В романе “Отцы
и дети” И.С. Тургенева сталкиваются
представители разных характеров, Павел
Петрович Кирсанов и Евгений Базаров. Оба
они совершенно противоположные по идеям и
устремлениям люди: каждый из них
воспитывался в своей эпохе и поэтому имеет
свои взгляды на жизнь.

При первой
же встрече будущие враги почувствовали
неприязнь: Павел Петрович Кирсанов был
поражен высокомерием молодого человека,
его внешностью, красными руками. Вскоре и
без того напряженная обстановка еще более
накалилась, и между Базаровым и Павлом
Петровичем завязывается спор. В нем
раскрываются идейные позиции этих людей.

Павел
Петрович, который “ждал только предлога,
чтобы накинуться на врага”, неправильно
понимает высказывание Базарова об
аристократах. Он расценивает слова “дрянь
и аристократиш-ка” как нанесенное
аристократам оскорбления и яростно
начинает отстаивать их права. По словам
Кирсанова, в аристократе развито чувство
собственного достоинства и уважения к себе.
Сам он во всем старается подражать
английским аристократам: модно одевается,
от него всегда пахнет одеколоном.

Базаров,
сразу заметивший несоответствие одежды,
благородных манер Павла Петровича с жизнью
в деревне, говорит: “...вы вот уважаете себя
и сидите сложа руки; какая же от этого
польза общественному благу? Вы бы не
уважали себя и то же бы делали”.

На это
противник Базарова ничего не может сказать,
а только бледнеет, что доказывает его
полное поражение в этом вопросе.

Вновь
собравшись с силами, Павел Петрович
продолжает упрямо настаивать на своем и
начинает спор о принципах. Он говорит: “...аристократизм
- принсип, а без принсипов жить в наше время
могут одни безнравственные или пустые люди...”,
на что

Когда речь
заходит о русском народе, Павел Петрович,
хотя сам очень далек от него, пытается
показать, что Базаров не знает народ, что
русский народ не изменился в течение веков:
“Нет, русский народ не такой, каким вы его
воображаете. Он свято чтит предания, он -
патриархальный, он не может жить без веры...”
Насколько Павел Петрович пытается
приукрасить народ и встать на его сторону,
настолько Евгений Базаров презирает его за
невежество, но в то же время и любит. “Мой
дед землю пахал”, - говорит Евгений.

Базаров, в
отличие от Павла Петровича, - нигилист. В
своем споре с Кирсановым он как бы дает
определение нигилизму: “Мы... решились ни за
что не приниматься... И ругаться... И это
называется нигилизмом”. Тургенев
определил значение этого слова так: “И если
он называется нигилистом

Павел
Петрович и Базаров - совершенно различные
по взглядам люди: один - идеалист, другой -
материалист; один - либерал и романтик,
другой - демократ и реалист. Их
столкновение в романе вполне логично
завершается дуэлью

Различие
идейных позиций настолько велико, что они
становятся непримиримыми врагами.

Базаров,
про которого Тургенев говорит: “Он честен,
правдив и демократ до конца ногтей”, и
Павел Петрович Кирсанов, который является
представителем “лишних людей”, никогда не
смогут друг друга понять, потому что они -
люди различных поколений, у них
противоположные взгляды на жизнь.

1. Противостояние Базарова и Пала Петровича.
2. Нигилистические взгляды Базарова.
3. Авторское отношение к герою.

С первых страниц романа И. С. Тургенева «Отцы и дети», вернее с первой встречи двух главных героев Евгения Базарова и Павла Петровича Кирсанова становится ясно, что мировосприятие этих двух людей настолько противоположно, что не может не повлечь за собой антипатию друг к другу.

Представителя старой гвардии сразу же изумил и стал раздражать внешний вид гостя: длинные волосы и бакенбарды, свободный покрой одежды, в частности длинный балахон с невообразимыми кистями. Не менее удивляла и манера изъясняться: несколько грубо, не обращая внимания на условности, с заметной доли насмешливости и презрительности к окружающим людям. Безусловно, аристократ Кирсанов не мог спокойно отнестись к этому: «Он начинал чувствовать тайное раздражение. Его аристократическую натуру возмущала совершенная развязность Базарова. Этот лекарский сын не только не робел, он даже отвечал отрывисто и неохотно, и в звуке его голоса было что-то грубое, почти дерзкое». В отличие от распущенного, по мнению представителя старшего поколения, молодого человека Павел Петрович предпочитал консервативный стиль в одежде. «Одетый в темный английский сьют, модный низенький галстух и лаковые полусапожки», безусловно, он не мог не вызвать у Базарова иронической улыбки. Евгений, ратующий за практицизм во всех областях человеческого существования, искренне полагал, что в деревне не стоит тратить столько усилий и времени на свой внешний вид: «...ну, продолжал бы свое поприще в Петербурге, коли уж такой у него склад... Пленять-то здесь, жаль, некого. Я все смотрел: этакие у него удивительные воротнички, точно каменные, и подбородок так аккуратно выбрит. Аркадий Николаич, ведь это смешно?»

