Conditions inside the Bomb Shelter

Exhibition pieces

Items from the work of M.N. Mokh

At the Small Entrance
Drawing by
A. Nikolsky

The Schools Office
Drawing by
A. Nikolsky

The Hermitage Bomb Shelter
Drawing by
A. Nikolsky

A memorial exhibition has opened in former bomb shelter number 3, one of the 12 shelters that were set up in the cellars of museum buildings. In his introductory address at the opening, Hermitage Director Mikhail B. Piotrovsky said: "I would like to believe that after all the troubles and adversities, it is not hate or anger that people harbor the longest, but the feeling of gratitude and admiration for those who have preserved and salvaged the pride and cultural continuity of the nation amidst the horrors of death and destruction.

"The wartime history of the Hermitage symbolizes the invincible might of our culture. The Hermitage fought for its survival both in Leningrad under siege and in the remote city of Sverdlovsk: both in the city built by the first Russian emperor, and in the city where the last emperor met his death. The entire glorious history of Russian culture, the pride and traditions of its former imperial capital, behooved the Hermitage to survive.

"The museum not only withstood the bombings, but continued its routine work, safeguarding its exhibits and buildings, hosting surrealistic tours of its vacant halls and no less surrealistic anniversary research conferences dedicated to the memory of oriental poets, whom there was never time enough to honor in the world at large outside the Siege.

"The starving defenders of the Hermitage found solace in the thought that core collections would survive though they themselves might die."

The exhibition recreates a typical Hermitage bomb shelter from the Siege era. Next to a simple iron bed stands a museum armchair; on an ordinary wooden table rest an abacus, some old books, oil lamps, and wedding candles, which Hermitage staff started using when electricity went off. Scanned reproductions of drawings by A.S. Nikolsky, an architect who lived in a museum shelter, show what Leningrad and the Hermitage looked like in the days of the Siege, both from the outside and inside the halls of the museum. These drawings are extremely valuable as few documentary photographs have survived. Only press photographers were allowed to take photographs during wartime, but few of them visited the museum. Of particular interest are a lacquer box with cover and a goblet painted with motifs from the poems of the great Uzbek poet Alisher Navoi by the artist M.N. Mokh for the 500th anniversary of the poet"s birth, which was marked by the Hermitage. The exhibition also displays a small vodka tumbler Mokh gave to B.B. Piotrovsky for his birthday on 14 February 1942, painted with the artist"s initials and an oriental motif with a grapevine and a bird.

The Hermitage School Center has developed a multimedia software program called The Hermitage During the Siege dedicated to those who preserved the art treasures of the museum during the war. The program, which runs on a large screen in the Fieldmarshal"s Hall of the Winter Palace, consists of documentary material: wartime photographs and drawings as well as eyewitness accounts. There are statements by O.A. Orbeli, B.B. Piotrovsky, M.E. Matie, A.V. Bank, V.F. Levinson-Lessing, P.F. Gubchevsky, and many other heroes who saved the Hermitage in besieged Leningrad, and also by those who looked after those parts of the collection which were moved to the evacuation center of Sverdlovsk. The Research Library of the State Hermitage has contributed a book exhibition dedicated to the feats of the Hermitage during the Siege. The exhibition includes original Siege-era film footage.

The exhibition was prepared by the State Hermitage in collaboration with the Hermitage Bridge Studio and with contributions from the National Academic Mariinsky Theater, the Hermitage Music Academy and the publishing house Slavia. The general sponsor is Gazprombank, the bank of the gas industry.

The exhibition is open to the general public from 27 January through 7 February daily except Mondays. Documentary viewings are held at 12.00, 14.00, and 16.00. For invitations, please contact the administrator in the Main Lobby. Entrance to the exhibition is from the Small Entrance.

Майя Пешкова

М. ПЕШКОВА: 8 сентября, 71 год назад сомкнулось кольцо Ленинградской блокады. «Они не знают правды о нас, они говорят как о фильме « Светлый путь»,- так писала в дневнике Ольга Берггольц, когда по линии Союза писателей поехала в Москву рассказать о том, что было в Ленинграде в годы блокады. Именно о блокаде говорили с историком, ведущим научным сотрудником Эрмитажа, Юлией Кантор, во время недавней встречи в Эрмитаже, куда приходят множество писем, среди которых письмо из Болгарии от ленинградской девочки. В самую лютую зиму, вместе с мамой пережившую бомбоубежище Эрмитажа. Рассказывает Юлия Кантор,доктор исторических наук, профессор, ведущий научный сотрудник Государственного Эрмитажа . Как случилось так, что эти материалы оказались в Эрмитаже? Что это было? Материалы, которые интересовали ту девочку, жительницу, которая была ребенком в подвалах Эрмитажа.

