Гейзер матвей моисеевич "матвей моисеев". Разные пути в литературу

Лариса Малышева

Цель:

Закреплять знания детей о детских писателях С. Я. Маршаке и К. И. Чуковском.

Воспитывать в детях любовь к творчеству этих писателей, вызывать интерес, любознательность, отклик к их произведениям.

Учить детей работать в коллективе дружно, уметь договариваться между собой, сопереживать своим товарищам.

Развивать зрительное и слуховое внимание, память и речь детей.

Материал и оборудование:

Книги, сборники произведений С. Я. Маршака и К. И. Чуковского, портреты детских писателе, фланелеграф, флажки двух цветов, карточки с заданиями, 2 пачки фломастеров, 2 мольберта, 2 листа белой бумаги.

Дети делятся на 2 команды с помощью жребия. Команды выбирают себе капитана, придумывают название и по очереди выполняют задания за каждый правильный ответ командам вручается флажок. Та команда, у которой в конце викторины окажется больше флажков, выиграла.

Задание 1. Отгадай писателя по портрету.

На фланелеграф или доску выставляется несколько портретов писателей, поэтов. Дети должны узнать и назвать их в том порядке, в котором они выставлены. Например: Пушкин, Маршак, Носов, Чуковский.

Задание 2. Назови произведения.

Одной команде предлагается назвать произведения С. Я. Маршака, другой – К. И. Чуковского. Кто больше назовет.

С. Я. Маршак

«Сказка о глупом мышонке»

«Пудель»

«Вот какой рассеянный»

«Про все на свете»

«Кошкин дом»

К. И. Чуковский

«Сказка об умном мышонке»

«Усатый – полосатый»

«Двенадцать месяцев2

«Котята»

«Перчатки»

«Телефон»

«Краденое солнце»

«Айболит»

«Тараканище»

«Федорино горе»

«Мойдодыр»

«Муха – цекотуха»

«Бармалей»

«Котауси и Мауси»

Задание 3. Отгадай произведение по фрагменту. Дети должны назвать автора и произведение.

1. Стала свинка хрипло хрюкать.

Непослушного баюкать:

Баю – баюшки, хрю – хрю.

Успокойся, говорю.

(С. Я. Маршак «Сказка о глупом мышонке»)

2. И вывихнуто плечико

У бедного кузнечика;

Не прыгает, не скачет он,

А горько – горько плачет он.

(К. И. Чуковский «Пожар»)

3. На свете старушка

Спокойно жила,

Сухарики ела.

И кофе пила.

(С. Я. Маршак «Пудель»)

4. Эй вы, глупые тарелки,

Что вы скачете, как белки?

Вам ли бегать за воротами

С воробьями желторотыми (К. И. Чуковский «Федорино горе»)

5. А лисички взяли спички,

К морю синему пошли,

Море синее зажгли.

(К. И. Чуковский «Путаница»)

6. Я хочу напиться чаю,

К самовару подбегаю,

Но пузатый от меня

Убежал, как от огня.

(К. И. Чуковский «Мойдодыр»)

Задание 4. Отгадай героя произведения.

1. Стала петь мышонку …

Не услышал он ни звука:

Разевает … рот,

А не слышно, что поет. (Щука)

2….сдавала в багаж

Диван, чемодан, саквояж.

Картину, корзину, картонку

И маленькую собачонку. (Дама)

3. Кто стучится в дверь ко мне

С толстой сумкой на ремне,

С цифрой пять на медной бляшке.

В синей форменной фуражке?

(Почтальон)

4. Вот и стал … победителем,

И лесов и полей повелителем.

Покорилися звери усатому (таракан)

5. Вместо шапки на ходу

Он надел сковороду.

(Человек рассеянный)

6. Про кого так говорили?

«… не любила нас она,

Била, била нас.

Запылила, закоптила,

Загубила нас она!» (Федора)

7. Кто так говорил?

«О, я буду добрей!

Полюблю я детей!

Не губите меня!

Пощадите меня!

О, я буду, я буду, я буду добрей!»

(Бармалей)

8. Как помчался он вприпрыжку,

Карандаш поймал, как мышку,

И давай его катать…

(Усатый полосатый котенок)

Задание 5. Вопрос – ответ

1. Что убежало от грязнули Федоры в стихотворении «Федорино горе»?

Дом, тараканы, посуда.

2. Кто жил на улице Бассейной?

Человек ленивый, человек рассеянный, человек веселый.

3. В стихотворении «Багаж» чье место было потеряно?

Дивана, картины, маленькой собачонки.

4. Кто был у девочки: серый, усатый, весь полосатый?

Тигренок, зайчонок, котенок.

5. Кого испугались храбрые портные?

Таракана, улитку, Бармалея.

6. Сколько человек скушал Робин Бобин Барабек?

Сорок, сто, много.

7. Ученик учил уроки, у него в чернилах?

Щеки, уши, руки.

8. Что проглотил зубастый крокодил?

Луну, солнце, звезды.

Задание 6. Узнай и нарисуй.

Детям предлагается узнать и нарисовать ее. Капитаны команд выбирают карточки. Одна команда рисует фрагмент сказки из произведения К. И. Чуковского, а другая – из произведения С. Я. Маршака.

Карточка1.

Принесла овсяной кашки –

Отвернулся он от чашки.

Принесла ему редиски –

Отвернулся он от миски. (С. Я. Маршак «Усатый – полосатый»)

Карточка 2.

Взял и клюнул таракана –

Вот и нету великана.

Поделом великану досталося,

И усов от него не осталося. (К. И. Чуковский «Тараканище»)

Задание 7. Конкурс капитанов.

Детям необходимо послушать отрывок из стихотворения, определить ошибку и вставить нужное слово.

1. Прибежала мышка – мать,

Поглядела на кровать,

Ищет глупого котенка,

А котенка не видать (мышонка)

2. Ягод нет кислее клюквы,

Я на память знаю цифры (буквы)

3. Жила – была бабушка. Как ее звали?

Кто звал, тот знал.

А вы ее знаете. (девочка)

4. Стала девочка котенка спать укладывать.

Вот тебе под спинку

Мягкую подушку. (перинку)

5. Щеткой чищу я щенка.

Щекочу ему ухо. (бока)

6. У меня зазвонил домофон.

Кто говорит? (слон)

7. Муха по полю пошла.

Муха копеечку нашла. (денежку)

8. Ох, нелегкая это работа –

Из болота тащить крокодила! (бегемота)

Воспитатель подводит итоги викторины и объявляет команду – победительницу. Вручаются призы всем участникам команд.

Так уж сложилось, что гениальных мифотворцев Корнея Ивановича Чуковского и Самуила Яковлевича Маршака мы воспринимаем не через грандиозные масштабы их личностей, а скорее через созданные ими веселые картинки мира детства. Потому что и мы, и наши бабушки, и даже некоторые прабабушки, будучи щекастыми трехлетками с чумазыми пятками, сосредоточенно познавали этот самый мир, водя пальчиком по раскрытым книжкам этих фантазеров и знатоков детской души.

Между тем, раздвигая пестрый занавес из Айболита, Усатого-полосатого, Крокодила, Тараканища, глупого мышонка, Мойдодыра – кстати, все ли могут определить, где чье стихотворение? — мы находим двух чудовищно талантливых и в той же степени вздорных и непримиримых литераторов. В каком-то смысле даже тиранов. И тем феноменальнее их многолетняя ядовитая дружба, окончившаяся откровенной враждой со всеми вытекающими из нее сердитыми нападками и колкими издёвками.

Секретарь двух колоссов

В своих воспоминаниях еще один великий сказочник Евгений Шварц, успевший поработать секретарем и у Маршака, и у Чуковского, дает немало скульптурно точных штрихов к портретам обоих колоссов. Так, про Чуковского он пишет:

«Человек этот был окружен как бы вихрями делающими жизнь вблизи него почти невозможной. Он был в отдаленном родстве с анчаром, так что поднимаемые им вихри не лишены были яда».

По словам Шварца, «бушующий» Чуковский почти не имел друзей, он обладал парадоксальной трудоспособностью, с избытком которой не всегда мог справиться. Иногда он просто выскакивал на улицу и бежал вокруг квартала, размахивая руками, просто не находя иного выхода своей кипучей энергии. Людей он ненавидел, но не от лютой мизантропии, а оттого, что постоянно всех обижал. Ненароком, случайно, между делом. Не хотел обижать – но так уж выходило. А кого больше всего ненавидят мнительные люди? Правильно, тех кого обидели. Зато именно эта черта – «судорога ненависти» делала его исключительным критиком – он искренне ненавидел то, что другим просто не нравилось.

Писатели платили Чуковскому той же монетой — Андреев жаловался, Брюсов опасался, Саша Черный язвил, Арцыбашев вызывал его на дуэль. Однажды Чуковский радостно сообщил Шварцу, что упомянул его в своей книге. Разумеется, Шварц даже не удивился, открыв корректуру и прочитав:

«В литературу бросились все – от Саши Черного до Евгения Шварца».

В 1924 году через два года после работы у Чуковского, Шварц перешел секретарем к Маршаку. Нервный, импульсивный, артистичный, капризный, Маршак в то же время был прекрасным учителем. Он умел разглядеть в ученике потенциал, раскритиковать, не задушив писательский импульс. Главными его ругательствами были: «стилизация», «литературщина», «переводно»… Ругая почерк Шварца, он говорил, что «буквы похожи на умирающих комаров». На улице Маршак мог подойти к незнакомому человеку и спросить: «Гоголя читали?», — за что однажды даже чуть не был бит.

С.Я. Маршак и К.И. Чуковский среди школьников в день празднования 15-летия Кабардино-Балкарской АССР. Нальчик. 1936 г.

Блестящее чувство юмора и работа на одном поле на некоторое время сблизили Чуковского и Маршака, но дружба эта была больше похожа на затянувшуюся дуэль на минном поле. Шварц описывает несколько высказываний писателей друг о друге, достойных стать анекдотами.

Так, встретившись с Хармсом в трамвае, Чуковский спросил его о Мистере-Твистере, мол, читали? Нет – ответил Хармс осторожно. Прочтите – провозгласил Чуковский, — это такое мастерство, что и таланта не нужно!

В свою очередь, когда Чуковский метафорично жаловался на бессонницу: «Ночами я бегаю по комнате и вою. Доходит до того, что я бью себя кулаком по своему дурацкому черепу до синяков», Маршак поспешил найти убойную метафору: «А я в гневе падаю на пол и кусаю ковер!»

Разные пути в литературу

Кажущиеся похожими – великие, детские, признанные, — Маршак и Чуковский пришли в литературу с абсолютно противоположных сторон.

Коля Корнейчук – безотцовщина – отец разыскал Чуковского, когда он уже стал знаменит, мальчик без национальности, незаконнорожденный сын прачки, которого выгнали из школы по приказу о «кухаркиных детях». Гениальный самоучка с феноменальной памятью и неистовым талантом к обучению.