Базаров сразу же относит своего нового знакомого к так презираемым им же романтикам, по своему складу характера, по мнению Евгения, совершенно бесполезных: «Удивительное дело, — продолжал Базаров, — эти старенькие романтики! Разовьют в себе нервную систему до раздражения... ну, равновесие и нарушено». Таким образом, эти два человека уже по внешним различиям, не познакомившись поближе, составили друг о друге неблагоприятное мнение. Не менее противоположны оказались и внутренние убеждения главных героев, что и породило конфликтную ситуацию в доме Кирсановых. Каждая из теорий имела свои сильные и слабые стороны.

Нигилист Евгений смотрел на жизнь прежде всего с «критической точки зрения». Для не него не существовали чужие авторитеты, поскольку он «не принимает ни одного принципа на веру, каким бы уважением ни был окружен этот принцип», Павел Петрович, наоборот, в человеческой личности ценит в первую очередь принципиальность, считая, что у каждого должны быть определенные рамки, за которые ему не следует выходить, что бы ни произошло. Безусловно, в рассуждениях Кирсанова содержалась немалая доля истины, ведь зачастую именно внутренние границы и стойкие убеждения не позволяют кому-либо потерять свое человеческое лицо или сломаться в трудной ситуации. Стремление Евгения на деле проверить любое утверждение в общем-то похвально: «и чему я буду верить... мне скажут дело, я соглашусь, вот и все», однако не всегда исполнимо, что-то все равно в этой жизни приходится брать на веру. Излишний скептицизм может серьезно ограничивать человека в его развитии, создавать эффект нового и нового так называемого изобретения велосипеда.

С другой стороны, Евгений может служить примером рассудительности.

По мнению нигилиста, уважение нужно еще заслужить, заработать собственным трудом. "Узнав прошлое Кирсанова, молодой человек еще более начинает презирать своего нового знакомого: «...человек, который всю свою жизнь поставил на карту женской любви, и когда ему эту карту убили, раскис и опустился до того, что ни на что не стал способен, этакой человек — не мужчина, не самец. Ты говоришь, что он несчастлив: тебе лучше знать; но дурь из него не вся вышла. Я уверен, что он не шутя воображает себя дельным человеком, потому что читает Галиньяшку и раз в месяц избавит мужика от экзекуции». Евгений прежде всего цените себе то, что не подвластен никаким чувствам, и никакая барышня не сможет вывести его из равновесия. Каждый из сторон конфликта и по-своему относился к русскому народу. На словах Павел Петрович вполне сносно относился к крепостным и даже иногда брал на себя роль защитника простого люда, однако на деле оказывалось, что он свысока смотрел на крестьян, причем мог разговаривать с ними, только нюхая одеколон. Базаров же с открытым пренебрежением относился к мужикам: «...русский мужик бога слопает». Тем не менее очень быстро находил общий язык с ними, которые довольно быстро начинали считать его за своего. Скорей всего здесь сказывалось происхождение нигилиста: дед Евгения был пахарем. Таким образом, и Павел Петрович, и Базаров не могли похвастаться добрым расположением к простому мужику, однако если первый это тщательно скрывал, то последний не делал из этого тайны.

Крестьяне тянулись к Евгению потому, что чувствовали не наигранное отношение к ним Базарова, который хоть и ругал их, однако возился с ними. Не мог Базаров простить Кирсанову и склонность все списывать на воспитание. По мнению молодого человека, каждый должен сам заботиться о своих внутренних качествах и устремлениях не зависимо от эпохи, в которую ему выпало жить: «Всякий человек сам себя воспитать должен — ну хоть как я, например... А что касается до времени — отчего я от него зависеть буду? Пускай же лучше оно зависит от меня. Нет, брат, это все распущенность, пустота!» Чрезмерный скептицизм, отрицание всего человеческого, сентиментального, романтического, привело к тому, что молодой человек не способен был принять и понять такие стороны человеческого бытия, как искусство, поэзия, музыка. Именно это в первую очередь выдавало одностороннее, однобокое развитие Евгения. Талантливый начинающий ученый, возможно, хороший специалист в области медицины и естественных наук, он оказался совершенно невежественен в плане духовного развития, понимания прекрасного.