Ю. КАНТОР: В вопросе есть ответ. В огромном архиве Эрмитажа, где хранятся самые разнообразные материалы с момента его основания, еще как Императорского музея, потом как Государственного Эрмитажа. Хранится все, что связано с деятельностью Эрмитажа в разные эпохи, конечно, и в связи с блокадой. У Эрмитажа есть документальные материалы, связанные с бытованием бомбоубежища, которое в Эрмитаже существовало в течение всей войны. Главным образом, в течение блокады, т.е. с 41 по 44 год. Поскольку Эрмитаж самое знаменитое в культурном и искусствоведческом плане здание, но и в политическом тоже. Здание, которое имеет огромные подвалы с толстенными стенами, с тяжелыми сводами, пуленепробиваемыми. Это огромная подземная территория, то было решено, совершенно справедливо, что спасаться от бомбежек нужно под сводами этих залов, над которыми Эрмитаж. В этом здании в течение всех блокадных зим и лет блокады обитало огромное количество людей, отнюдь не только сотрудников Эрмитажа. Документы о тех, кто был в этом бомбоубежище Эрмитажа, естественно, сохранились в нашем архиве. Естественно, потому что это пропуска, списки, все, что связано с функционированием такого сложного института, как бомбоубежище. Елена Михайловна Петрова, написавшая нам. К нам на сайт и обычной почтой часто приходят самые разные письма с самыми разными вопросами. Елена Михайловна написала письмо с просьбой посмотреть документы, подтверждающие то, что она была со своей мамой в блокадном бомбоубежище Эрмитажа, соответственно, она была эвакуирована. Эвакуирована она была позже, как мы уже выяснили. Естественно, такие материалы нашлись, даже пропуск, номера карточек, которыми пользовались на территории музея. Наши архивисты, сотрудники, найдя документы по ее девичьей фамилии: не Петрова, а Максимова, что нас сначала никак не насторожило. Мы эти документы отослали в Софию. Поскольку она писала, что много лет, выйдя замуж в студенческие годы за болгарина, живет в Софии. В прошлом году пришло еще одно письмо от Елены Михайловны, во-первых, о том, что благодаря найденным документам она смогла получить знак жителя блокадного Ленинграда. Это памятный знак, который каждому ленинградцу дорог. В посольстве России, в Софии, ей этот знак был вручен. Относительно недавно Елена Михайловна была в Петербурге с группой соотечественников, живущих в Софии в поездке по памятным местам. Это Пискаревское кладбище, Царское село с Янтарной комнатой, ну, и т.д. Она написала, что она хотела бы побывать в Эрмитаже, но не только в Эрмитаже, но и в подвалах Эрмитажа, чтобы вспомнить свое военное детство. Разумеется, в такой просьбе мы не могли ей отказать. Вот, мы с Еленой Михайловной ходили по этим же сводами, сейчас имеющими абсолютно другой вид. Они покрашены. Там аппаратура, связанная с климат контролем, вентиляция и т.д. и с прочими техническими структурами, обслуживающими наш музей. Время оживало по мере того, как мы ходили под этими сводами. Елена Михайловна с фотографической точностью говорила, что под этими сводами жила такая-то семья. «Нам с мамой не хватило место в нише, наш топчан стоял в проходе». Она вспоминала и об академике Орбели, который был с эрмитажниками. Вспоминала, как он вбежал в бомбоубежище со словами: « Попала бомба. Срочно выходите», зажигательная бомба. Детское воспоминание о том, когда она с мамой вышла на миллионную улицу, шипел снег. Шипел он, т.к. в нем остывали горячие осколки, упавшие от знаменитых эрмитажных атлантов, которые небо держат на каменных руках. Эти раны на атлантах оставлены, как память о войне, так же как раны на колонах Исаакиевского собора. Оставлены так, чтоб было видно, как это происходило. Вот так мы познакомились с Еленой Михайловной, с совершенно чудесной женщиной, с молодыми ярко-голубыми глазами. Сразу понятно, что это была живая и непосредственная девочка. Поэтому воспоминания очень живые, очень молодые. В воспоминаниях нет, что меня поразило за несколько часов общения, нет никакого пафоса. Нет, с другой стороны, гербария - воспоминания. Это все в ней очень живо. Даже мне запали в память очень спокойные реплики. Буржуйка, ленинградская зима и любимые книги, которые в ней горят. Это мини зарисовка этого быта. И про саночки, в которых везут воду, через паузу она сказала, еще саночки - везут покойника. Это ленинградская картина, которая в детской памяти осталась навсегда. Собственно, мы много часов провели в бомбоубежище Эрмитажа, вернувшись в то время. Она вернулась, а я слушала и вспоминала, что когда-то рассказывали старшие мои. Я из блокадной семьи. Дедушка и бабушка были на фронте, а трехлетняя мама, в 42 году моей маме было 3 года, они остались в блокадном Ленинграде. Дедушка, естественно, ушел на фронт. Эти воспоминания с детства, мною впитанные. Мама мало что помнила, а бабушка очень подробно, потому что она и на оборонных работах работала и ранена была в Ленинграде. Для каждого петербуржца это своя история. Елена Михайловна рассказывала о своих родителях. С мамой и бабушкой она была в Ленинграде, папа был на фронте, как у всех тех, кто пережил войну. Ее отец, Михаил Максимов, автор стихов «Синенького скромного платочка». Тот самый вариант, благодаря Клавдии Шульженко он стал песней номер один на всех фронтах. В послевоенное время ассоциируется с Великой Отечественной. Это тот вариант, стихи написал Михаил Максимов.

Михаил Максимов, весна 1945 г.

М. ПЕШКОВА: Где они встретили друг друга, Клавдия Ивановна и Максимов?

Ю. КАНТОР: Это такая военная, будничная история, потому что Максимов ушел на фронт добровольцем, хотя имел бронь в августе 41 года. Через некоторое время был прикомандирован к газете Волховского фронта. Он кроме репортажей из окопов имел задания и светского характера: репортажи с концертов, интервью и т.д. В связи с награждением одной из дивизии Волховского фронта, присвоением ей статуса гвардейской, Максимов был командирован на концерт, который в честь этого события давала Клавдия Ивановна Шульженко. Она исполняла « Синенький, скромный платочек», только в предыдущей редакции. Разговорившись с молодым военкором, узнав, что он играет на фортепьяно, Елена Михайловна рассказывала, что дома был такой аттракцион: отцу играли незнакомую мелодию, он садился к роялю и воспроизводил ее. Какая-то симпатия между ними пробежала. Шульженко сказала: « Не напишите ли вы, раз вы еще и стихи пишите, слова, которые были бы нужны и понятны всем». Максимов написал за ночь « Синенький, скромный платочек». Когда он отдал свои стихи, он предложил руководству своей газеты напечатать их в одном из ближайших номеров. Они сказали: « Бомбы, какие платочки?» Песня стала популярной мгновенно. Она была исполнена впервые70 лет назад, летом 42 года. Михаил Максимов писал жене, я просто просила Елену Михайловну привезти в Петербург фронтовую переписку. Он писал жене, что эту песню писал весь Сталинградский фронт, о чем ему сообщили друзья - коллеги, которые участвовали в Сталинградском сражении. Стихи публиковались на открытках. Он писал о том, что одну открытку с этими стихами ему подарили. Если он увидит где-то еще, он обязательно пришлет им в Ленинград или Череповец. Они были эвакуированы из Ленинграда в Череповец по дороге жизни. Елена Михайловна тоже об этом вспоминала, как известная Ленинградская полуторка шла по льду, и как градом обдавало брезент машины. Это осколки льда, взрываемые этими снарядами. Они эвакуировались еще по нормальному льду без этой каши, где машины тонули. Им относительно повезло, они добирались по крепкому льду. Максимов писал не только письма и репортажи в газету, но и стихи. Елена Михайловна, насколько я почувствовала, была папиной дочкой. Даже переписка в стихах шла и через газету. Одно из стихотворений, которое он написал дочке, той самой Лапуле, о которой он пишет своей жене в письме. Стихотворение называется « Дочке»

Получил сегодня папа по утру твое письмо,

И хоть дождик мелкий крапал, стало ясно и тепло

Много папам милых дочек пишут дети − цап царап,

Очень много славных дочек ждут своих хороших пап.

Папа твой к тебе вернется, расцелует, обоймет,

Помни, детка, тот дождется, кто как ты папулю ждет.