И еврейский вундеркинд Сема Маршак, потомок легендарного талмудиста, окончивший привилегированную Третью петербуржскую гимназию и обласканный Горьким и Стасовым. Фотографию юного Маршака, по легенде, даже показывали Толстому, как пример совершеннейшего гения, впрочем, Лев Николаевич отнесся к дарованию скептически.

Медленно, но настойчиво судьба сводила молодых людей. Маршак устроился корреспондентом во «Всеобщую газету», а Чуковский начал писать в «Одесские новости», став вскоре одним из самых зубастых журналистов дореволюционной России. Однажды он опубликовал совершено хулиганское «письмо в редакцию» от Коли Р.: «Дорогая редакция, мне очень хочется получать ваш милый журнал, но мама мне не позволяет». Надеемся, вы догадались, о каком Коле Р. шла речь в начале прошлого века.

Кстати, оба ярких молодых дарования почти одновременно отправились в командировку в Англию. Маршак – по Девонширу и Корнуоллу, Чуковский – в Лондон. В Англии оба журналиста открыли для себя поэзию перевода, Маршак — Роберта Бернса, Чуковский – Уолта Уитмена.

От знакомства до ссоры

Будущие ослепительные жители литературного Олимпа познакомились только в 1918 году, не без участия Горького, обладающего талантом находить и объединять людей. Горький поручил журналистам написать учебник по художественному переводу. Однако оба – и Маршак, и Чуковский к тому времени уже писали детские стихи, поэтому мечтали о другом. К счастью, идею защитил Горький — «Ребенок до десятилетнего возраста требует забав». Так перед начинающими детскими поэтами открылось большое будущее.

Маршак пылал идеей детской литературы – издавал журналы, основал Детгиз, заставлял знакомых, от ботаника Бианки до путешественника Житкова, писать для детей. Чуковский писал для детей, лукаво продвигая политические идеи. Взять хотя бы «Тараканище» или «Бармалея»! Кстати, последнего Маршак забраковал и отказался печатать. «Маршак открылся передо мною, как великий лицемер» — кипятился Чуковский.

С этого момента отношения стали натянутыми, или они были напряженными с самого начала – сегодня сказать трудно. Передел территорий в литературе – вещь жестокая. Два основателя детской поэзии продолжали вздорить, пристально следя за творчеством другого. Кого больше любят дети, о ком написали в газете, о ком сложили анекдот – конкуренция не остывала ни на день. Маршак даже отказался от дачи в Переделкино, потому что там жил Чуковский.

Уже в преклонном возрасте Чуковский писал:

«Боюсь, когда я умру, напишут на моем памятнике: «Автор «Крокодила», — и тут же желчно добавлял: «Впрочем, остаться в памяти автором «Сказки о глупом мышонке» — еще хуже!»

Продолжая задевать друг друга и ставить подножки, писатели прошли рука об руку почти через весь ХХ век. Маршак умер в 1964, Чуковский – в 1969 году. Незадолго до смерти Чуковский где-то вычитал, что Маршак оценивал свой психологический возраст пятью годами. «А мне не меньше шести – расстроился писатель, — Жаль, ведь чем младше ребенок, тем он талантливее!»

Да, удивительная история. Взрослые талантливые люди и с такими чудачествами. Впрочем, и после прочтения фактов их биографий они остаются интересными и одаренными. Ничто человеческое...