Базаров существенно сужал и обеднял окружающий мир, отвергая поэзию, музыку, а любые чувства сводя к физиологическим проявлениям человеческой натуры: «Мы, физиологи, знаем, какие это отношения. Ты проштудируй-ка анатомию глаза: откуда тут взяться, как ты говоришь, загадочному взгляду? Это все романтизм, чепуха, гниль, художество...». Именно поэтому, возможно, он казался совершенно неподготовленным, когда это самое «физиологическое проявление» настигло его самого при знакомстве с Анной Сергеевной. Кирсанов, в отличие от противника, прекрасно разбирался в искусстве, это давало ему силы находить определенные радости в этой жизни несмотря на добровольное затворничество и отказ от семейных уз. Теория Базарова дала серьезную трещину, когда он, неожиданно для себя влюбившись в Одинцову, вдруг обнаружил в себе так презираемый им романтизм. Именно поэтому ему так тяжело смириться с этим всепоглощающим чувством. Его рассуждения о том, что от женщины нужно добиться толка и отвернуться в случае неудачи потерпели крах: «Одинцова ему нравилась: распространённые слухи о ней, свобода и независимость ее мыслей, ее несомненное расположение к нему — все, казалось, говорило в его пользу; но он скоро понял, что с ней "не добьешься толку", а отвернуться от нее он, к изумлению своему, не имел сил». И только природа помогала пережить эту неудачу, поскольку, являясь только лишь «мастерской», все же на каком-то бессознательном уровне помогала справиться отъявленному материалисту со своей проблемой. Только в лесах он успокаивался и мог трезво оценить свои чувства. У Ивана Сергеевича далеко неоднозначные чувства к своему герою. Он в какой-то момент даже увлекается мировоззрением Базарова, о чем говорит глобальность и доминирование выписанного образа над остальными персонажами. Тем не менее Тургенев не согласен с нигилистом, о чем еще раз свидетельствуют замечательные описания природы, которые вставляет автор практически после каждого базаровского диалога, содержащего какое-либо отрицательное утверждение. Показывая красоту лесов и лугов, писатель дает понять читателю, что весь огромный и разнообразный мир нельзя ограничивать узкими рамками материалистического видения.

Человек не должен считаться венцом природы, поскольку рядом нам и не зависимо от его деятельности всегда будут происходить вещи, не поддающиеся описаниям и рассмотрению с точки зрения математических уравнений или формул. За многое в жизни человека отвечает душа, сердце и так называемое шестое чувство.