« Жди меня», только на детский лад. Кстати, в стихах Максимова есть ментальная перекличка с Симоновым. Например, есть одно стихотворение, которое перекликается. Это не творческий плагиат, но душевно очень перекликается со стихотворением Симонова, написанного в 41-м году. «И вот опять вокзал, перрон, где и обняться-то нет места, и летний клязьминский вагон, в котором ехать мне до Бреста», ну, и так далее. И абсолютно, мне кажется, с той же интонацией, может, чуть проще, но абсолютно та же интонация мужская звучит в стихотворении Максимова «Воспоминание». Стихотворение 1943 года:

Расставаясь, оба мы не знали: быть в разлуке месяц, иль года.

Одного лишь слова избегали, горестного слова − навсегда.

Мы с тобою в верности до гроба никогда друг другу не клялись,

Но без слов ей присягнули оба, в час, когда прощаясь, обнялись.

Помню все: и как стоял в вагоне паровоза тягостный гудок,

И твою фигурку на перроне, и слезами смоченный платок.

И тогда, на всех других похожий, я, себя вчерашнего кляня,

Понял ясно, что всего дороже, заново ты стала для меня.

Ю.КАНТОР: Ясно, что это была замечательная семья. Поэтому воспоминания у Елены Михайловны такие живые и об отце, и о матери, и вообще о том теплом Ленинградском детстве, несмотря на войну, воспоминания остались. Кстати, знаете, среди фотографий, которые Елена Михайловна мне привезла показать, есть такая замечательная, я бы сказала, почти постановочная фотография Михаила Максимова, сделанная весной 1945 года. Знаете, яблони в цвету и молодой элегантный военный в погонах, которые были введены в 1943 году. Все это смотрится, как адрес хорошего старого фильма. И сама она красавица, синеглазая брюнетка, очень похожая на отца и внешне тоже. И мамины фотографии. Но одно фото меня потрясло особенно, оно датировано 22 июня 1941 года. У Петербургского фонтана стоят две девочки, одна из которых Елена Михайловна, причем легко узнаваемая и по глазам, и по локонам. Только какие-то тревожные личики у них, хотя солнце сияет, фотография черно-белая, но видно, что солнечный яркий день, 22 июня было солнечным, прохладным, но солнечным. Елена Михайловна рассказала, что 22 июня, в воскресенье, как известно, семья поехала в Петергоф, куда ездят Ленинградцы, в Пушкино, Царское Село, Петергоф, на фонтаны. И вот, семья, и еще семья друзей, еще с подружкой Елены Михайловны, поехали погулять утром, и вдруг, через какое-то время, часов в 10 утра обнаружили, что люди стремительно направляются к выходам. Что, они не знали, потому что приехали достаточно рано, когда объявления по радио еще и не было. И как раз началась война. И Елена Михайловна вспоминает о том, что приехали домой, начали обсуждать, что, как. И она говорит: «Я повторила папину фразу, которую он сказал, когда начиналась финская война». Ведь ленинградцы еще живо помнили зимнюю войну, Советско-Финляндскую. Она повторила папину фразу: « Мы их шапками закидаем». А папа так серьезно посмотрел 22 июня и сказал, что война будет долгой. «Шапками мы никого не закидаем». «И мне стало страшно», - сказала Елена Михайловна. И когда они гуляли по Петергофу, как и сейчас это модно, фотографировались у Петергофских фотографов. И, естественно, в этой суматохе и забыли о том, что фотографию должны получать, что оставлен адрес, и так далее. Так эта фотография уже во время войны к ним все-таки пришла. И она сохранилась, и они увозили её с собой в эвакуацию, и вернулись обратно уже в конце войны, после снятия блокады, то есть, в 1944 году. Вот эта фотография жива до сих пор. Понимаете, фотография датирована 22 июня. Люди еще в мирной жизни фотографировались, то есть, последние секунды мирного времени.

М.ПЕШКОВА: Каков был быт до того, как попали в убежище и после убежища?

Ю.КАНТОР: Это такие три отдельные серии, я бы сказала. Когда Елена Михайловна с мамой и бабушкой, как раз после того, как бомба попала в бомбоубежище, вернулись на Никольскую улицу в свою квартиру, промороженную абсолютно, то надо было налаживать заново жизнь. Вот тогда стали гореть книги, потому что топить в Ленинграде было нечем. Если чудом удавалось найти какие-нибудь старые ящики, что хоть чуть-чуть хватило на растопку, то это считалось большим благом. А вообще, конечно, в топку шла и мебель, и книги, и все, что было, чтобы как-то обогреться. Для Ленинградцев это не новость, а ведь мало, кто сейчас помнит, что помимо 125 блокадных грамм «с огнем и кровью пополам», как писала Ольга Берггольц, кроме этого страшного голода и бомбежек, был еще и холод, и не работала канализация, ничего не было в Ленинграде. Никто ведь не делал запасов, война началась для людей внезапно абсолютно. И, вот, чудом найденные какие-то крошки или запасы, завалившиеся между шкафов, между полок, где хранилась крупа и прочее, вот такие подарки из мирной жизни, это было огромным счастьем. И, однажды, бабушка Елены Михайловны нашла две вещи, два предмета из мирной жизни. Во-первых, это флакончик с касторкой из домашней аптечки, а, значит, масло, значит, жиры. И маленький сверток с кофейной гущей, которую в начале июня 1941 года она приготовила в качестве естественного удобрения для дачного участка. Собирались выезжать на дачу. И, вот эту кофейную гущу, это было не настоящее, конечно, кофе, тогда в довоенном Ленинграде настоящего кофе не было. Вот эта обжаренная рожь или что-то, что имитировало кофе, оставалось, и эта гуща использовалась, как удобрение. И их этой самой кофейной ржаной гущи на касторовом масле были сделаны лепешки, и Елена Михайловна говорит, что до сих пор у неё ощущение, уже 70 лет прошло с тех пор, что ничего более вкусного, чем эти лепешки на касторке сделанные, она не ела в своей жизни. Вот, такое характерно блокадное воспоминание. А вообще, об этой семье говорит еще один эпизод, ситуация первых послевоенных месяцев. Ведь в Ленинграде с момента снятия Ленинграда с блокады, ну, и, соответственно в первые послевоенные годы, было очень много пленных немцев, которых, естественно, пригоняли на восстановительные работы. На строительство дорог, на восстановление домов, на разборку завалов. И Елена Михайловна вспоминает, что в её доме, работали немцы, и её учили музыке, как в нормальной Ленинградской семье, где ребенок должен окончить музыкальную школу, что и было. Кстати, у Елены Михайловны и дочка замечательная пианистка, то есть, и музыкальная жилка тоже передалась. Так вот, когда работали немцы в её дворе, в доме напротив, она старалась открыть окно летом, и играть именно Баха. Как она говорила, как бы назло, вот, вы хотели нас всех разбомбить, а я вам вашего Баха играть буду. Ну, и сама, улыбаясь, говорит, что зла надолго не хватало. «Я бежала в кухню, брала картошку». А всем ленинградцам после снятия блокады давали маленькие земельные участки, потому что говорили, что надо «отъедаться», в магазинах еще особо ничего и не было, но уже можно было выезжать в ближайшие пригороды, или на окраину города, имея огород, там что-то сажать. Картошку, морковку, и так далее. Елена Михайловна говорит, что она тайком, в карман фартучка или платья брала 1-2 картошины и давала этим оголодавшим немцам. Но тихонько, чтобы бабушка не заметила, ну, мама на работе, а бабушка дома. А потом она выяснила, что бабушка все прекрасно замечала, и просто не хотела спугнуть внучку с её этим состраданием. Люди, которые чудом выжили после такого страшного испытания, как блокада, тем не менее, сохранили в себе этот гуманизм.