Cтатья Ирины Стрельниковой из журнала «7 Дней»
КОРНЕЙ ЧУКОВСКИЙ и САМУИЛ МАРШАК

СОПЕРНИЧАЛИ ДАЖЕ В ЧУДАЧЕСТВАХ
«Прибавьте зарплату, Самуил Яковлевич!» - попросила уборщица. «Голубушка, детские писатели сами копейки получают, - отговаривался жадноватый Маршак. - Приходится по выходным подрабатывать». - «Где?» - «Да в зоопарке. Я - гориллой, Чуковский - крокодилом». - «И сколько ж за такое платят?!» - «Мне - 300 рублей, а Корнею - 250». Когда эту шутку пересказали Чуковскому, он неожиданно рассердился: «Почему это у Маршака на 50 рублей больше?! Ведь крокодилом работать труднее!»
Как-то молодой Аркадий Райкин, сидя в гостях у Маршака, рассказывал такую историю. Гулял Райкин по Переделкино, учил на ходу новый монолог. Встретил его старик Чуковский, стал зазывать к себе - мол, обижусь, если не зайдете. Райкину было жалко времени, но, зная настырный характер Чуковского, он рассудил, что сопротивление бесполезно. Поднялся на крыльцо, остановился у двери, чтобы пропустить хозяина вперед.
- Вы гость. Идите первым, - говорит Чуковский.
- Только после вас.
- Пожалуйста, перестаньте спорить. Я вас втрое старше!
- Вот потому-то, Корней Иванович, только после вас и войду.
- Сынок! Не погуби отца родного!
- Батюшка, родимый, не мучайте себя!
Этот спор продолжался минут двадцать. Чуковский кричал: «Сэр, я вас уважаю!» - и вставал на одно колено, Райкин парировал: «Сир! Преклоняюсь перед вами!» - и опускался на оба. Потом один за другим пали ниц на заледенелое дощатое крыльцо - дело было поздней осенью…
- Хоть бы подстелили себе что-нибудь, - высунулась из окна встревоженная Клара Израилевна - верная секретарша Чуковского.
- Вам так удобно? - игнорируя ее, поинтересовался у Райкина Корней Иванович.
- Да, благодарю вас. А вам?
- Мне удобно, если гостю удобно. Интонации Чуковского делались все
более раздраженными, и ситуация давно перестала напоминать шутку.
- Все правильно, - вдруг смирившись, поднялся на ноги Корней Иванович. - Я действительно старше вас втрое. А потому…
Райкин вздохнул с облегчением и тоже встал с пола. А Чуковский как рявкнет:
-…А потому идите первым!
- Хорошо, - махнул рукой гость.
- Давно бы так, - удовлетворенно сказал Чуковский, переступая порог вслед за Райкиным. - Вот только на вашем месте я бы уступил дорогу старику. Что за молодежь пошла! Никакого воспитания!
«И тут, Самуил Яковлевич, - завершил свой рассказ Райкин, - к нему подлетела секретарша. Она мигом сняла с него пальто, рукавицы, шапку, шарф. Потом Чуковский сел, по-детски вытянул ноги и закричал: «Клара Израилевна, а валенки? Крепостное право у нас дома еще никто не отменял!»
Маршаку рассказ понравился, он заразительно хохотал, вскидывая седую голову и поблескивая очками… Тут ему вдруг понадобилась какая-то бумага. «Опять Розалия Ивановна куда-то засунула мою папку! - горестно воскликнул Маршак. - После моей смерти потомки напишут про меня, как про Шекспира, что меня не было, ведь Розалия Ивановна теряет все мои рукописи!» Появляется строгая домработница Розалия Ивановна с чашкой кофе - папка обнаруживается. Маршак отхлебывает кофе: «Вечно сварите какую-нибудь гадость!» Домработница уносит чашку. Маршак вдогонку:
- Куда унесли мой кофе?
- Там уже ничего не осталось.
- Нет, осталось.
- Я вам сейчас покажу.
Маршак заглядывает в пустую чашку и ворчит: «Вот вечно ей надо доказать свое! Единственная должность, которую Розалия Ивановна может исполнять, - императрицы. Аркадий, вы не знаете, нет ли вакантного места императрицы?»
- Самуил Яковлевич, вы с утра ничего не ели. Да и гость, должно быть, проголодался. Я накрою обед, - меняет тему домработница.
- Розалия Ивановна, вы как солнце, - отзывается Маршак (та расплывается в улыбке). - Но плохо, когда солнца много. Мы хотим посидеть в тени и почитать стихи. Все, администрация может удалиться!
«Как же они похожи с Чуковским: два престарелых капризных ребенка! - поразился Райкин. - Да и судьбы их, если вдуматься, до странности похожи…»
КТО ПУШКИН, А КТО БЕЛИНСКИЙ
Каждый из них начинал блестяще и вовсе не как детский писатель. Чуковский до революции был чуть ли не самым «зубастым» и дерзким журналистом. Однажды опубликовал письмо: «Дорогая редакция, мне очень хочется получать ваш милый журнал, но мама мне не позволяет. Коля Р». Все понимали, что речь здесь о Николае II и его матушке, вдовствующей императрице Марии Федоровне, имевшей на государя колоссальное влияние, но доказать оскорбление императорской фамилии было невозможно. Над остроумными выпадами Чуковского хохотала вся Россия. И не только на политическую тему-от «неистового Корнея» немало доставалось и литераторам. «Сегодня прочел ваши похвалы А. Н. Толстому, - писал Чуковскому поэт Брюсов. - Не поздоровится от этаких похвал! Я начинаю вас бояться и не без тревоги думать, что однажды вы захотите обратиться к моим писаниям». Чуковский не замедлил обратиться и в результате снискал славу лучшего литературного критика современности, второго Белинского!
Маршака же(и того выше) в свое время почитали вторым Пушкиным. Блок и Ахматова ставили его поэтический дар выше собственного. Фотографию пятнадцатилетнего Самуила специально возили показывать Льву Толстому: поглядите, мол, на будущее светило русской поэзии!» (Толстой, впрочем, проворчал: «Не верю я в этих вундеркиндов. Сколько я их встречал, столько и обманулся».)
Сочинять стихи Самуил начал в пять лет, причем сначала на иврите: дело происходило в Витебске, а там даже лошади понимали исключительно древнееврейский. Дед Семы был городским раввином, дальний предок - великим талмудистом XVII века.
«Никогда не отрекайся от своего происхождения и своей веры, - твердил Семе маститый критик Стасов. - Это будет твоей темой, а значит, твоей самобытностью». Все началось с того, что пятнадцатилетний Сема приехал на каникулы к знакомым под Петербург на дачу и на любительском спектакле блеснул стихами. Кто-то из зрителей рассказал о молодом даровании Стасову, тут все и закрутилось! Через великого князя Константина, вопреки закону о черте оседлости (евреи имели право жить лишь в нескольких отдаленных российских губерниях), Маршака определили в привилегированную Третью петербургскую гимназию, где прекрасно учили древним языкам, истории, риторике. Когда же юный Сема стал опасно кашлять, Стасов составил ему протекцию у Горького, и Маршак целый год жил у жены писателя Екатерины Павловны Пешковой в Ялте. С пятнадцати до восемнадцати лет с ним носились, как с юным гением: опекали, кормили, учили, пестовали… Потом Стасов умер, Горький оставил жену ради актрисы Андреевой, а оскорбленная Екатерина Павловна уехала за границу. Всем стало не до Маршака. Сема в поисках заработка стал писать для «Всеобщей газеты» и очень скоро отправился корреспондентом в путешествие по Ближнему Востоку.
Для поэта,решившего посвятить себя национальной еврейской теме, это был подарок судьбы! Маршак своими глазами увидел вечный город Иерусалим и местечко Цора, где родился Самсон, и энтузиастов-переселенцев. Дети лавочников, мелких ростовщиков, а то и банкиров, съехавшиеся со всего мира, объединялись в сельскохозяйственные коммуны, где надо - орошали, где надо - осушали, потом пахали и сеяли, сажали эвкалипты и апельсиновые деревья, заводили скот,отбивались от набегов диких соседей - всё, как делали когда-то их далекие предки. «А назавтра, на рассвете выйдет с песней дочь народа собирать цветы в долине, где блуждала Суламифь… Подойдет она к обрыву, поглядит с улыбкой в воду- и знакомому виденью засмеется Иордан» - так писал, глядя на них, молодой Маршак.
Кроме «Сионид»- первого своего настоящего сборника стихов - Маршак привез из путешествия невесту. Они познакомились на пароходе. «Вас, наверное, зовут Юдифь», -обратился Сема к ослепительно красивой незнакомке. «Назовите автора дивных стихов, что вы давеча читали в кают-компании, и я назову свое имя», - ответила девушка. Какой-то старик, глядя на них, сказал на иврите: «Я вижу, эту пару создал сам Бог».
Свадьбу сыграли через год после знакомства, в январе 1912 года. На счастье Маршака, Софья Мильвидская оказалась столь же умна, сколь и красива: она училась на химическом факультете женских политехнических курсов. Это был на редкость разумный, равный, полноценный союз, заключенный по взаимной любви. В ближайшей перспективе у молодоженов было роскошное свадебное путешествие: на два года в Англию (Самуила пригласили продолжить образование на филологическом факультете Лондонского университета, Софью - на химическом). Жизнь ослепительно улыбалась им! Но на следующий день после свадьбы Маршак вышел в сад, приставил револьвер к виску и нажал курок. К счастью, заклинило барабан. Позже Маршак и сам не мог объяснить, что на него нашло.
ПАРАЛЛЕЛИ ПЕРЕСЕКАЮТСЯ
В Англии Маршак сделал открытие: переводить чужие стихи ничуть не менее увлекательно,чем сочинять собственные. Путешествуя пешком по Девонширу, Корнуоллу, Ирландии,он в считанные месяцы до блеска усовершенствовал свой английский и принялся за Роберта Бернса, Уильяма Вордсворта, Уильяма Блейка и, конечно, Шекспира.
Между прочим, примерно в то же время по Англии бродил и Чуковский. Его, начинающего журналиста, командировали туда «Одесские новости». Как и Маршак, Чуковский увлекся в Англии переводами. Только вот английского Корней Иванович так толком и не освоил. Он учил его по самоучителю, потрепанному и лишенному половины страниц.Во всяком случае, главы, посвященные произношению, отсутствовали полностью. И слова Чуковский привык произносить так, как они пишутся: к примеру, «writer» у него звучало как «вритер».
Чуковский вообще был самоучкой: его выгнали еще из 5-го класса гимназии по указу о кухаркиных детях. Ведь он - сын прачки, да еще и незаконнорожденный. У юноши не было даже отчества: Ивановичем он стал тогда же, когда Корнеем Чуковским, -настоящее его имя Николай Корнейчуков. «Я, как незаконнорожденный, не имеющий даже национальности (кто я - еврей? русский? украинец?), был самым непростым человеком на Земле, - вспоминал Чуковский. - Отсутствие отчества делало ту строчку, где вписывается имя и звание, короче, чем было у других, - и это пронзало меня стыдом. Мне казалось, что, когда я показываю кому-нибудь (дворнику, швейцару) свои документы, все внутренне начинают плевать на меня. Особенно мучительно было мне в 16-17 лет, когда молодых людей начинают называть по имени-отчеству. Помню, как клоунски я просил при первом знакомстве, уже усатый: «Зовите меня просто Колей».
Когда Корней Чуковский стал тем, кем он стал, завел собственных детей, его разыскал отец. По чемодану и дорожному костюму было видно - приехал издалека. Корней Иванович,демонстративно не пригласив к столу (в тот час в доме обедали), увел его в кабинет, там о чем-то говорил со стариком часа два, после чего вынес чемодан за калитку, дождался, пока гость выйдет, сухо кивнул и вернулся в дом. «Почему никто не обедает?» - как ни в чем не бывало спросил у домашних Чуковский,усаживаясь за стол.
Что было бы с ним, если б не литературные способности? У незаконнорожденного шансов пробиться в люди было не больше, чем у выходца из небогатой еврейской семьи вроде Маршака. В довершение всех бед Николай и внешность имел несуразную:слишком высокий и худой, с непомерно большими руками, ногами и носом…Современные врачи предполагают у Чуковского синдром Марфана - особый гормональный сбой, приводящий к гигантизму тела и одаренности ума.
Впрочем,одаренность его дала о себе знать не слишком рано - годам к двадцати. Именно тогда Николай, начитавшись книг по философии, выстроил собственную философскую систему и принялся проповедовать ее всем, кто желал слушать. Сначала, правда,никто не желал, кроме пьяного дворника Савелия и одной барышни, живущей по соседству. Тогда Николай стал записывать свои мысли на старых газетах,поскольку другой бумаги у него не было. Отрывок из рукописи волею случая оказался в редакции «Одесских новостей»… «Мнение молодого человека парадоксально, но очень интересно», - решил редактор. За публикацию Николаю заплатили 7 рублей, и он купил себе на толкучке приличные брюки… Так из оборванца он сделался писателем.
А на той барышне Чуковский вскоре женился. Ее звали Мария Гольдфельд. Ее отец-бухгалтер мечтал выдать дочку за солидного еврея с капиталом, а вовсе не за полунищего иноверца-байстрюка, к тому же младше ее на два года. Пришлось девушке бежать из дому и втайне креститься. От гнева отца уберегла лишь кстати подвернувшаяся поездка в Англию. Да-да. В точности как и Маршак, Чуковский ездил на туманный Альбион в командировку, совмещенную со свадебным путешествием. Между прочим,вернувшись из Англии, оба облюбовали дачи в Финляндии, почти по соседству друг с другом: Маршак - в Кирву, Чуковский - в Куоккале.
А вот познакомились эти двое, ходившие такими близкими жизненными дорогами, лишь в1918 году. Свел их Горький, поручив вместе составить учебник для переводчиков.Учебник так и не создали, потому что Маршак в это время уже горел другой идеей- детской литературы - и быстро увлек ею Чуковского. Тот, впрочем, успел еще раньше сочинить «Крокодила» и «Тараканище». Просто однажды заболел его сын, и,чтобы развлечь плачущего ребенка, Корней Иванович принялся рассказывать что на ум придет, а потом записал, не подозревая, что со временем что-то подобное станет его основной профессией.
После революции журналистику пришлось оставить - зубастость становилась смертельно опасной. А детские сказки в стихах - что может быть безобиднее? Недаром однажды Чуковский написал Маршаку: «Могли погибнуть ты и я, но, к счастью, есть на свете у нас могучие друзья, которым имя - дети!» С Маршаком произошла примерно та же история. Очень рано, задолго до борьбы с так называемым космополитизмом,Самуил Яковлевич почувствовал, что быть поэтом, чья самобытность связана с еврейской темой, при коммунистах не стоит. И постарался сделать так, чтобы о его «серьезных» стихах поскорее забыли. Много позже, когда кто-то из знакомых раздобыл у букиниста томик «Сионид» и подарил Самуилу Яковлевичу, тот впал в панику, книжицу самолично уничтожил, а с незадачливым дарителем раздружился.
Впрочем, и с детской поэзией все сначала пошло не так уж и гладко. В 20-х годах выдвигалась идея, что новый советский человек должен с младенчества воспитываться по-новому, так сказать, привыкать к суровой правде жизни, а все эти сказки и фантазии: «Детки в клетке», «Сказка о глупом мышонке», «Багаж» - только вводят детей в заблуждение. «Они же грубо уродуют человеческую природу, искусственно подгоняя взросление детей!» - горячился Маршак. Точку в споре поставил Горький:«Ребенок до десятилетнего возраста требует забав, - решил он, - и требование это биологически законно».
И сразу же Маршак сделался значительной фигурой в ленинградском издательском мире. Он издавал детские журналы, основал издательство «Лендетгиз» и сам его возглавил, с пеной у рта убеждал всех попавших в его поле зрения интересных людей непременно писать для детей. Так он кроме Чуковского уговорил моряка Житкова, зоолога Бианки и еще десяток вполне серьезных, взрослых поэтов и писателей:Зощенко, Берггольц, Каверина, Хармса, Шварца… Он приходил, стучал в дверь -отрывисто, энергично, как будто выстукивал два слога: «Мар-шак!». Врывался в дом, вцеплялся в человека мертвой хваткой и не уходил, пока не добивался своего.
В 1937 году вокруг Маршака снова стали сгущаться тучи. Его авторов - Хармса, Заболоцкого -арестовывали одного за другим «за связь с террористической группой Маршака ». Сам он при этом остался на свободе - говорят, что когда Сталину показали очередной «расстрельный список» с именем Самуила Яковлевича, тот проронил: «А Маршак у нас хороший детский писатель». Вскоре «хорошему детскому писателю» дали в Москве роскошную квартиру на улице Чкалова.
Он получил даже право заступаться за других. К примеру, за Чуковского, у которого вечно возникали сложности - то с публикацией «Тараканища», то «Мухи-Цокотухи», то «Мойдодыра». В такие моменты Чуковский неизменно обращался к Маршаку, тот шел к Горькому, Горький - еще куда-то, и все улаживалось. При этом самого Чуковского к Горькому с некоторых пор не пускали, и, говорят, не без стараний Маршака. Отношения между двумя корифеями детской литературы были непростыми, недаром общие знакомые сочинили эпиграмму: «Уезжая на вокзал, Маршак Чуковского лобзал.А приехав на вокзал: «Ну и сволочь», - он сказал. Вот какой рассеянный с улицы Бассейной».
А в 1943 году Чуковский с Маршаком поссорились всерьез. Корнею Ивановичу вернули из издательства рукопись «Одолеем Бармалея», Самуил Яковлевич на этот раз помочь отказался, сочтя сказку неудачной. «Стишки действительно слабоваты, но ведь речь идет о солидарности, - жаловался Чуковский. - Маршак открылся предо мною как великий лицемер и лукавец!» Маршак, славившийся своей обидчивостью (однажды он запретил пускать на порог своего дома четырехлетнюю девочку, утверждавшую,что «Человека рассеянного» сочинила ее няня), не здоровался с «неблагодарным Корнеем» целых 15 лет!
Поссорившись,они принялись конкурировать буквально во всем: у кого больше правительственных наград (со временем награды просто посыпались на обоих), кого легче запоминают наизусть дети, кто моложе выглядит, о чьих чудачествах ходит больше анекдотов.Наконец, кто счастливее в семье. Вернее, менее несчастен.
ЧЕЛОВЕК РАССЕЯННЫЙ С УЛИЦЫ ПЕСТЕЛЯ
С обоими судьба обошлась ох как круто! Маршак очень любил своего первого ребенка - дочь Натанель. «Девочка тихо спит в своей корзинке на ящике, тихонько посапывает носиком, относясь равнодушно к окружающему миру. Впрочем, из корзинки уже показалась ножка в белом чулочке. Значит, проснулась. Я ей немного утром поплясал. Дитя - радость». Таких записей в его дневнике за 1915 год немало. А 22 октября этого проклятого года случилось страшное. Был день рождения Самуила,собрались гости, и в суете никто не заметил, как полугодовалая Натанель подобралась к кипящему самовару. Она ошпарилась и погибла. Много лет спустя Маршак говорил,что ни он, ни его жена так и не смогли оправиться от этого удара. Вскоре у них родился сын Иммануил. Совсем малышом он подхватил скарлатину и получил тяжелейшее осложнение на почки. Не раз врачи предрекали его скорый конец, и это в свою очередь прибавило седых волос Самуилу Яковлевичу. Впрочем, Иммануил дожил до относительно зрелых лет и успел подарить поэту внуков (самый знаменитый из которых - нарколог Яков Маршак). Зато другой, младший сын Яша, красивый, нежный, поэтичный юноша, умер от туберкулеза в 1943 году. Свою боль Самуил Яковлевич излил в переводах сонетов Шекспира - белокурый синеглазый герой этих стихов был копией Яши. Через 10 лет за сыном отправилась и Софья Михайловна.
Супруги прожили вместе 42 года, не столько в любви, сколько в согласии (беды, преследовавшие их, слишком быстро развеяли романтический флер). Любил же Маршак другую женщину - впрочем, неразделенной любовью. Тамара Габбе, его редактор в «Лендетгизе». Она была его правой рукой и музой. Ей он открыто посвящал стихи о любви. Софья Михайловна Тамару не переносила! Та отвечала тем же: «Терпеть не могу бабьих упреков, - пожимала она хрупкими плечами. - Вот некоторые говорят:«Я отдала ему молодость, а он…» Что значит «отдала»? Ну а если так, и держала бы при себе свою молодость до пятидесяти лет…» Маленькая, очень подвижная, восторженная, Габбе не лезла в карман за острым словом, обо всем имела собственное мнение и высказывала его образно и безапелляционно. Без ее одобрения Маршак не выпускал в свет ни одного стихотворения! Из-за нее, чей редакторский приговор был окончательным и обжалованию не подлежал, Самуил Яковлевич без конца со всеми ссорился. «Она знает, что такое сюжет, что завязка, что развязка. Она одна, - жаловался Евгений Шварц, когда Габбе «зарубила» какой-то его рассказ. - Она знает, что такое характер. Во всяком случае, уверена в этом. Уверенность - вот ее бич!»
Когда Тамара умерла, Маршак совсем сник. Теперь из близких у него оставалась одна только Розалия Ивановна. Эта аккуратная, деловитая, прямая как жердь немка появилась у Маршаков еще перед войной. И когда в 1941-м по радио объявляли воздушную тревогу, Самуил Яковлевич стучал домработнице в стену: «Розалия Ивановна, ваши прилетели». Она покрывалась красными пятнами, ворчала, но на следующий день все повторялось. Иногда домработница всерьез обижалась на Маршака, тогда он нервничал и жаловался всем, что Розалия Ивановна решила его бросить и пойти в стюардессы. Без нее он бы пропал. Забывал бы днем поесть, а ночью - лечь спать. В жизни не нашел бы своего бумажника и ходил, застегнувшись не на те пуговицы. Ведь «Человека рассеянного» Самуил Яковлевич писал с себя самого - вот только улица Пестеля, где он жил до переезда в Москву, не ложилась в рифму, и пришлось взять соседнюю Бассейную.
Единственное, в чем Розалия Ивановна не имела на Маршака никакого влияния - это в вопросе курения. Он дымил постоянно, прикуривая одну сигарету от другой, и постоянно болел воспалением легких. Розалия Ивановна ругалась - он отшучивался: «Жил на свете Маршак Самуил, он курил, и курил, и курил. Все курил и курил он табак. Так и умер писатель Маршак ».
«Посмотрите на Маршака, он на пять лет младше меня, а позволил себе так одряхлеть и раскиснуть», - говаривал Чуковский, которому удавалось долго сохранять форму, несмотря на все собственные несчастья.
У МЕНЯ ЗАЗВОНИЛ ТЕЛЕФОН
Любимая дочь Корнея Ивановича Мурочка, самая одаренная, но и самая слабенькая, умерла в возрасте 11 лет от туберкулеза. Сын Боба погиб в 1942-м в ополчении. За ним последовала жена. В глубокой старости Чуковский предпринял было попытку снова жениться и сделал предложение своей верной секретарше Кларе Израилевне. Но та, и без того натерпевшаяся от капризного поэта, в ужасе бежала от него и вскоре эмигрировала в Израиль.
К счастью, у Чуковского оставались дочь Лида и сын Николай. «С такими отпрысками я ничем не рискую, - говаривал Корней Иванович. - Если у власти останутся красные, меня выручит Коля, если победят недовольные - Лида». Коля был убежденным коммунистом, писал романы на патриотические темы, к примеру «Балтийское небо». Лида - столь же яростной диссиденткой, чудом уцелевшей под крылом Маршака (она работала у него в издательстве редактором вместе с Габбе). И Коле, и Лиде было нелегко с отцом. Корней Иванович с годами становился все капризнее.
Он не выносил шума во время работы, чуть что - выскакивал из кабинета и кричал домашним: «Негодяи!» Звонка телефона он тоже не выносил. В его стиле было схватить трубку и отчеканить: «Корней Иванович не может подойти, потому что умер и похоронен на Волковом кладбище». От расстроенных нервов он страдал многолетней бессонницей. Дом жил утренними известиями: «Папа спал» или «Папа не спал». Начиная с восьми часов вечера дочь, сын, невестка или, до своего бегства, Клара Израилевна принимались «зачитывать» Чуковского - в ход шли романы, газеты, что угодно, лишь бы получше убаюкивало. Но и это мало помогало.«Бессонница моя дошла до предела, - жаловался Корней Иванович. - Ночами я бегаю по комнате и вою. И бью себя кулаком по дурацкому черепу до синяков». Когда Маршаку рассказали об этом, он и тут не пожелал уступить сопернику, запальчиво сообщив: «А я в гневе падаю на пол и кусаю ковер!»
Чудачеств у обоих к старости поприбавилось. Маршак сделался до неприличия скуп, всем твердил: «У меня ничегошеньки нету. Даже Розалии Ивановне и шоферу не могу заплатить». Чуковский расхаживал по Переделкино, как в халате, в докторской мантии, которую прислали ему из Оксфордского университета. Он выглядел чудовищно самодовольным, а сам втайне считал себя неудачником. «Если бы я так рано не попал в плен копеек и тряпок, из меня, конечно, вышел бы очень хороший писатель. Но я стал фельетонистом, по пятачку за строчку. Ох, боюсь, когда я умру, напишут на моем памятнике: «Автор «Крокодила»!» И добавлял, имея в виду Самуила Яковлевича: «Впрочем, остаться в памяти человеческой «Сказкой о глупом мышонке» и переводами с английского - это, может быть, еще хуже!» Маршак так не считал и в конце жизни целиком отдался переводам. В день накануне смерти, 3июля 1964 года, 76-летний Маршак с увлечением правил корректуру сборника стихов Уильяма Блейка. Корней Иванович, дотянувший до 87, пережил его на пять лет, но в последние годы ничего не писал. Незадолго до смерти Чуковский читал чьи-то воспоминания о Маршаке и обратил внимание на такую вещь: оказывается, свой психологический возраст Самуил Яковлевич определял пятью годами. Корней Иванович загрустил: «А мне самому не меньше шести. Жаль. Ведь чем младше ребенок, тем талантливее…»