Схватка произошла в тот же день за вечерним чаем. Павел Петрович сошел в гостиную уже готовый к бою, раздраженный и решительный. Он ждал только предлога, чтобы накинуться на врага; но предлог долго не представлялся. Базаров вообще говорил мало в присутствии "старичков Кирсановых" (так он называл обоих братьев), а в тот вечер он чувствовал себя не в духе и молча выпивал чашку за чашкой. Павел Петрович весь горел нетерпением; его желания сбылись наконец.
Речь зашла об одном из соседних помещиков. "Дрянь, аристократишко", -- равнодушно заметил Базаров, который встречался с ним в Петербурге.
-- Позвольте вас спросить, -- начал Павел Петрович, и губы его задрожали, -- по вашим понятиям слова: "дрянь" и "аристократ" одно и то же означают?
-- Я сказал: "аристократишко", -- проговорил Базаров, лениво отхлебывая глоток чаю.
-- Точно так-с: но я полагаю, что вы такого же мнения об аристократах, как и об аристократишках. Я считаю долгом объявить вам, что я этого мнения не разделяю. Смею сказать, меня все знают за человека либерального и любящего прогресс; но именно потому я уважаю аристократов -- настоящих. Вспомните, милостивый государь (при этих словах Базаров поднял глаза на Павла Петровича), вспомните, милостивый государь, -- повторил он с ожесточением, -- английских аристократов. Они не уступают йоты от прав своих, и потому они уважают права других; они требуют исполнения обязанностей в отношении к ним, и потому они сами исполняют свои обязанности. Аристократия дала свободу Англии и поддерживает ее.
-- Слыхали мы эту песню много раз, -- возразил Базаров, -- но что вы хотите этим доказать?
-- Я эфтим хочу доказать, милостивый государь (Павел Петрович, когда сердился, с намерением говорил: "эфтим" и "эфто", хотя очень хорошо знал, что подобных слов грамматика не допускает. В этой причуде сказывался остаток преданий Александровского времени. Тогдашние тузы, в редких случаях, когда говорили на родном языке, употребляли одни -- эфто, другие -- эхто: мы, мол, коренные русаки, и в то же время мы вельможи, которым позволяется пренебрегать школьными правилами), я эфтим хочу доказать, что без чувства собственного достоинства, без уважения к самому себе, -- а в аристократе эти чувства развиты, -- нет никакого прочного основания общественному... bien public {общественному благу (франц.).}, общественному зданию. Личность, милостивый государь, -- вот главное: человеческая личность должна быть крепка, как скала, ибо на ней все строится. Я очень хорошо знаю, например, что вы изволите находить смешными мои привычки, мой туалет, мою опрятность наконец, но это все проистекает из чувства самоуважения, из чувства долга, да-с, да-с, долга. Я живу в деревне, в глуши, но я не роняю себя, я уважаю в себе человека.
-- Позвольте, Павел Петрович, -- промолвил Базаров, -- вы вот уважаете себя и сидите сложа руки; какая ж от этого польза для bien public? Вы бы не уважали себя и то же бы делали.
Павел Петрович побледнел.
-- Это совершенно другой вопрос. Мне вовсе не приходится объяснять вам теперь, почему я сижу сложа руки, как вы изволите выражаться. Я хочу только сказать, что аристократизм -- принсип, а без принсипов жить в наше время могут одни безнравственные или пустые люди. Я говорил это Аркадию на другой день его приезда и повторяю теперь вам. Не так ли, Николай?
Николай Петрович кивнул головой.
-- Аристократизм, либерализм, прогресс, принципы, -- говорил между тем Базаров, -- подумаешь, сколько иностранных... и бесполезных слов! Русскому человеку они даром не нужны.
-- Что же ему нужно, по-вашему? Послушать вас, так мы находимся вне человечества, вне его законов. Помилуйте -- логика истории требует...
-- Да на что нам эта логика? Мы и без нее обходимся.
-- Как так?
-- Да так же. Вы, я надеюсь, не нуждаетесь в логике для того, чтобы положить себе кусок хлеба в рот, когда вы голодны. Куда нам до этих отвлеченностей!
Павел Петрович взмахнул руками.
-- Я вас не понимаю после этого. Вы оскорбляете русский народ. Я не понимаю, как можно не признавать принсипов, правил! В силу чего же вы действуете?
-- Я уже говорил вам, дядюшка, что мы не признаем авторитетов, -- вмешался Аркадий.
-- Мы действуем в силу того, что мы признаем полезным, -- промолвил Базаров. -- В теперешнее время полезнее всего отрицание -- мы отрицаем.
-- Все?
-- Все.
-- Как? не только искусство, поэзию... но и... страшно вымолвить...
-- Все, -- с невыразимым спокойствием повторил Базаров.
Павел Петрович уставился на него. Он этого не ожидал, а Аркадий даже покраснел от удовольствия.
-- Однако позвольте, -- заговорил Николай Петрович. -- Вы все отрицаете, или, выражаясь точнее, вы все разрушаете... Да ведь надобно же и строить.
-- Это уже не наше дело... Сперва нужно место расчистить.
-- Современное состояние народа этого требует, -- с важностью прибавил Аркадий, -- мы должны исполнять эти требования, мы не имеем права предаваться удовлетворению личного эгоизма.