М.ПЕШКОВА: И еще был случай, о котором вам рассказала Елена Михайловна, это в бомбоубежище. Что было за перегородкой, за простыней?

Ю.КАНТОР: Да, там не простыня, там была, видимо, какая-то занавеска. Но, опять же, стояли топчаны, как и в любом бомбоубежище, что-то в нишах, что-то, как раз, в проходах между этими нишами, ну, там анфиладная система этих подвалов. Конечно, тема голода, и тема еды для блокадника всегда доминирующая, естественно. Елена Михайловна вспоминала, что за занавеской, за которой находился другой топчан, где жила другая семья, девочка постоянно что-то жевала. То есть, ей что-то приносили, видимо, из спец. пойка или что-то такое. Раздавался какой-то хруст и жевание, что было очень тяжело для абсолютно голодного ребенка, находящегося рядом, но, по-своему понятная ситуация, никто не будет делиться, в буквальном смысле, последним куском, когда этот последний кусок принесен твоему ребенку. То есть, с чужим ребенком далеко не всегда будешь делиться, хотя, в Ленинграде такое тоже было. Когда кусок или довесок от этих 125 грамм, когда добавляли, там не хватало нескольких граммов, и тогда продавец булочной давала еще маленький кусочек, чтобы нарастить этот недостающий вес. И отдавали, отдавали чужим и умирающим. Это, кстати, описано и в дневниках ленинградцев, и документальных свидетельствах, и так далее. И такое тоже было.

М.ПЕШКОВА: Бабушка, видимо, была вообще фантастическим человеком, потому что истории, которые она рассказывала Елене Михайловне, одну вы воспроизводите. Вот эта та самая история, когда бабушка пошла отоваривать карточки, что это была за история?

Ю.КАНТОР: С карточками в Ленинграде − это отдельная история. Карточки − это жизнь в прямом смысле. Только по карточкам можно было получить те самые 125 грамм хлеба, которыми питались ленинградцы. Что это был за хлеб и из чего он состоял: из жмыха, целлюлозы. С него текла вода, потому что муки в городе не было, и доставлялась она с колоссальными трудностями, это совершенно вообще отдельная тема. Почему и как город остался в таком положении во время войны, после того, как началась блокада? Почему в городе вообще не было запасов? Елена Михайловна, как и любой блокадник, вспомнит, что огромные очереди за хлебом, многочасовые. С 4-5 утра в ожидании, пока подвезут хлеб то в одну булочную, то в другую. И в этих очередях умирали, а иногда этот хлеб не доносили до дома и до семьи, потому что люди, дошедшие до крайней стадии дистрофии, кто еще мог двигаться, получив хлеб на несколько человек, то есть, на семью, могли просто не совладать с собой и съесть это по пути. Тогда, семья оказывалась обреченной на голодную смерть. Самое страшное − это потерять карточки. Карточки и крали, чего греха таить, конечно, в городе было и воровство тоже. Так вот, Елена Михайловна вспоминает из ужасных случаев, к счастью, окончившихся счастливо. Бабушка ушла с карточками на всю семью отоваривать хлеб, и час, два, три - нету, четыре − нету. И, вдруг, приводят бабушку совершенно незнакомые люди под мышки, под руки. Она потеряла сознание на улице, а это случай распространенный, и дай Бог, если человек вообще приходил в себя после такого обморока на морозе, и выживал. При этом большая вероятность была, что у человека без сознания могли утащить карточки. Так вот, у неё не только не украли карточки, но и с этими карточками привели домой.

М.ПЕШКОВА: До января 27 числа 1944 года продолжалась блокада города на Неве. От голода, холода и бомбежек погибло от 700 до 800 тысяч человек. 2 миллиона воинов полегли, защищая город Петра.

В июле 1941 года большая часть эрмитажной коллекции, два миллиона экспонатов, была вывезена двумя особо охраняемыми эшелонами через Вологду, Киров и Пермь в Свердловск. Третий эшелон вывезти не успели, и эти сокровища были спасены работниками Эрмитажа в его подвалах. Перед вами - сравнительная фото-подборка: Эрмитаж в блокаду и в наши дни…

Шатровый зал (Зал 249).

"- Пустые рамы! Это было мудрое распоряжение Орбели: все рамы оставить на месте. Благодаря этому Эрмитаж восстановил свою экспозицию через восемнадцать дней после возвращения картин из эвакуации! А в войну они так и висели, пустые глазницы-рамы, по которым я провел несколько экскурсий. (П.Ф.Губчевский)"

Итальянский кабинет (Зал 230).

"…Можно представить себе, как это было - промороженные за зиму стены Эрмитажа, которые покрылись инеем сверху донизу, шаги, гулко разносившиеся по пустым залам…

Прямоугольники рам - золотых, дубовых, то маленьких, то огромных, то гладких, то с вычурной резьбой, украшенных орнаментом, рамы, которых раньше не замечали и которые теперь стали самостоятельными: одни - претендуя заполнить собой пустоту, другие - подчеркивая пустоту, которую они обнимали.

Эти рамы - от Пуссена, Рембрандта, Кранаха, от голландцев, французов, итальянцев - были для Губчевского обозначением существующих картин. Он неотделимо видел внутри рам полотна во всех подробностях, оттенках света, красок - фигуры, лица, складки одежды, отдельные мазки..."

Алесь Адамович, Даниил Гранин "Блокадная книга"

Искусство Фландрии (Зал 245).