Когда в журнале «7 дней» была рубрика «Кумиры ХХ века», её постоянному автору Ирине Стрельниковой часто говорили: «Знаете, вы заставили посмотреть на казалось бы привычного, хрестоматийного персонажа совсем другими глазами». Теперь Ирина создала свой проект - «Совсем другой город» и водит по Москве необычные экскурсии, которые также открывают, казалось бы, знакомый город с новой стороны. А статьи о «жизни замечательных людей» можно читать на сайте проекта. Вот одна из них. «Прибавьте зарплату, Самуил Яковлевич!» ‑ попросила уборщица. «Голубушка, детские писатели сами копейки получают, - отговаривался жадноватый Маршак. - Вот, приходится по выходным подрабатывать». - «Где?» ‑ «Да в зоопарке». - «Это кем же?» ‑ «Я - гориллой, Чуковский - крокодилом. Мне 300 рублей платят, а ему 250». Эту шутку пересказали Чуковскому, и он неожиданно рассердился: «Почему это у Маршака на 50 рублей больше?! Ведь крокодилом работать труднее!»

Общих знакомых Маршак с Чуковским вечно изводили пристрастными расспросами друг о друге. Как-то молодой Аркадий Райкин, сидя в гостях у Маршака, рассказывал такую историю. Гулял Райкин по Переделкину, учил на ходу новый монолог. Встретил его старик Чуковский, стал зазывать к себе - мол, обижусь, если не зайдете. Райкину было жалко времени, но, зная настырный характер Чуковского, он рассудил, что сопротивление бесполезно. Поднялся на крыльцо, остановился у двери, чтобы пропустить хозяина вперед.

Вы гость. Идите первым,- говорит Чуковский.

Только после вас.

Пожалуйста, перестаньте спорить. Я вас втрое старше!

Вот потому-то, Корней Иванович, только после вас и войду.

Сынок! Не погуби отца родного!

Батюшка, родимый, не мучайте себя!

Этот спор продолжался минут двадцать. Чуковский кричал: «Сэр, я вас уважаю» и вставал на одно колено, Райкин парировал: «Сир! Преклоняюсь перед вами!» и опускался на оба. В какой-то момент пали ниц на заледенелое дощатое крыльцо - дело было поздней осенью...

Хоть бы подстелили себе что-нибудь, - высунулась из окна встревоженная Клара Израилевна - верная секретарша Чуковского.

Вам так удобно? - игнорируя ее, поинтересовался у Райкина Корней Иванович.

Да, благодарю вас. А вам?

Мне удобно, если гостю удобно.

Интонации Чуковского делались все более раздраженными, и ситуация давно перестала напоминать шутку. Райкин не мог придумать, как прекратить все это, и ему сделалось страшно.

Все правильно, - вдруг смирившись, поднялся на ноги Корней Иванович. - Я действительно старше вас втрое. А потому...

Райкин вздохнул с облегчением и тоже встал с пола. А Чуковский как рявкнет:

А потому идите первым!

Хорошо,- махнул рукой гость.

Давно бы так, - удовлетворенно сказал Чуковский, переступая порог вслед за Райкиным. - Вот только на вашем месте я бы уступил дорогу старику. Что за молодежь пошла! Никакого воспитания!

«И тут, Самуил Яковлевич, - завершил свой рассказ Райкин, - к нему подлетела секретарша. Она мигом сняла с него пальто, рукавицы, шапку, шарф. Потом Чуковский сел, по-детски вытянул ноги и закричал: «Клара Израилевна, а валенки? Крепостное право у нас дома еще никто не отменял!»