Эта последняя фраза, видимо, не понравилась Базарову; от нее веяло философией, то есть романтизмом, ибо Базаров и философию называл романтизмом; но он не почел за нужное опровергать своего молодого ученика.
-- Нет, нет! -- воскликнул с внезапным порывом Павел Петрович, -- я не хочу верить, что вы, господа, точно знаете русский народ, что вы представители его потребностей, его стремлений! Нет, русский народ не такой, каким вы его воображаете. Он свято чтит предания, он -- патриархальный, он не может жить без веры...
-- Я не стану против этого спорить, -- перебил Базаров, -- я даже готов согласиться, что в этом вы правы.
-- А если я прав...
-- И все-таки это ничего не доказывает.
-- Именно ничего не доказывает, -- повторил Аркадий с уверенностию опытного шахматного игрока, который предвидел опасный, по-видимому, ход противника и потому нисколько не смутился.
-- Как ничего не доказывает? -- пробормотал изумленный Павел Петрович. -- Стало быть, вы идете против своего народа?
-- А хоть бы и так? -- воскликнул Базаров. -- Народ полагает, что когда гром гремит, это Илья-пророк в колеснице по небу разъезжает. Что ж? Мне соглашаться с ним? Да притом -- он русский, а разве я сам не русский.
-- Нет, вы не русский после всего, что вы сейчас сказали! Я вас за русского признать не могу.
-- Мой дед землю пахал, -- с надменною гордостию отвечал Базаров. -- Спросите любого из ваших же мужиков, в ком из нас -- в вас или во мне -- он скорее признает соотечественника. Вы и говорить-то с ним не умеете.
-- А вы говорите с ним и презираете его в то же время.
-- Что ж, коли он заслуживает презрения! Вы порицаете мое направление, а кто вам сказал, что оно во мне случайно, что оно не вызвано тем самым народным духом, во имя которого вы так ратуете?
-- Как же! Очень нужны нигилисты!
-- Нужны ли они или нет -- не нам решать. Ведь и вы считаете себя не бесполезным.
-- Господа, господа, пожалуйста, без личностей! -- воскликнул Николай Петрович и приподнялся.
Павел Петрович улыбнулся и, положив руку на плечо брату, заставил его снова сесть.
-- Не беспокойся, -- промолвил он. -- Я не позабудусь именно вследствие того чувства достоинства, над которым так жестоко трунит господин... господин доктор. Позвольте, -- продолжал он, обращаясь снова к Базарову, -- вы, может быть, думаете, что ваше учение новость? Напрасно вы это воображаете. Материализм, который вы проповедуете, был уже не раз в ходу и всегда оказывался несостоятельным...
-- Опять иностранное слово! -- перебил Базаров. Он начинал злиться, и лицо его приняло какой-то медный и грубый цвет. -- Во-первых, мы ничего не проповедуем; это не в наших привычках...
-- Что же вы делаете?
-- А вот что мы делаем. Прежде, в недавнее еще время, мы говорили, что чиновники наши берут взятки, что у нас нет ни дорог, ни торговли, ни правильного суда...
-- Ну да, да, вы обличители, -- так, кажется, это называется. Со многими из ваших обличений и я соглашаюсь, но...
-- А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда, что это ведет только к пошлости и доктринерству; мы увидали, что и умники наши, так называемые передовые люди и обличители, никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных людях, когда самая свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке.
-- Так, -- перебил Павел Петрович, -- так: вы во всем этом убедились и решились сами ни за что серьезно не приниматься.
-- И решились ни за что не приниматься, -- угрюмо повторил Базаров.
Ему вдруг стало досадно на самого себя, зачем он так распространился перед этим барином.
-- А только ругаться?
-- И ругаться.
-- И это называется нигилизмом?
-- И это называется нигилизмом, -- повторил опять Базаров, на этот раз с особенною дерзостью.
Павел Петрович слегка прищурился.
-- Так вот как! -- промолвил он странно спокойным голосом. -- Нигилизм всему горю помочь должен, и вы, вы наши избавители и герои. Но за что же вы других-то, хоть бы тех же обличителей, честите? Не так же ли вы болтаете, как и все?
-- Чем другим, а этим грехом не грешны, -- произнес сквозь зубы Базаров.
-- Так что ж? вы действуете, что ли? Собираетесь действовать?
Базаров ничего не отвечал. Павел Петрович так и дрогнул, но тотчас же овладел собою.
-- Гм!.. Действовать, ломать... -- продолжал он. -- Но как же это ломать, не зная даже почему?
-- Мы ломаем, потому что мы сила, -- заметил Аркадий.
Павел Петрович посмотрел на своего племянника и усмехнулся.
-- Да, сила -- так и не дает отчета, -- проговорил Аркадий и выпрямился.