"...Считается, что словом нельзя передать живопись. Оно так, однако в той блокадной жизни слово воссоздавало картины, возвращало их, заставляло играть всеми красками, причем с такой яркостью, с такой изобразительной силою, что они навсегда врезались в память. Никогда после Павлу Филипповичу Губчевскому не удавалось проводить экскурсии, где люди столько бы увидели и почувствовали..."

Алесь Адамович, Даниил Гранин "Блокадная книга"

Галерея Малого Эрмитажа (Зал 262).

«Опустевшие залы величественны и огромны, их стены в кристаллах измороси. Никогда они еще не казались мне такими великолепными. Прежде внимание обычно приковывали к себе живопись, скульптура или прикладное искусство, и малозаметным оставалось искусство создавших дворцы замечательных архитекторов и декораторов. Сейчас же здесь осталось только их изумительное искусство (да повсюду следы жестокого, безмозглого фашистского варварства)»

Художник Вера Милютина

Галерея Малого эрмитажа (зал 262).

Анфилада Эрмитажа (Зал208).

"22 июня 1941 года все работники Эрмитажа были вызваны в музей. Научные сотрудники Эрмитажа, работники его охраны, технические служащие - все принимали участие в упаковке, затрачивая на еду и отдых не более часа в сутки. А со второго дня к нам пришли на помощь сотни людей, которые любили Эрмитаж… К еде и отдыху этих людей приходилось принуждать приказом. Им Эрмитаж был дороже своих сил и здоровья".

Директор Эрмитажа академик И. А. Орбели

Большой итальянский просвет(Зал 238). Л.А. Ранчевская. Эскиз картины "Эвакуация Эрмитажа".

«Орбели кликнул клич. Это была самомобилизация всей ленинградской интеллигенции: профессора Академии, искусствоведы, старые и молодые художники пришли сюда в первые же часы войны, пришли по зову сердца. Надо было торопиться. Враг подходил к городу. Реставраторы дали согласие срезать картины с подрамников. Так было быстрее. Но что значит срезать картины?! Художники на это не пошли. Сократили время отдыха, сна".

Художница Л. А. Рончевская

Гербовый зал (Зал195).

"- Тридцать два снаряда попало. Степень разрушения разная: снаряд в Гербовом зале упал где-то в двух метрах от Малого тронного зала. По каким законам баллистики, я не знаю, но осколки рванули сюда, в Малый тронный зал. В Гербовом зале дырка в полу вниз, в Растреллиевскую галерею, и больше ничего. А Малый тронный зал весь изрешечен осколками. Сбита люстра, ее не удалось восстановить - хрупкая очень бронза была… "

Алесь Адамович, Даниил Гранин "Блокадная книга"

Галерея Растрелли.

"Завтра, 22 сентября 1941 года, к 10 часам утра всем трудоспособным сотрудникам Эрмитажа выехать в Кировский район на работу по строительству оборонительных сооружений. Оставить в музее 50% состава команд МПВО. Ехать за Кировский завод до Петергофского кольца. Трамваи: 13, 28, 29, 33, 42. Пройти до штаба строительства Дзержинского района".

Телефонограмма Дзержинского райкома ВКП(б)

Золотая гостиная (Зал 304).

Галерея истории древней живописи (Зал241).

"В Эрмитаже было очень много работы. Надо было укрыть оставшиеся музейные ценности в надежные места, приспособить все залы и помещения к военной обстановке. На стекла многочисленных окон наклеивали полоски бумаги крест-накрест, для того чтобы при ударе взрывной волны стекла не рассыпались мелкими осколками. Надо было для противопожарной обороны в залы нанести горы песка и поставить ванны с водой для тушения зажигательных бомб".

Б. Б. Пиотровский

Зал Юпитера (Зал 107).

"Опустевшие в июле залы античного искусства стали бомбоубежищем и для самоцветного уральского камня, граненного русскими мастерами, и для штабелей картин, которые в зале Юпитера окружили постаменты эвакуированных богов, и для средневековых алебард и пик, спущенных по крутой внутренней лестнице из эрмитажного арсенала прямо в зал Лебедя".

Рисунок Николая Павлова (1942г.).

"За ломы, лопаты и метлы взялись той весной и истомленные голодной блокадой работники Эрмитажа. Им было это не внове: в зимние месяцы они постоянно очищали от снега проезжую часть Дворцовой набережной - фронтовую дорогу, как и многие другие уличные магистрали города.

Сейчас, весной, им предстояло очистить от снега и льда, от грязи и мусора всю огромную территорию, окружавшую эрмитажные здания, все захламленные дворы, чердаки, подвалы, канализационные трубы, каждый забитый нечистотами уголок, который под лучами весеннего солнца мог стать очагом инфекционных заболеваний".

Дворцовая площадь. Рисунок Николая Павлова (1942г).

"Случилось это через неделю после прорыва блокады, - рассказывает П.Ф. Губчевский. - Поздно вечером 25 января сброшенная «юнкерсом» фугасная бомба весом в тонну разорвалась на Дворцовой площади. Зимний дворец, его колоссальное здание, фантастичное по плотности массива, колыхнулось как утлый челн в бурном море.

Чудовищную силу взрывной волны приняли на себя все эрмитажные здания. Взрывная волна, пройдя через Висячий сад, ворвалась в Павильонный зал и вышибла здесь уцелевшие стекла даже в окнах, обращенных на Неву. Десятки оконных проемов вновь зазияли пустотой. Ночью разыгралась пурга. Вихревые порывы ветра задували в залы мокрый снег, устилая полы белой пушистой пеленой.

У тром стало таять, а к вечеру ударил мороз. Мокрый снег смерзся с битым стеклом, образовав на полах сплошную ледяную кору. Все мы принялись спасать от этого губительного настила фигурные паркеты и мозаичные полы. Мне достался Павильонный зал. Толстый слой бугристого льда, смешанного с осколками стекла, покрывал здесь чудесную мозаику, вделанную в пол перед входом в Висячий сад. В моих руках был железный ломик, и я знал, что под моими ногами. Сантиметр за сантиметром я осторожно скалывал лед и стекло".

С. Варшавский, Б. Рест. "Подвиг Эрмитажа".

Павильонный зал (Зал 204).

Испанский просвет. Рисунок углем Веры Милютиной. Уборка в зале с большим просветом (Зал 239).

"В феврале 1942 г. я была включена в число пяти художников, которым поручено зафиксировать «ранения Эрмитажа».

В группу были зачислены: живописцы В.В. Кучумов и В.В. Пачулин, график А.В. Каплун и я - театральный художник, а кто был пятым, к сожалению, забыла…"

Художник Вера Милютина

Зал Ван Дейка (Зал 246) Рисунок В.Кучумова.

Зал искусства Франции XVIII века (Зал 285) Рисунок В.Кучумова.