Маршаку рассказ понравился, он заразительно хохотал, вскидывая седую голову и поблескивая очками... Тут ему вдруг понадобилась какая-то бумага. «Опять Розалия Ивановна куда-то засунула мою папку! - горестно воскликнул Маршак. - После моей смерти потомки напишут про меня, как про Шекспира, что меня не было, ведь Розалия Ивановна теряет все мои рукописи!». Появляется строгая домработница Розалия Ивановна с чашкой кофе - папка обнаруживается. Маршак отхлебывает кофе: «Вечно сварите какую-нибудь гадость!». Домработница уносит чашку. Маршак вдогонку:

Куда унесли мой кофе?

Там уже ничего не осталось.

Нет, осталось.

Я вам сейчас покажу.

Маршак заглядывает в пустую чашку и ворчит: «Вот вечно ей надо доказать свое! Единственная должность, которую Розалия Ивановна можете исполнять - императрицы. Аркадий, вы не знаете, нет ли вакантного места императрицы?»

Самуил Яковлевич, вы с утра ничего не ели. Да и гость, должно быть, проголодался. Я накрою обед, - меняет тему домработница.

Розалия Ивановна, вы как солнце, - отзывается Маршак (та расплывается в улыбке). - Но плохо, когда солнца много. Мы хотим посидеть в тени и почитать стихи. Все, администрация может удалиться!

«Как же они похожи с Чуковским: два престарелых капризных ребенка! - поразился Райкин. - Да и судьбы их, если вдуматься, до странности похожи»...

Кто Пушкин, а кто Белинский

Маршака же (и того выше) - в свое время почитали вторым Пушкиным! И Блок, и Ахматова ставили его поэтический дар выше собственного. Фотографию пятнадцатилетнего Самуила специально возили показывать Льву Толстому: поглядите, мол, на вундеркинда, будущее светило русской поэзии!" (Толстой, впрочем, проворчал: «Что-то не верю я в этих вундеркиндов. Сколько я их встречал, столько раз и обманулся»).

Сочинять стихи Самуил начал в четыре года, причем сначала на иврите: дело происходило в Витебске, а там даже лошади понимали исключительно древнееврейский. Дед Семы был городским раввином, дальний предок - великим талмудистом XVII века.

«Никогда не отрекайся от своего происхождения и своей веры, ‑ твердил Семе маститый критик Стасов, ‑ Раз уж ты еврей, этим стоит воспользоваться. Это будет твоей темой, а, значит, твоей самобытностью». Все началось с того, что пятнадцатилетний Сема приехал на каникулы к знакомым под Петербург, на дачу. Устроили любительский спектакль, и Маршак блеснул своими стихами. Кто-то из зрителей рассказал о молодом даровании Стасову, тут все и закрутилось! Через великого князя Константина вопреки закону о черте оседлости (евреи имели право жить лишь в нескольких отдаленных российских губерниях) Маршака определили в привилегированную Третью петербуржскую гимназию - там прекрасно учили древним языкам, истории, риторике. Когда же юный Сема стал опасно кашлять, Стасов составил ему протекцию у Горького, и Маршак целый год жил у жены писателя Екатерины Павловны Пешковой в Ялте. С пятнадцати до восемнадцати лет с ним носились, как с юным гением: опекали, кормили, учили, пестовали... Потом Стасов умер, Горький оставил жену ради актрисы Андреевой, а оскорбленная Екатерина Павловна уехала за границу. Всем стало не до Маршака. Сема в поисках заработка устроился корреспондентом «Всеобщей газеты» и очень скоро отправился корреспондентом в путешествие по Ближнему Востоку.

Для поэта, решившего посвятить себя национальной еврейской теме, это был подарок судьбы! Маршак своими глазами увидел вечный город Иерусалим, и местечко Цара, где родился Самсон, и энтузиастов-переселенцев. Дети лавочников, мелких ростовщиков, а то и банкиров, съехавшиеся со всего мира, объединялись в сельскохозяйственные коммуны, где надо - орошали, где надо - осушали, потом пахали и сеяли, сажали эвкалипты и апельсиновые деревья, заводили скот, отбивались от набегов диких соседей - все, как делали когда-то их далекие предки. Словом, «А назавтра, на рассвете выйдет с песней дочь народа собирать цветы в долине, где блуждала Суламифь... Подойдет она к обрыву, поглядит с улыбкой в воду - и знакомому виденью засмеется Иордан», - как написал молодой Маршак.

Кроме «Сионид» ‑ первого своего настоящего сборника стихов - Маршак привез из путешествия жену. Они познакомились на пароходе. «Вас, наверное, зовут Юдифь», - обратился Сема к ослепительно красивой незнакомке. «Назовите автора дивных стихов, что вы давеча читали в кают-кампании, и я назову свое имя», ‑ ответила девушка. Какой-то старик, глядя на них, сказал на иврите: «Я вижу, эту пару создал сам Бог».

Свадьбу сыграли через год после знакомства, в январе 1912 года. На счастье Маршака Софья Мильвидская оказалась столь же умна, сколько и красива: она училась на химическом факультете женских политехнических курсов. Это был на редкость разумный, равный, полноценный союз, заключенный по взаимной любви. В ближайшей перспективе у молодоженов было роскошное свадебное путешествие: на два года в Англию (Самуила пригласили продолжить образование на филологическом факультете Лондонского университета, Софью - на химическом). Жизнь ослепительно улыбалась им!

Но на следующий день после свадьбы Маршак вышел в сад, приставил револьвер к виску и нажал курок. К счастью, заклинило барабан. Позже Маршак и сам не мог объяснить, что на него нашло.

Параллели пересекаются

Между прочим, примерно в то же время по Англии бродил Чуковский. Его, начинающего журналиста, командировали туда «Одесские новости».

Как и Маршак, Чуковский увлекся в Англии переводами. Только вот английского Корней Иванович так толком и не освоил. Он учил его по самоучителю, потрепанному и лишенному половины страниц. Во всяком случае, главы, посвященные произношению, отсутствовали полностью. И слова Чуковский привык произносить так, как они пишутся: к примеру, «writer» у него звучало как «вритер».

Чуковский вообще был самоучкой: его выгнали еще из 5 класса гимназии по указу о кухаркиных детях. Ведь он ‑ сын прачки, да еще и незаконнорожденный. У юноши не было даже отчества: Ивановичем он стал тогда же, когда Корнеем Чуковским - настоящее его имя Николай Корнейчук.

«Я, как незаконнорожденный, не имеющий даже национальности (кто я? еврей? русский? украинец?) - был самым непростым человеком на земле, - вспоминал Чуковский. - Отсутствие отчества делало ту строчку, где вписывается имя и звание, короче, чем было у других - и это пронзало меня стыдом. Мне казалось, что когда я показываю кому-нибудь (дворнику, швейцару) свои дoкументы, все внутренне начинают плевать на меня. Особенно мучительно было мне в 16-17 лет, когда молодых людей начинают вместо простого имени называть именем-отчеством. Помню, как клоунски я просил при первом знакомстве - уже усатый - «зовите меня просто Колей».

Что было бы с ним, если б не литературные способности? У незаконнорожденного шансов пробиться в люди было не больше, чем у выходца из небогатой еврейской семьи, вроде Маршака. В довершении всех бед Николай и внешность имел несуразную: слишком высокий и худой, с непомерно большими руками, ногами и носом... Современные врачи предполагают у Чуковского «синдром Марфана» - особый гормональный сбой, приводящий к гигантизму тела и одаренности ума.

Впрочем, одаренность его ума дала о себе знать не слишком рано - годам к двадцати. Именно тогда Николай, начитавшись книг по философии, выстроил собственную философскую систему и принялся проповедовать ее всем, кто желал слушать. Сначала, правда, никто не желал, кроме пьяного дворника Савелия и одной барышни, живущей по соседству.

Тогда Николай стал записывать свои мысли на старых газетах, поскольку другой бумаги у него не было. Отрывок из рукописи волею случая оказался в редакции «Одесских новостей»... «Мнение молодого человека парадоксально, но очень интересно» - решил редактор. За публикацию Николаю заплатили 7 рублей и он купил себе на толкучке приличные брюки... Так из оборванца он сделался писателем.

А на той барышне Чуковский вскоре женился. Ее звали Мария Гольдфельд. Ее отец-бухгалтер мечтал выдать дочку за солидного еврея с капиталом, а вовсе не за голодранца-иноверца-байстрюка, к тому же младше ее на два года. Пришлось девушке бежать из дому и втайне креститься. От гнева отца уберегла лишь кстати подвернувшаяся поездка в Англию. Да-да. В точности как и Маршак, Чуковский ездил на Туманный Альбион в командировку, совмещенную со свадебным путешествием. Между прочим, вернувшись из Англии, оба облюбовали дачи в Финляндии, почти по соседству друг с другом: Маршак в Кирву, Чуковский в Куоккале.

А вот познакомились эти двое, ходившие такими близкими жизненными дорогами, лишь в 1918 году. Свел их Горький, поручив вместе составить учебник по переводу художественной прозы. Учебник так и не создали, потому что Маршак в это время горел другой идеей - новой детской литературы, и быстро увлек ею Чуковского. Тот, впрочем, к этому времени уже сочинил «Крокодила» и «Тараканище». Просто однажды заболел его сын, и чтобы развлечь плачущего ребенка, Корней Иванович принялся рассказывать, что на ум придет, а потом записал, не подозревая, что со временем что-то подобное станет его профессией.

После революции журналистику пришлось оставить - зубастость становилась смертельно опасной. А детские сказки в стихах - что может быть безобиднее? С Маршаком произошла примерно та же история. Очень рано, задолго до официального объявления войны так называемому космополитизму, Самуил Яковлевич почувствовал, что быть поэтом, чья самобытность связана с еврейской темой, при коммунистах не стоит. И постарался сделать так, чтобы о его взрослой поэзии поскорее забыли.

Много позже, когда кто-то из знакомых раздобыл у букиниста томик «Сионид» и с самыми добрыми намерениями подарил Самуилу Яковлевичу, тот впал в панику, книжицу самолично уничтожил, а с незадачливым дарителем раздружился.

Впрочем, и с детской поэзией все сначала пошло не так уж и гладко. В 20-х годах выдвигалась идея, что новый советский человек должен с младенчества воспитываться по-новому, так сказать, привыкать к суровой правде жизни, а все эти сказки и фантазии: «Детки в клетке», «Сказка о глупом мышонке», «Багаж» - только вводят детей в заблуждение. «Они же грубо уродуют человеческую природу, искусственно подгоняя взросление детей!» ‑ горячился Маршак. Точку в споре поставил Горький: «Ребенок до десятилетнего возраста требует забав, - решил он, - и требование это биологически законно».