-- Несчастный! -- возопил Павел Петрович; он решительно не был в состоянии крепиться долее, -- хоть бы ты подумал, что в России ты поддерживаешь твоею пошлою сентенцией! Нет, это может ангела из терпения вывести! Сила! И в диком калмыке, и в монголе есть сила -- да на что нам она? Нам дорога цивилизация, да-с, да-с, милостивый государь, нам дороги ее плоды. И не говорите мне, что эти плоды ничтожны: последний пачкун, ип barbouilleur, тапер, которому дают пять копеек за вечер, и те полезнее вас, потому что они представители цивилизации, а не грубой монгольской силы! Вы воображаете себя передовыми людьми, а вам только в калмыцкой кибитке сидеть! Сила! Да вспомните, наконец, господа сильные, что вас всего четыре человека с половиною, а тех -- миллионы, которые не позволят вам попирать ногами свои священнейшие верования, которые раздавят вас!
-- Коли раздавят, туда и дорога, -- промолвил Базаров. -- Только бабушка еще надвое сказала. Нас не так мало, как вы полагаете.
-- Как? Вы не шутя думаете сладить, сладить с целым народом?
-- От копеечной свечи, вы знаете, Москва сгорела, -- ответил Базаров.
-- Так, так. Сперва гордость почти сатанинская, потом глумление. Вот, вот чем увлекается молодежь, вот чему покоряются неопытные сердца мальчишек! Вот, поглядите, один из них рядом с вами сидит, ведь он чуть не молится на вас, полюбуйтесь. (Аркадий отворотился и нахмурился.) И эта зараза уже далеко распространилась. Мне сказывали, что в Риме наши художники в Ватикан ни ногой. Рафаэля считают чуть не дураком, потому что это, мол, авторитет; а сами бессильны и бесплодны до гадости, а у самих фантазия дальше "Девушки у фонтана" не хватает, хоть ты что! И написана-то девушка прескверно. По-вашему, они молодцы, не правда ли?
-- По-моему, -- возразил Базаров. -- Рафаэль гроша медного не стоит, да и они не лучше его.
-- Браво! браво! Слушай, Аркадий... вот как должны современные молодые люди выражаться! И как, подумаешь, им не идти за вами! Прежде молодым людям приходилось учиться; не хотелось им прослыть за невежд, так они поневоле трудились. А теперь им стоит сказать: все на свете вздор! -- и дело в шляпе. Молодые люди обрадовались. И в самом деле, прежде они просто были болваны, а теперь они вдруг стали нигилисты.
-- Вот и изменило вам хваленое чувство собственного достоинства, -- флегматически заметил Базаров, между тем как Аркадий весь вспыхнул и засверкал глазами. -- Спор наш зашел слишком далеко... Кажется, лучше его прекратить. А я тогда буду готов согласиться с вами, -- прибавил он, вставая, -- когда вы представите мне хоть одно постановление в современном нашем быту, в семейном или общественном, которое бы не вызывало полного и беспощадного отрицания.
-- Я вам миллионы таких постановлений представлю, -- воскликнул Павел Петрович, -- миллионы! Да вот хоть община, например.
Холодная усмешка скривила губы Базарова.
-- Ну, насчет общины, -- промолвил он, -- поговорите лучше с вашим братцем. Он теперь, кажется, изведал на деле, что такое община, круговая порука, трезвость и тому подобные штучки.
-- Семья наконец, семья, так, как она существует у наших крестьян! -- закричал Павел Петрович.
-- И этот вопрос, я полагаю, лучше для вас же самих не разбирать в подробности. Вы, чай, слыхали о снохачах? Послушайте меня, Павел Петрович, дайте себе денька два сроку, сразу вы едва ли что-нибудь найдете. Переберите все наши сословия да подумайте хорошенько над каждым, а мы пока с Аркадием будем...
-- Надо всем глумиться, -- подхватил Павел Петрович.
-- Нет, лягушек резать. Пойдем, Аркадий; до свидания, господа.
Оба приятеля вышли. Братья остались наедине и сперва только посматривали друг на друга.
-- Вот, -- начал наконец Павел Петрович, -- вот вам нынешняя молодежь! Вот они -- наши наследники!
-- Наследники, -- повторил с унылым вздохом Николай Петрович. Он в течение всего спора сидел как на угольях и только украдкой болезненно взглядывал на Аркадия. -- Знаешь, что я вспомнил, брат? Однажды я с покойницей матушкой поссорился: она кричала, не хотела меня слушать... Я наконец сказал ей, что вы, мол, меня понять не можете; мы, мол, принадлежим к двум различным поколениям. Она ужасно обиделась, а я подумал: что делать? Пилюля горька -- а проглотить ее нужно. Вот теперь настала наша очередь, и наши наследники могут сказать нам: вы мол, не нашего поколения, глотайте пилюлю.
-- Ты уже чересчур благодушен и скромен, -- возразил Павел Петрович, -- я, напротив, уверен, что мы с тобой гораздо правее этих господчиков, хотя выражаемся, может быть, несколько устарелым языком, vieilh, и не имеем той дерзкой самонадеянности... И такая надутая эта нынешняя молодежь! Спросишь иного: какого вина вы хотите, красного или белого? "Я имею привычку предпочитать красное!" -- отвечает он басом и с таким важным лицом, как будто вся вселенная глядит на него в это мгновение...
-- Вам больше чаю не угодно? -- промолвила Фенечка, просунув голову в дверь: она не решалась войти в гостиную, пока в ней раздавались голоса споривших.
-- Нет, ты можешь велеть самовар принять, -- отвечал Николай Петрович и поднялся к ней навстречу. Павел Петрович отрывисто сказал ему: bon soir {добрый вечер (франц.).}, и ушел к себе в кабинет."