"С начала войны в бомбоубежища Эрмитажа были превращены многочисленные дворцовые подвалы. Сотрудники музея заложили низкие подвальные окна кирпичом, навесили железные двери, расставили столы и стулья, сколотили топчаны.

Осенью и зимой 1941 года эрмитажные бомбоубежища населяло две тысячи человек. Здесь жили не только сотрудники Эрмитажа и их семьи, но и многие известные деятели искусства и науки".

С. Варшавский, Б. Рест. "Подвиг Эрмитажа"

Малый итальянский просвет (Зал 237).

"Это было весной, где-то в конце апреля сорок второго года. В данном случае это были курсы младших лейтенантов. Курсанты помогли нам вытащить великолепную ценную мебель, которая оказалась под водой... А потом я взял этих ребят из Сибири и повел по Эрмитажу, по пустым рамам. Это была самая удивительная экскурсия в моей жизни. И пустые рамы, оказывается, впечатляют (П.Ф.Губчевский)."

Алесь Адамович, Даниил Гранин "Блокадная книга"

Манеж Малого Эрмитажа. Эхо войны внутри Эрмитажа.

Эрмитаж распахнул свои двери для посетителей 8 ноября 1944 года, когда открылась "Временная выставка памятников искусства и культуры, остававшихся в Ленинграде во время блокады". А ровно через год, 8 ноября 1945 года Эрмитаж полностью открылся для публики.

В июле 1941 года большая часть эрмитажной коллекции, два миллиона экспонатов, была вывезена двумя особо охраняемыми эшелонами через Вологду, Киров и Пермь в Свердловск. Третий эшелон вывезти не успели, и эти сокровища были спасены работниками Эрмитажа в его подвалах.
Давайте посмотрим сравнительные фотографии Эрмитажа в годы блокады и сегодня.
Ленинград 1941-Санкт-Петербург 2015 Шатровый зал (Зал 249)
"- Пустые рамы! Это было мудрое распоряжение Орбели: все рамы оставить на месте. Благодаря этому Эрмитаж восстановил свою экспозицию через восемнадцать дней после возвращения картин из эвакуации! А в войну они так и висели, пустые глазницы-рамы, по которым я провел несколько экскурсий. (П.Ф.Губчевский)"

Ленинград 1941-Санкт-Петербург 2015 Малый итальянский просвет (Зал 237)


«Это было весной, где-то в конце апреля сорок второго года. В данном случае это были курсы младших лейтенантов. Курсанты помогли нам вытащить великолепную ценную мебель, которая оказалась под водой… А потом я взял этих ребят из Сибири и повел по Эрмитажу, по пустым рамам. Это была самая удивительная экскурсия в моей жизни. И пустые рамы, оказывается, впечатляют (П.Ф.Губчевский).»

Алесь Адамович, Даниил Гранин «Блокадная книга»
Ленинград 1941-Санкт-Петербург 2015 Итальянский кабинет (Зал 230)


"…Можно представить себе, как это было - промороженные за зиму стены Эрмитажа, которые покрылись инеем сверху донизу, шаги, гулко разносившиеся по пустым залам… Прямоугольники рам - золотых, дубовых, то маленьких, то огромных, то гладких, то с вычурной резьбой, украшенных орнаментом, рамы, которых раньше не замечали и которые теперь стали самостоятельными: одни - претендуя заполнить собой пустоту, другие - подчеркивая пустоту, которую они обнимали. Эти рамы - от Пуссена, Рембрандта, Кранаха, от голландцев, французов, итальянцев - были для Губчевского обозначением существующих картин. Он неотделимо видел внутри рам полотна во всех подробностях, оттенках света, красок - фигуры, лица, складки одежды, отдельные мазки… "

Алесь Адамович, Даниил Гранин «Блокадная книга»
Ленинград 1941-Санкт-Петербург 2015 Искусство Фландрии (Зал 245)


"… Считается, что словом нельзя передать живопись. Оно так, однако в той блокадной жизни слово воссоздавало картины, возвращало их, заставляло играть всеми красками, причем с такой яркостью, с такой изобразительной силою, что они навсегда врезались в память. Никогда после Павлу Филипповичу Губчевскому не удавалось проводить экскурсии, где люди столько бы увидели и почувствовали..."

Алесь Адамович, Даниил Гранин «Блокадная книга»
Ленинград 1941-Санкт-Петербург 2015 Галерея Малого Эрмитажа(Зал 262)


«Опустевшие залы величественны и огромны, их стены в кристаллах измороси. Никогда они еще не казались мне такими великолепными. Прежде внимание обычно приковывали к себе живопись, скульптура или прикладное искусство, и малозаметным оставалось искусство создавших дворцы замечательных архитекторов и декораторов. Сейчас же здесь осталось только их изумительное искусство (да повсюду следы жестокого, безмозглого фашистского варварства)»

Художник Вера Милютина
Ленинград 1941-Санкт-Петербург 2015 Эрмитаж. Галерея Малого эрмитажа (зал 262)


Ленинград 1941-Санкт-Петербург 2015 Анфилада Эрмитажа (Зал208)

«22 июня 1941 года все работники Эрмитажа были вызваны в музей. Научные сотрудники Эрмитажа, работники его охраны, технические служащие - все принимали участие в упаковке, затрачивая на еду и отдых не более часа в сутки. А со второго дня к нам пришли на помощь сотни людей, которые любили Эрмитаж… К еде и отдыху этих людей приходилось принуждать приказом. Им Эрмитаж был дороже своих сил и здоровья».

Директор Эрмитажа академик И. А. Орбели
Ленинград 1941-Санкт-Петербург 2015 Эрмитаж. Большой итальянский просвет(Зал 238)


«Орбели кликнул клич. Это была самомобилизация всей ленинградской интеллигенции: профессора Академии, искусствоведы, старые и молодые художники пришли сюда в первые же часы войны, пришли по зову сердца. Надо было торопиться. Враг подходил к городу. Реставраторы дали согласие срезать картины с подрамников. Так было быстрее. Но что значит срезать картины?! Художники на это не пошли. Сократили время отдыха, сна".