И сразу же Маршак сделался значительной фигурой в ленинградском издательском мире. Он издавал детские журналы, основал издательство Лендетгиз и сам его возглавил, с пеной у рта убеждал всех попавших в его поле зрение интересных людей непременно писать для детей. Так он, кроме Чуковского, уговорил моряка Житкова, зоолога Бианки и еще десяток вполне серьезных, взрослых поэтов и писателей: Зощенко, Берггольц, Каверина, Хармса, Шварца... Он приходил, стучал в дверь - отрывисто, энергично, как будто выстукивал два слога: «мар-шак!». Врывался в дом, вцеплялся в человека мертвой хваткой и не уходил, пока не добивался своего.

В 1937 году вокруг Маршака снова стали сгущаться тучи: его авторов: Хармса, Заболоцкого, арестовывали одного за другим «за связь с террористической группой Маршака». Сам он при этом остался на свободе - говорят, что когда Сталину показали очередной «расстрельный список» с именем Самуила Яковлевича, тот проронил: «А Маршак у нас хороший детский писатель». Вскоре Самуилу Яковлевичу дали в Москве роскошную квартиру на улице Чкалова.

Прав был Чуковский, когда писал Маршаку: «Могли погибнуть ты и я, но к счастью, есть на свете у нас могучие друзья, которым имя - дети!». Хотя бывало, тучи сгущались и над головой Корнея Ивановича. Возникали сложности с публикацией то «Тараканища», то «Мухи-цокотухи», то «Мойдодыра». В такие моменты Чуковский неизменно обращался к Маршаку, тот шел к Горькому, Горький - еще куда-то, и все улаживалось. При этом самого Чуковского к Горькому с некоторых пор не пускали и, говорят, не без стараний Маршака. Словом, отношения между двумя корифеями детской литературы были непростыми, недаром общие знакомые сочинили эпиграмму: «Уезжая на вокзал, Маршак Чуковского лобзал. А приехав на вокзал: „Ну и сволочь“, - он сказал. Вот какой рассеянный с улицы Бассейной».

А в 1943 году Чуковский с Маршаком поссорились всерьез. Корнею Ивановичу вернули из издательства рукопись «Одолеем Бармалея», Самуил Яковлевич помочь отказался, сочтя сказку неудачной. «Стишки действительно слабоваты, но ведь речь идет о солидарности, - жаловался Чуковский. - Маршак открылся предо мною, как великий лицемер и лукавец!». Маршак, славившийся своей обидчивостью (однажды он запретил приглашать в свой дом четырехлетнюю девочку, утверждавшую, что «Человека рассеянного» сочинила ее няня), не здоровался с бывшим другом целых 15 лет!

Когда Маршаку предложили дачу в Переделкино, где десятилетием раньше поселился Чуковский, Самуил Яковлевич отказался. Просто он знал, что Корней Иванович завел для переделкинской ребятни ежегодный праздник: костер в лесу, куда приглашал артистов, фокусников и музыкантов, а сам Чуковский читал стихи... «Мне пришлось бы разжигать костры на соседней поляне, а я боюсь открытого огня», - ворчал Маршак. Они конкурировали буквально во всем: у кого больше правительственных наград. Кого легче запоминают наизусть дети. Кто моложе выглядит. О чьих чудачествах ходит больше анекдотов. Наконец, кто счастлив в семье. Вернее, менее несчастен.

Расеянный с улицы Пестеля

Вскоре у них родился сын Иммануил. Совсем малышом он подхватил скарлатину и получил тяжелейшее осложнение на почки. Не раз врачи предрекали его скорый конец, и это в свою очередь прибавило седых волос Самуилу Яковлевичу. Впрочем, Иммануил дожил до зрелых лет и успел подарить поэту троих внуков (самый знаменитый из которых - нарколог Яков Маршак). Зато другой, младший сын - Яша, красивый, нежный, поэтичный юноша, умер от туберкулеза в 1943 году. Свою боль Самуил Яковлевич излил в переводах сонетов Шекспира - белокурый синеглазый герой этих стихов был копией Яши. Вскоре за сыном отправилась и Софья Михайловна.

Они прожили вместе 42 года, не столько в любви, сколько в согласии (беды, преследовавшие их, слишком быстро развеяли романтический флер). Любил же Маршак другую женщину - впрочем, неразделенной любовью. Тамара Габбе, его редактор в «Лениздате». Она была правой рукой Маршака и его музой.

Ей он открыто посвящал стихи о любви. Софья Михайловна ее не переносила! Габбе отвечала тем же: «Терпеть не могу бабьих упреков, - пожимала она хрупкими плечами. - Вот некоторые говорят: „Я отдала ему молодость, а он...“. Что значит „отдала“? Ну, а если так, и держала бы при себе свою молодость до пятидесяти лет»...

Маленькая, очень подвижная, восторженная, Габбе не лезла в карман за острым словом, обо все имела собственное мнение и высказывала его образно и безапелляционно. Без ее одобрения Маршак не выпускал в свет ни одного стихотворения! Из-за нее, чей редакторский приговор был окончательным и обжалованию не подлежал, Самуил Яковлевич без конца со всеми ссорился. «Она знает, что такое сюжет. Что завязка, что развязка. Она одна, - жаловался Михаил Шварц, когда Габбе зарубила какой-то его рассказ. - Она знает, что такое характер. Во всяком случае уверена в этом. Уверенность - вот ее бич!».

Когда Тамара умерла, Маршак совсем сник. Теперь из близких у него оставалась одна только Розалия Ивановна. Эта аккуратная, деловитая, прямая как жердь немка появилась у Маршаков еще перед войной. И когда в 1941 по радио объявляли воздушную тревогу, Самуил Яковлевич стучал домработнице в стену: «Розалия Ивановна, ваши прилетели». Она покрывалась красными пятнами, ворчала, но на следующий день все повторялось. Иногда домработница всерьез обижалась на Маршака, тогда он нервничал и жаловался всем, что Розалия Ивановна решила его бросить и пойти в стюардессы. Без нее он бы пропал. Забывал бы днем поесть, а ночью - лечь спать. В жизни не нашел бы своего бумажника и ходил, застегнувшись не на те пуговицы. Ведь «Человека рассеянного» Самуил Яковлевич писал с себя самого - вот только улица Пестеля, где он жил до переезда в Москву, не ложилась в рифму, и пришлось взять соседнюю Бассейную.

Единственное, в чем Розалия Ивановна не имела на Маршака никакого влияния - это в вопросе о курении. Он дымил постоянно, прикуривая одну сигарету от другой, и постоянно болел воспалениями легких. Розалия Ивановна ругалась - он отшучивался: «Жил на свете Маршак Самуил, он курил и курил и курил. Все курил и курил он табак. Так и умер писатель Маршак».

«Посмотрите на Маршака, он на пять лет младше меня, а позволил себе так одряхлеть и раскиснуть, - говаривал Чуковский, которому удавалось долго сохранять форму. - Хотя чему тут удивляться: жизнь жестоко расплатилась с ним за грехи, и одинокая жизнь, которую теперь ведет Самуил Яковлевич, кошмарна»...

Опять телефон!

К счастью, у Чуковского оставались еще дети: Лида и Николай. «С такими отпрысками я ничем не рискую, - говаривал Корней Иванович. - Если у власти останутся правые, меня выручит Коля, если придут левые - Лида». Коля был убежденным коммунистом, писал романы на патриотическую тему, к примеру, «Балтийское небо». Лида - столь же яростной диссиденткой, чудом уцелевшей под крылом Маршака (она работала у него в издательстве редактором вместе с Габбе). Обоим оставшимся в живых детям было нелегко с отцом. Корней Иванович с годами становился все капризнее.

Он не выносил шума во время работы, чуть что выскакивал из кабинета и кричал домашним: «Негодяи!». Звонка телефона он тоже не выносил. В его стиле было схватить трубку и отчеканить: «Корней Иванович не может подойти, потому что умер и похоронен на Волковом кладбище». От расстроенных нервов он страдал многолетней бессонницей. Дом жил утренними известиями: «Папа спал», или «Папа не спал». Начиная с восьми часов вечера дочь, сын, внук, невестка или секретарша Клара Израилевна принимались «зачитывать» Чуковского - в ход шли романы, газеты, что угодно, лишь бы получше убаюкивало. Но и это мало помогало. «Бессоница моя дошла до предела, - жаловался Корней Иванович. - Ночами я бегаю по комнате и вою. Доходит до того, что я бью себя кулаком по своему дурацкому черепу до синяков». Когда Маршаку рассказали об этом, он и тут не пожелал уступить сопернику, запальчиво сообщив: «А я в гневе падаю на пол и кусаю ковер!»

Чудачеств у обоих к старости поприбавилось. Маршак сделался до неприличия скуп, всем твердил: «У меня ничегошеньки нету. Даже Розалии Ивановне и шоферу не могу заплатить». Чуковский расхаживал по Переделкину, как в халате, в докторской мантии, которую прислали ему из Оксфордского университета. Он выглядел чудовищно самодовольно, а сам втайне считал себя неудачником.

«Если бы я так рано не попал в плен копеек и тряпок, из меня, конечно, вышел бы очень хороший писатель. Но я стал фельетонистом, по пятачку за строчку. Ох, боюсь, когда я умру, напишут на моем памятнике: «Автор „Крокодила“! - И добавлял, имея в виду Самуила Яковлевича. - Впрочем, остаться в памяти человеческой „Сказкой о глупом мышонке“ и переводами с английского - это, может быть, еще хуже!»... Маршак так не считал и в конце жизни целиком отдался переводам. В день накануне смерти, 3 июля 1964 года, 77-летний Маршак с увлечением правил корректуру сборника стихов Уильяма Блейка. Корней Иванович, дотянувший до 87, пережил его на пять лет, но в последние годы ничего не писал. Незадолго до смерти Чуковский читал чьи-то воспоминания о Маршаке и обратил внимание на такую вещь: оказывается, свой психологический возраст Самуил Яковлевич определял пятью годами. Корней Иванович загрустил: «А мне самому не меньше шести. Жаль. Ведь чем младше ребенок, тем безусловно талантливее»...

Ирина Стрельникова

31 марта 1882 года в Санкт-Петербурге родился популярный русский писатель и поэт Корней Чуковский. Его знаменитые детские сказки в стихах «Крокодил» (1916), «Тараканище» (1921), «Мойдодыр» (1923), «Муха-Цокотуха» (1924), «Айболит» (1929) и многие другие стали классикой отечественной литературы. Даже в настоящее время многие родители воспитывают своих детей на умных и добрых сказках Чуковского. Жизнь поэта и переводчика тесно связана с другим детским писателем - Самуилом Яковлевичем Маршаком (1887-1964). Долгое время Чуковский и Маршак были добрыми друзьями, однако в 1943 году писатели всерьез поссорились и принялись конкурировать друг с другом буквально во всем: в наградах, внешности, популярности и в семейном счастье. В статье рубрики «Кумиры прошлого» мы расскажем о карьере, любви и судьбе одних из самых выдающихся детских писателей ХХ века - Корнее Чуковском и Самуиле Маршаке.