Разногласия во взглядах на жизнь либерала П.П.Кирсанова и нигилиста Е.Базарова приводят к постоянным столкновениям между ними. Они спорят о многих актуальных проблемах того времени. В результате мы видим их отношение к общественному строю, дворянству, народу, религии, искусству. Павел Петрович вынужден признать, что в обществе не все в порядке. Базарову же недостаточно мелкого обличительства, если прогнили основы. «Исправьте общество», - только в этом видит он пользу. Ответ Кирсанова: «Нам дорога цивилизация. Нам дороги ее плоды…». Значит, этот человек не собирается ничего изменять. В отличие от аристократов, главное занятие которых - «ничегонеделание», нигилисты не склонны заниматься пустыми разговорами. Деятельность - их главная цель. Но какая деятельность? Молодежь пришла разрушать и обличать, а построением должен заняться кто-то другой. «Сперва нужно место расчистить», - говорит Базаров. Не менее принципиальным является спор героев о русском народе. Павел Петрович умиляется его религиозностью и патриархальностью, отсталостью и традиционностью. Базаров же, напротив, презирает мужика за его невежество, считает, что «грубейшее суеверие душит страну». В то же время Кирсанов пренебрежительно относится к простым людям: разговаривая с крестьянами, он «морщится и нюхает одеколон». Базаров же гордится тем, что умеет говорить с народом, а его «дед землю пахал». Серьезные расхождения у «отцов» и «детей» обнаруживаются и в отношении к искусству, к природе. Павел Петрович не чуждается духовной жизни и культуры. Его раздражает отрицание Базаровым всего того, что не имеет практического смысла. Для Базарова же «читать Пушкина - потерянное время, заниматься музыкой смешно, наслаждаться природою - нелепо». Он считает, что искусство размягчает душу, отвлекает от дела. Кирсанов, понимая, что не может победить нигилиста в споре, прибегает к последнему способу решения проблемы - дуэли. Иронически изображая схватку, Тургенев подчеркивает нелепость поведения Павла Петровича, несостоятельность его убеждения, что силой можно заставить поколение «детей» думать так же, как поколение «отцов». Кирсанов и Базаров остаются каждый при своем мнении. В этом противостоянии нигилиста и аристократа не нашлось победителя. Финал романа подчеркивает безжизненность идей обоих героев. Павел Петрович уезжает в Дрезден, где продолжает вести аристократический образ жизни, понимая, что в России наступает совершенно другое время. Базаров отправляется в деревню к родителям, признав несостоятельность своих взглядов. Таким образом, в романе «Отцы и дети» И.С.Тургенев показал идейную борьбу двух поколений, борьбу отживающего свой век старого и рождающегося нового мира. Мы видим, что принципы и идеалы «отцов» уходят в прошлое, но и молодое поколение, вооруженное идеями нигилизма, не способно обеспечить будущее России, ведь прежде, чем разрушать, надо знать, что строить. Ни в коем случае нельзя отбрасывать опыт предшественников. Крепкая нить должна связывать одно поколение с другим, только тогда возможно движение вперед.