а вместo него – “Бубновый валет” с крошечным бледным отделением “Мир искусства”. Гости <...> расположились, как дома, с такой развязностью, что хозяевам почти не осталось места» (С.Глаголь. Мир искусства // Столичная молва. 1911. №217. 5 декабря. С.3).

В московской выставке «Мира искусства» (ноябрь–декабрь 1912) участвовали только Гончарова, Ларионов и Якулов (они же выставлялись и на петербургской выставке в январе–феврале 1913). Бубновалетцы Машков и Лентулов отказались от участия по решению общего собрания «Бубнового валета». Московская экспозиция «Мира искусства» (декабрь 1913 – январь 1914) собрала большее количество левых художников: к Гончаровой, Ларионову и Якулову добавились Н.И.Альтман и А.В.Шевченко. В.Е.Татлин без согласования с устроителями выставил «Живописный рельеф».

Состав футуристов (так называла критика левых художников) на выставках «Мира искусства» в 1915–1916 несколько изменился: в 1915 левые были представлены именами Л.А.Бруни, П.В.Митурича и Н.А.Тырсы, а в 1916 – К.Л.Богуславской, Кончаловского, Машкова, В.М.Ходасевич и Якулова.

В марте 1916 Кончаловский и Машков покинули «Бубновый валет» и стали членами общества «Мир искусства». В том же году в общество вступила Гончарова. Эти факты свидетельствовали об ассимиляции некогда противоборствовавших художественных направлений. Процесс продолжался и на протяжении двух следующих выставочных сезонов (1917–1918): кроме Кончаловского и Машкова, на выставках «Мира искусства» появились работы С.И.Дымшиц-Толстой, Л.М.Лисицкого, С.А.Нагубникова, А.Ф.Софроновой.

В мае 1917 «Мир искусства» вошёл в центральную федерацию Профсоюза художников-живописцев Москвы. В 1918 общество пополнило свои ряды бывшими бубновалетцами А.В.Куприным, Лентуловым, А.И.Мильманом, Рождественским, Фальком и практически стало центром московского сезаннизма. Председателем «Мира искусства» в 1918 был избран П.Кузнецов, а в руководство общества вошли Машков, Мильман и Лентулов.

Летом 1921 бубновалетцы вновь объединились под знамёнами «Мира искусства» – выставка общества была открыта до ноября и собрала художников самых разных направлений. Помимо традиционного бубновалетского ядра экспонировались инхуковцы А.А.Веснин, А.Д.Древин и Н.А.Удальцова, а также В.В.Кандинский и Шевченко.

По этому поводу Фальк писал Куприну: «В нашем обществе [«Мир искусства»] многое переменилось. Оно благодаря стараниям Ильи Ивановича [Машкова] и [П.В.] Кузнецова утратило предполагавшийся облик. Вошло масса новых членов, проведённых ими фуксом, как разные ученики Кузнецова, Бебутова и т.п. Машков хочет в члены провести свою жену и т.д. Вообще атмосфера начинает сильно портиться» (РГАЛИ. Ф.3018. Оп.1. Ед. хр.147. Л. 6).

Следующая московская выставка (январь 1922) свидетельствовала о кризисном состоянии «Мира искусства». Фальк сообщал тому же адресату: «От выставки у меня осталось тоскливое ощущение. Мне кажется, что в искусстве необходим пафос, а этого нет. Все <...> мы какие-то кисло-сладкие, не жаркие и не холодные. Революция на нас весьма тяжело отозвалась, очень придавила к земле и сделала будничными» (РГАЛИ. Ф.3018. Оп.1. Ед. хр.147. Л. 10–11).

В последней выставке общества, открывшейся в Париже в июне 1927, ни один из авангардных художников не участвовал.