«Прибавьте зарплату, Самуил Яковлевич!» - попросила уборщица. «Голубушка, детские писатели сами копейки получают, - отговаривался жадноватый Маршак. - Приходится по выходным подрабатывать». - «Где?» - «Да в зоопарке. Я - гориллой, Чуковский - крокодилом». - «И сколько ж за такое платят?!» - «Мне - 300 рублей, а Корнею - 250». Когда эту шутку пересказали Чуковскому, он неожиданно рассердился: «Почему это у Маршака на 50 рублей больше?! Ведь крокодилом работать труднее!»

Как-то молодой Аркадий Райкин, сидя в гостях у Маршака, рассказывал такую историю. Гулял Райкин по Переделкино, учил на ходу новый монолог. Встретил его старик Чуковский, стал зазывать к себе - мол, обижусь, если не зайдете. Райкину было жалко времени, но, зная настырный характер Чуковского, он рассудил, что сопротивление бесполезно. Поднялся на крыльцо, остановился у двери, чтобы пропустить хозяина вперед.

Вы гость. Идите первым, - говорит Чуковский.

Только после вас.

Пожалуйста, перестаньте спорить. Я вас втрое старше!

Вот потому-то, Корней Иванович, только после вас и войду.

Сынок! Не погуби отца родного!

Батюшка, родимый, не мучайте себя!

Этот спор продолжался минут двадцать. Чуковский кричал: «Сэр, я вас уважаю!» - и вставал на одно колено, Райкин парировал: «Сир! Преклоняюсь перед вами!» - и опускался на оба. Потом один за другим пали ниц на заледенелое дощатое крыльцо - дело было поздней осенью…

Хоть бы подстелили себе что-нибудь, - высунулась из окна встревоженная Клара Израилевна - верная секретарша Чуковского.

Вам так удобно? - игнорируя ее, поинтересовался у Райкина Корней Иванович.

Да, благодарю вас. А вам?

Мне удобно, если гостю удобно.

Интонации Чуковского делались все более раздраженными, и ситуация давно перестала напоминать шутку.

Все правильно, - вдруг смирившись, поднялся на ноги Корней Иванович. - Я действительно старше вас втрое. А потому...

Райкин вздохнул с облегчением и тоже встал с пола. А Чуковский как рявкнет:

А потому идите первым!

Хорошо, - махнул рукой гость.

Давно бы так, - удовлетворенно сказал Чуковский, переступая порог вслед за Райкиным. - Вот только на вашем месте я бы уступил дорогу старику. Что за молодежь пошла! Никакого воспитания!

«И тут, Самуил Яковлевич, - завершил свой рассказ Райкин, - к нему подлетела секретарша. Она мигом сняла с него пальто, рукавицы, шапку, шарф. Потом Чуковский сел, по-детски вытянул ноги и закричал: «Клара Израилевна, а валенки? Крепостное право у нас дома еще никто не отменял!»

Маршаку рассказ понравился, он заразительно хохотал, вскидывая седую голову и поблескивая очками… Тут ему вдруг понадобилась какая-то бумага. «Опять Розалия Ивановна куда-то засунула мою папку! - горестно воскликнул Маршак. - После моей смерти потомки напишут про меня, как про Шекспира, что меня не было, ведь Розалия Ивановна теряет все мои рукописи!» Появляется строгая домработница Розалия Ивановна с чашкой кофе - папка обнаруживается. Маршак отхлебывает кофе: «Вечно сварите какую-нибудь гадость!» Домработница уносит чашку. Маршак вдогонку:

Куда унесли мой кофе?

Там уже ничего не осталось.

Нет, осталось.

Я вам сейчас покажу.

Маршак заглядывает в пустую чашку и ворчит: «Вот вечно ей надо доказать свое! Единственная должность, которую Розалия Ивановна может исполнять, - императрицы. Аркадий, вы не знаете, нет ли вакантного места императрицы?»

Самуил Яковлевич, вы с утра ничего не ели. Да и гость, должно быть, проголодался. Я накрою обед, - меняет тему домработница.

Розалия Ивановна, вы как солнце, - отзывается Маршак (та расплывается в улыбке). - Но плохо, когда солнца много. Мы хотим посидеть в тени и почитать стихи. Все, администрация может удалиться!

«Как же они похожи с Чуковским: два престарелых капризных ребенка! - поразился Райкин. - Да и судьбы их, если вдуматься, до странности похожи...»

Кто Пушкин, а кто Белинский

Каждый из них начинал блестяще и вовсе не как детский писатель. Чуковский до революции был чуть ли не самым «зубастым» и дерзким журналистом. Однажды опубликовал письмо: «Дорогая редакция, мне очень хочется получать ваш милый журнал, но мама мне не позволяет. Коля Р». Все понимали, что речь здесь о Николае II и его матушке, вдовствующей императрице Марии Федоровне, имевшей на государя колоссальное влияние, но доказать оскорбление императорской фамилии было невозможно. Над остроумными выпадами Чуковского хохотала вся Россия. И не только на политическую тему - от «неистового Корнея» немало доставалось и литераторам. «Сегодня прочел ваши похвалы А. Н. Толстому, - писал Чуковскому поэт Брюсов. - Не поздоровится от этаких похвал! Я начинаю вас бояться и не без тревоги думать, что однажды вы захотите обратиться к моим писаниям». Чуковский не замедлил обратиться и в результате снискал славу лучшего литературного критика современности, второго Белинского!

Маршака же (и того выше) в свое время почитали вторым Пушкиным. Блок и Ахматова ставили его поэтический дар выше собственного. Фотографию пятнадцатилетнего Самуила специально возили показывать Льву Толстому: поглядите, мол, на будущее светило русской поэзии!» (Толстой, впрочем, проворчал: «Не верю я в этих вундеркиндов. Сколько я их встречал, столько и обманулся».)

Сочинять стихи Самуил начал в пять лет, причем сначала на иврите: дело происходило в Витебске, а там даже лошади понимали исключительно древнееврейский. Дед Семы был городским раввином, дальний предок - великим талмудистом XVII века.

«Никогда не отрекайся от своего происхождения и своей веры, - твердил Семе маститый критик Стасов. - Это будет твоей темой, а значит, твоей самобытностью». Все началось с того, что пятнадцатилетний Сема приехал на каникулы к знакомым под Петербург на дачу и на любительском спектакле блеснул стихами. Кто-то из зрителей рассказал о молодом даровании Стасову, тут все и закрутилось! Через великого князя Константина, вопреки закону о черте оседлости (евреи имели право жить лишь в нескольких отдаленных российских губерниях), Маршака определили в привилегированную Третью петербургскую гимназию, где прекрасно учили древним языкам, истории, риторике. Когда же юный Сема стал опасно кашлять, Стасов составил ему протекцию у Горького, и Маршак целый год жил у жены писателя Екатерины Павловны Пешковой в Ялте. С пятнадцати до восемнадцати лет с ним носились, как с юным гением: опекали, кормили, учили, пестовали… Потом Стасов умер, Горький оставил жену ради актрисы Андреевой, а оскорбленная Екатерина Павловна уехала за границу. Всем стало не до Маршака. Сема в поисках заработка стал писать для «Всеобщей газеты» и очень скоро отправился корреспондентом в путешествие по Ближнему Востоку.

Для поэта, решившего посвятить себя национальной еврейской теме, это был подарок судьбы! Маршак своими глазами увидел вечный город Иерусалим и местечко Цора, где родился Самсон, и энтузиастов-переселенцев. Дети лавочников, мелких ростовщиков, а то и банкиров, съехавшиеся со всего мира, объединялись в сельскохозяйственные коммуны, где надо - орошали, где надо - осушали, потом пахали и сеяли, сажали эвкалипты и апельсиновые деревья, заводили скот, отбивались от набегов диких соседей - всё, как делали когда-то их далекие предки. «А назавтра, на рассвете выйдет с песней дочь народа собирать цветы в долине, где блуждала Суламифь... Подойдет она к обрыву, поглядит с улыбкой в воду - и знакомому виденью засмеется Иордан» - так писал, глядя на них, молодой Маршак.

Кроме «Сионид» - первого своего настоящего сборника стихов - Маршак привез из путешествия невесту. Они познакомились на пароходе. «Вас, наверное, зовут Юдифь», - обратился Сема к ослепительно красивой незнакомке. «Назовите автора дивных стихов, что вы давеча читали в кают-компании, и я назову свое имя», - ответила девушка. Какой-то старик, глядя на них, сказал на иврите: «Я вижу, эту пару создал сам Бог».

Свадьбу сыграли через год после знакомства, в январе 1912 года. На счастье Маршака, Софья Мильвидская оказалась столь же умна, сколь и красива: она училась на химическом факультете женских политехнических курсов. Это был на редкость разумный, равный, полноценный союз, заключенный по взаимной любви. В ближайшей перспективе у молодоженов было роскошное свадебное путешествие: на два года в Англию (Самуила пригласили продолжить образование на филологическом факультете Лондонского университета, Софью - на химическом). Жизнь ослепительно улыбалась им! Но на следующий день после свадьбы Маршак вышел в сад, приставил револьвер к виску и нажал курок. К счастью, заклинило барабан. Позже Маршак и сам не мог объяснить, что на него нашло.

Параллели пересекаются

В Англии Маршак сделал открытие: переводить чужие стихи ничуть не менее увлекательно, чем сочинять собственные. Путешествуя пешком по Девонширу, Корнуоллу, Ирландии, он в считаные месяцы до блеска усовершенствовал свой английский и принялся за Роберта Бернса, Уильяма Вордсворта, Уильяма Блейка и, конечно, Шекспира.

Между прочим, примерно в то же время по Англии бродил и Чуковский. Его, начинающего журналиста, командировали туда «Одесские новости». Как и Маршак, Чуковский увлекся в Англии переводами. Только вот английского Корней Иванович так толком и не освоил. Он учил его по самоучителю, потрепанному и лишенному половины страниц. Во всяком случае, главы, посвященные произношению, отсутствовали полностью. И слова Чуковский привык произносить так, как они пишутся: к примеру, «writer» у него звучало как «вритер».

Чуковский вообще был самоучкой: его выгнали еще из 5-го класса гимназии по указу о кухаркиных детях. Ведь он - сын прачки, да еще и незаконнорожденный. У юноши не было даже отчества: Ивановичем он стал тогда же, когда Корнеем Чуковским, - настоящее его имя Николай Корнейчуков. «Я, как незаконнорожденный, не имеющий даже национальности (кто я - еврей? русский? украинец?), был самым непростым человеком на Земле, - вспоминал Чуковский. - Отсутствие отчества делало ту строчку, где вписывается имя и звание, короче, чем было у других, - и это пронзало меня стыдом. Мне казалось, что, когда я показываю кому-нибудь (дворнику, швейцару) свои дoкументы, все внутренне начинают плевать на меня. Особенно мучительно было мне в 16-17 лет, когда молодых людей начинают называть по имени-отчеству. Помню, как клоунски я просил при первом знакомстве, уже усатый: «Зовите меня просто Колей».