Художница Л. А. Рончевская
Ленинград 1941-Санкт-Петербург 2015 Гербовый зал (Зал195)


"- Тридцать два снаряда попало. Степень разрушения разная: снаряд в Гербовом зале упал где-то в двух метрах от Малого тронного зала. По каким законам баллистики, я не знаю, но осколки рванули сюда, в Малый тронный зал. В Гербовом зале дырка в полу вниз, в Растреллиевскую галерею, и больше ничего. А Малый тронный зал весь изрешечен осколками. Сбита люстра, ее не удалось восстановить - хрупкая очень бронза была… "

Алесь Адамович, Даниил Гранин «Блокадная книга»
Ленинград 1941-Санкт-Петербург 2015 Эрмитаж. Галерея Растрелли


«Завтра, 22 сентября 1941 года, к 10 часам утра всем трудоспособным сотрудникам Эрмитажа выехать в Кировский район на работу по строительству оборонительных сооружений. Оставить в музее 50% состава команд МПВО. Ехать за Кировский завод до Петергофского кольца. Трамваи: 13, 28, 29, 33, 42. Пройти до штаба строительства Дзержинского района».

Телефонограмма Дзержинского райкома ВКП(б)
Ленинград 1941-Санкт-Петербург 2015 Золотая гостиная (Зал 304)


Приказ по Государственному Эрмитажу
№ 170
23 июня 1941 г.
В ночь с 22 на 23 июня во время объявления воздушной тревоги по городу штаб МПВО, все команды и подразделения Государственного Эрмитажа проявили исключительную организованность и четкость в работе.
Объявляю благодарность составу штаба МПВО, политработникам, командирам и бойцам за высокую сознательность и самоотверженное выполнение гражданского долга.
Начальник объекта И. Орбели
Ленинград 1941-Санкт-Петербург 2015 Галерея истории древней живописи (Зал241)


«В Эрмитаже было очень много работы. Надо было укрыть оставшиеся музейные ценности в надежные места, приспособить все залы и помещения к военной обстановке. На стекла многочисленных окон наклеивали полоски бумаги крест-накрест, для того чтобы при ударе взрывной волны стекла не рассыпались мелкими осколками. Надо было для противопожарной обороны в залы нанести горы песка и поставить ванны с водой для тушения зажигательных бомб».

Б. Б. Пиотровский
Ленинград 1941-Санкт-Петербург 2015 Эрмитаж. Зал Юпитера (Зал 107)


«Опустевшие в июле залы античного искусства стали бомбоубежищем и для самоцветного уральского камня, граненного русскими мастерами, и для штабелей картин, которые в зале Юпитера окружили постаменты эвакуированных богов, и для средневековых алебард и пик, спущенных по крутой внутренней лестнице из эрмитажного арсенала прямо в зал Лебедя».

Ленинград 1942-Санкт-Петербург 2015 Уборка снега. Рисунок Николая Павлова(1942г.)


«За ломы, лопаты и метлы взялись той весной и истомленные голодной блокадой работники Эрмитажа. Им было это не внове: в зимние месяцы они постоянно очищали от снега проезжую часть Дворцовой набережной - фронтовую дорогу, как и многие другие уличные магистрали города. Сейчас, весной, им предстояло очистить от снега и льда, от грязи и мусора всю огромную территорию, окружавшую эрмитажные здания, все захламленные дворы, чердаки, подвалы, канализационные трубы, каждый забитый нечистотами уголок, который под лучами весеннего солнца мог стать очагом инфекционных заболеваний».

Ленинград 1942-Санкт-Петербург 2015 Дворцовая площадь. Дворцовая площадь. Рисунок Николая Павлова(1942г)


«Случилось это через неделю после прорыва блокады, - рассказывает П.Ф. Губчевский. - Поздно вечером 25 января сброшенная «юнкерсом» фугасная бомба весом в тонну разорвалась на Дворцовой площади. Зимний дворец, его колоссальное здание, фантастичное по плотности массива, колыхнулось как утлый челн в бурном море. Чудовищную силу взрывной волны приняли на себя все эрмитажные здания. Взрывная волна, пройдя через Висячий сад, ворвалась в Павильонный зал и вышибла здесь уцелевшие стекла даже в окнах, обращенных на Неву. Десятки оконных проемов вновь зазияли пустотой. Ночью разыгралась пурга. Вихревые порывы ветра задували в залы мокрый снег, устилая полы белой пушистой пеленой. Утром стало таять, а к вечеру ударил мороз. Мокрый снег смерзся с битым стеклом, образовав на полах сплошную ледяную кору. Все мы принялись спасать от этого губительного настила фигурные паркеты и мозаичные полы. Мне достался Павильонный зал. Толстый слой бугристого льда, смешанного с осколками стекла, покрывал здесь чудесную мозаику, вделанную в пол перед входом в Висячий сад. В моих руках был железный ломик, и я знал, что под моими ногами. Сантиметр за сантиметром я осторожно скалывал лед и стекло».

С. Варшавский, Б. Рест. «Подвиг Эрмитажа».
Ленинград 1941-Санкт-Петербург 2015 Эрмитаж. Павильонный зал (Зал 204)


Ленинград 1942-Санкт-Петербург 2015 Эрмитаж. Испанский просвет.


«В феврале 1942 г. я была включена в число пяти художников, которым поручено зафиксировать «ранения Эрмитажа».
В группу были зачислены: живописцы В.В. Кучумов и В.В. Пачулин, график А.В. Каплун и я - театральный художник, а кто был пятым, к сожалению, забыла…»

Художник Вера Милютина
Ленинград 1942-Санкт-Петербург 2015 Эрмитаж. Зал Ван Дейка (Зал 246) Рисунок В.Кучумова.


Ленинград 1942-Санкт-Петербург 2015 Эрмитаж. Зал искусства Франции XVIII века(Зал 285) Рисунок В.Кучумова

«С начала войны в бомбоубежища Эрмитажа были превращены многочисленные дворцовые подвалы. Сотрудники музея заложили низкие подвальные окна кирпичом, навесили железные двери, расставили столы и стулья, сколотили топчаны.
Осенью и зимой 1941 года эрмитажные бомбоубежища населяло две тысячи человек. Здесь жили не только сотрудники Эрмитажа и их семьи, но и многие известные деятели искусства и науки».

С. Варшавский, Б. Рест. «Подвиг Эрмитажа»
Ленинград 1941-Санкт-Петербург 2015. Манеж Малого Эрмитажа. «Эхо войны» внутри Эрмитажа


Эрмитаж распахнул свои двери для посетителей 8 ноября 1944 года, когда открылась «Временная выставка памятников искусства и культуры, остававшихся в Ленинграде во время блокады». А ровно через год, 8 ноября 1945 года Эрмитаж полностью открылся для публики.

В годы Великой Отечественной войны Свердловск (ныне Екатеринбург) сыграл неоценимую роль в судьбе одного из крупнейших музейных комплексов не только России, но и мира - Государственного Эрмитажа.

Именно в этом городе, который находился в глубоком тылу, были под большим секретом спрятаны практически все коллекции этого гиганта культуры. И если бы этого прочного щита не оказалось над «головами» шедевров искусства, огромное достояние страны было обречено на гибель.

К эвакуации готовились заранее

Первый секретный эшелон с эвакуированными коллекциями Эрмитажа прибыл в Свердловск 6 июля 1941 года. Второй подъехал к одной из уральских станций на несколько дней позже - 30 июля. Третьему так и не суждено было выбраться из северной столицы - вокруг Ленинграда замкнулось страшное кольцо блокады.

На Средний Урал было отправлено баснословное количество ценнейших объектов, которое предстояло сохранить нашему городу - это более двух миллионов экспонатов и архивных документов. В Свердловск перебрались картины, скульптура, археология, нумизматика, фарфор и другие уникальные объекты.

С такой скоростью ценнейшие предметы искусства были перевезены неспроста - к этим событиям сотрудники главного российского музея готовились с 1939 года, когда стало понятно, что войны не избежать. Уже тогда в Эрмитаже был разработан подробный план действий по спасению фондов - заранее изготовлены ящики для упаковки и составлены списки экспонатов для них.

Все это позволило эвакуировать коллекции в очень краткий срок и обеспечить полную сохранность музейных сокровищ. Однако место, куда они будут отправлены, оставалось в строжайшей тайне. Честь же, сохранить достояние страны, досталось именно Свердловску, который сегодня в составе области носит гордое звание «Опорный край державы».

Тот факт, что коллекции Эрмитажа повезли именно в Свердловск, был не особо удивителен, - комментирует заместитель директора Екатеринбургского музея ИЗО по выставкам и развитию Юлия Сирина, - в те годы Свердловск являлся глубоким тылом, город стоял очень далеко от линии фронта, и, помимо прочего, сюда была проложена магистраль. Ну, а дальше двигаться просто не было возможности. Была велика вероятность подвергнуть экспонаты еще большей опасности. Да и за Свердловском, в Сибири, тогда не было крупных, развитых городов с подходящими площадками, где могли бы храниться произведения такого уровня.

Упаковка экспонатов перед отправкой на Урал, 1941 год

Музей-сейф

Одним из главных хранилищ для эвакуированных фондов Эрмитажа стало здание на Вайнера, 11, где на данный момент находится одно из подразделений Екатеринбургского музея изобразительных искусств. Тогда же выставочный комплекс носил другое название - Свердловская картинная галерея. На время эвакуации, а заняла она достаточно приличный период времени - около пяти лет, выставочная активность в галерее была полностью прекращена.

Другого выхода просто не было - сокровища, привезенные из Эрмитажа, заняли все залы. Ящики громоздились друг на друга до самого потолка. Такая нагруженность здания вызывала тревогу за прочность перекрытий. Не желая рисковать ценными произведениями искусства, под балки нижнего этажа были подведены столбы, уменьшающие пролеты.

Один из нижних залов галереи и вовсе был превращен в настоящий сейф - в нем заложили кирпичом все окна и двери, а попасть в него можно было только через запасные выходы, оборудованные решетками и обитые железом. Здесь хранились наиболее ценные коллекции. Не остались без дела и галерейные мастерские. Сюда были составлены экспонаты, которые меньше остальных реагировали на перепады температур - скульптура, произведения из камня и фарфор. Ведь эти помещения практически не отапливались.

Мало кто знает, но Свердловская картинная галерея стала не единственной площадкой, где хранились произведения искусства. Их количество было так велико, что городу пришлось уступить Дом Ипатьева и католический костел, которых на карте Екатеринбурга уже давно нет.

Сотрудники Эрмитажа в свердловском филиале

Научная деятельность сотрудников Эрмитажа на Урале

Во время эвакуации из Ленинграда, вместе с уникальнейшими коллекциями, наш город приютил сотрудников Эрмитажа, которые под руководством Владимира Левинсона-Лессинга составили коллектив свердловского филиала. Под их нужды был выделен всего лишь один маленький кабинет, где специалисты - искусствоведы, реставраторы, историки и археологи - продолжали свою научную деятельность, в чем им немало помогали коллеги из местных музеев.

В этих непростых условиях, где едва хватило места, чтобы развернутся с документами, эрмитажовцы не только работали, но и жили, оставаясь дежурить по нескольку человек! В каких условиях это приходилось делать, ютиться среди нагромождений ящиков, мы представить не в состоянии. Однако, несмотря на эти лишения, оставить свой пост в эти тяжелые времена они просто не имели права.

Но и сидеть сложа руки подле своих коллекций сотрудники Эрмитажа тоже не могли. Ведущие ленинградские специалисты по-своему выражали благодарность приютившим их свердловчанам - они проводили научные семинары для местных музейных работников, преподавали в вузах, а также читали бесплатные лекции для всех желающих.

В актовом зале Свердловского государственного университета им. Горького свердловчане военного времени слушали о великих художниках эпохи Возрождения, творчестве Рембрандта и Рубенса и об известных английских мастерах. Лекции эти среди уральцев пользовались огромной популярностью. Люди сидели на полу и, что называется, «висели на люстрах», только чтобы прикоснуться к миру искусства.

Эти лекции свердловчанами были любимы. Спрос на них был всегда! В такие тяжелые, кризисные времена спасает именно искусство и культура, приобщение к прекрасному, - подчеркивает Юлия Сирина, - лекции дарили дополнительные положительные эмоции и помогали отвлечься от страшной реальности. Это простая человеческая психология. Когда очень тяжело, человеку просто необходимо выйти из нагнетенного состояния, хоть на минуту прикоснуться к чему-то хорошему.

Горячая благодарность

Все эти мероприятия, давшие огромный толчок для развития музейного дела на Урале, были не единственной благодарностью Эрмитажа Свердловску. За спасенные фонды наш город получил необычайные подарки - часть богатой коллекции известного всему миру музея. После окончания войны, Свердловску перешли ценные скульптуры, картины и предметы декоративно-прикладного искусства; знаковые работы западноевропейского и русского искусства, которые составили приличную основу свердловской коллекции.

Теперь же, в память о подвиге Свердловска в Великой Отечественной войне, в Екатеринбурге, на площадке музея ИЗО, готовится к открытию знаковый для города и региона проект - «Эрмитаж-Урал». На его реализацию заложено около двух с половиной лет.

«Спасибо вам, наши уральские братья, - писал свердловчанам директор Государственного Эрмитажа Михаил Пиотровский, - помните, что вы связаны с музеем на Неве узами родства и дружбы, которые еще не раз помогут в наших общих бедах, увеличат общую радость. Наша победа спасла нашу честь и нашу культуру. Мы вместе обязаны беречь их дальше».