Когда Корней Чуковский стал тем, кем он стал, завел собственных детей, его разыскал отец. По чемодану и дорожному костюму было видно - приехал издалека. Корней Иванович, демонстративно не пригласив к столу (в тот час в доме обедали), увел его в кабинет, там о чем-то говорил со стариком часа два, после чего вынес чемодан за калитку, дождался, пока гость выйдет, сухо кивнул и вернулся в дом. «Почему никто не обедает?» - как ни в чем не бывало спросил у домашних Чуковский, усаживаясь за стол.

Что было бы с ним, если б не литературные способности? У незаконнорожденного шансов пробиться в люди было не больше, чем у выходца из небогатой еврейской семьи вроде Маршака. В довершение всех бед Николай и внешность имел несуразную: слишком высокий и худой, с непомерно большими руками, ногами и носом… Современные врачи предполагают у Чуковского синдром Марфана - особый гормональный сбой, приводящий к гигантизму тела и одаренности ума.

Впрочем, одаренность его дала о себе знать не слишком рано - годам к двадцати. Именно тогда Николай, начитавшись книг по философии, выстроил собственную философскую систему и принялся проповедовать ее всем, кто желал слушать. Сначала, правда, никто не желал, кроме пьяного дворника Савелия и одной барышни, живущей по соседству. Тогда Николай стал записывать свои мысли на старых газетах, поскольку другой бумаги у него не было. Отрывок из рукописи волею случая оказался в редакции «Одесских новостей»… «Мнение молодого человека парадоксально, но очень интересно», - решил редактор. За публикацию Николаю заплатили 7 рублей, и он купил себе на толкучке приличные брюки... Так из оборванца он сделался писателем.

А на той барышне Чуковский вскоре женился. Ее звали Мария Гольдфельд. Ее отец-бухгалтер мечтал выдать дочку за солидного еврея с капиталом, а вовсе не за полунищего иноверца-байстрюка, к тому же младше ее на два года. Пришлось девушке бежать из дому и втайне креститься. От гнева отца уберегла лишь кстати подвернувшаяся поездка в Англию. Да-да. В точности как и Маршак, Чуковский ездил на туманный Альбион в командировку, совмещенную со свадебным путешествием. Между прочим, вернувшись из Англии, оба облюбовали дачи в Финляндии, почти по соседству друг с другом: Маршак - в Кирву, Чуковский - в Куоккале.

А вот познакомились эти двое, ходившие такими близкими жизненными дорогами, лишь в 1918 году. Свел их Горький, поручив вместе составить учебник для переводчиков. Учебник так и не создали, потому что Маршак в это время уже горел другой идеей - детской литературы - и быстро увлек ею Чуковского. Тот, впрочем, успел еще раньше сочинить «Крокодила» и «Тараканище». Просто однажды заболел его сын, и, чтобы развлечь плачущего ребенка, Корней Иванович принялся рассказывать что на ум придет, а потом записал, не подозревая, что со временем что-то подобное станет его основной профессией.

После революции журналистику пришлось оставить - зубастость становилась смертельно опасной. А детские сказки в стихах - что может быть безобиднее? Недаром однажды Чуковский написал Маршаку: «Могли погибнуть ты и я, но, к счастью, есть на свете у нас могучие друзья, которым имя - дети!» С Маршаком произошла примерно та же история. Очень рано, задолго до борьбы с так называемым космополитизмом, Самуил Яковлевич почувствовал, что быть поэтом, чья самобытность связана с еврейской темой, при коммунистах не стоит. И постарался сделать так, чтобы о его «серьезных» стихах поскорее забыли. Много позже, когда кто-то из знакомых раздобыл у букиниста томик «Сионид» и подарил Самуилу Яковлевичу, тот впал в панику, книжицу самолично уничтожил, а с незадачливым дарителем раздружился.

Впрочем, и с детской поэзией все сначала пошло не так уж и гладко. В 20-х годах выдвигалась идея, что новый советский человек должен с младенчества воспитываться по-новому, так сказать, привыкать к суровой правде жизни, а все эти сказки и фантазии: «Детки в клетке», «Сказка о глупом мышонке», «Багаж» - только вводят детей в заблуждение. «Они же грубо уродуют человеческую природу, искусственно подгоняя взросление детей!» - горячился Маршак. Точку в споре поставил Горький: «Ребенок до десятилетнего возраста требует забав, - решил он, - и требование это биологически законно».

И сразу же Маршак сделался значительной фигурой в ленинградском издательском мире. Он издавал детские журналы, основал издательство «Лендетгиз» и сам его возглавил, с пеной у рта убеждал всех попавших в его поле зрения интересных людей непременно писать для детей. Так он кроме Чуковского уговорил моряка Житкова, зоолога Бианки и еще десяток вполне серьезных, взрослых поэтов и писателей: Зощенко, Берггольц, Каверина, Хармса, Шварца... Он приходил, стучал в дверь - отрывисто, энергично, как будто выстукивал два слога: «Мар-шак!». Врывался в дом, вцеплялся в человека мертвой хваткой и не уходил, пока не добивался своего.

В 1937 году вокруг Маршака снова стали сгущаться тучи. Его авторов - Хармса, Заболоцкого - арестовывали одного за другим «за связь с террористической группой Маршака». Сам он при этом остался на свободе - говорят, что, когда Сталину показали очередной «расстрельный список» с именем Самуила Яковлевича, тот проронил: «А Маршак у нас хороший детский писатель». Вскоре «хорошему детскому писателю» дали в Москве роскошную квартиру на улице Чкалова.

Он получил даже право заступаться за других. К примеру, за Чуковского, у которого вечно возникали сложности - то с публикацией «Тараканища», то «Мухи-Цокотухи», то «Мойдодыра». В такие моменты Чуковский неизменно обращался к Маршаку, тот шел к Горькому, Горький - еще куда-то, и все улаживалось. При этом самого Чуковского к Горькому с некоторых пор не пускали, и, говорят, не без стараний Маршака. Отношения между двумя корифеями детской литературы были непростыми, недаром общие знакомые сочинили эпиграмму: «Уезжая на вокзал, Маршак Чуковского лобзал. А приехав на вокзал: «Ну и сволочь», - он сказал. Вот какой рассеянный с улицы Бассейной».

А в 1943 году Чуковский с Маршаком поссорились всерьез. Корнею Ивановичу вернули из издательства рукопись «Одолеем Бармалея», Самуил Яковлевич на этот раз помочь отказался, сочтя сказку неудачной. «Стишки действительно слабоваты, но ведь речь идет о солидарности, - жаловался Чуковский. - Маршак открылся предо мною как великий лицемер и лукавец!» Маршак, славившийся своей обидчивостью (однажды он запретил пускать на порог своего дома четырехлетнюю девочку, утверждавшую, что «Человека рассеянного» сочинила ее няня), не здоровался с «неблагодарным Корнеем» целых 15 лет!

Поссорившись, они принялись конкурировать буквально во всем: у кого больше правительственных наград (со временем награды просто посыпались на обоих), кого легче запоминают наизусть дети, кто моложе выглядит, о чьих чудачествах ходит больше анекдотов. Наконец, кто счастливее в семье. Вернее, менее несчастен.

Человек рассеянный с улицы Пестеля

С обоими судьба обошлась ох как круто! Маршак очень любил своего первого ребенка - дочь Натанель. «Девочка тихо спит в своей корзинке на ящике, тихонько посапывает носиком, относясь равнодушно к окружающему миру. Впрочем, из корзинки уже показалась ножка в белом чулочке. Значит, проснулась. Я ей немного утром поплясал. Дитя - радость». Таких записей в его дневнике за 1915 год немало. А 22 октября этого проклятого года случилось страшное. Был день рождения Самуила, собрались гости, и в суете никто не заметил, как полугодовалая Натанель подобралась к кипящему самовару. Она ошпарилась и погибла. Много лет спустя Маршак говорил, что ни он, ни его жена так и не смогли оправиться от этого удара.

Вскоре у них родился сын Иммануил. Совсем малышом он подхватил скарлатину и получил тяжелейшее осложнение на почки. Не раз врачи предрекали его скорый конец, и это в свою очередь прибавило седых волос Самуилу Яковлевичу. Впрочем, Иммануил дожил до относительно зрелых лет и успел подарить поэту внуков (самый знаменитый из которых - нарколог Яков Маршак). Зато другой, младший сын Яша, красивый, нежный, поэтичный юноша, умер от туберкулеза в 1943 году. Свою боль Самуил Яковлевич излил в переводах сонетов Шекспира - белокурый синеглазый герой этих стихов был копией Яши. Через 10 лет за сыном отправилась и Софья Михайловна.

Супруги прожили вместе 42 года, не столько в любви, сколько в согласии (беды, преследовавшие их, слишком быстро развеяли романтический флер). Любил же Маршак другую женщину - впрочем, неразделенной любовью. Тамара Габбе, его редактор в «Лендетгизе». Она была его правой рукой и музой. Ей он открыто посвящал стихи о любви. Софья Михайловна Тамару не переносила! Та отвечала тем же: «Терпеть не могу бабьих упреков, - пожимала она хрупкими плечами. - Вот некоторые говорят: «Я отдала ему молодость, а он...» Что значит «отдала»? Ну а если так, и держала бы при себе свою молодость до пятидесяти лет...» Маленькая, очень подвижная, восторженная, Габбе не лезла в карман за острым словом, обо всем имела собственное мнение и высказывала его образно и безапелляционно. Без ее одобрения Маршак не выпускал в свет ни одного стихотворения! Из-за нее, чей редакторский приговор был окончательным и обжалованию не подлежал, Самуил Яковлевич без конца со всеми ссорился. «Она знает, что такое сюжет, что завязка, что развязка. Она одна, - жаловался Евгений Шварц, когда Габбе «зарубила» какой-то его рассказ. - Она знает, что такое характер. Во всяком случае, уверена в этом. Уверенность - вот ее бич!»

Когда Тамара умерла, Маршак совсем сник. Теперь из близких у него оставалась одна только Розалия Ивановна. Эта аккуратная, деловитая, прямая как жердь немка появилась у Маршаков еще перед войной. И когда в 1941-м по радио объявляли воздушную тревогу, Самуил Яковлевич стучал домработнице в стену: «Розалия Ивановна, ваши прилетели». Она покрывалась красными пятнами, ворчала, но на следующий день все повторялось. Иногда домработница всерьез обижалась на Маршака, тогда он нервничал и жаловался всем, что Розалия Ивановна решила его бросить и пойти в стюардессы. Без нее он бы пропал. Забывал бы днем поесть, а ночью - лечь спать. В жизни не нашел бы своего бумажника и ходил, застегнувшись не на те пуговицы. Ведь «Человека рассеянного» Самуил Яковлевич писал с себя самого - вот только улица Пестеля, где он жил до переезда в Москву, не ложилась в рифму, и пришлось взять соседнюю Бассейную.

Единственное, в чем Розалия Ивановна не имела на Маршака никакого влияния - это в вопросе курения. Он дымил постоянно, прикуривая одну сигарету от другой, и постоянно болел воспалением легких. Розалия Ивановна ругалась - он отшучивался: «Жил на свете Маршак Самуил, он курил, и курил, и курил. Все курил и курил он табак. Так и умер писатель Маршак».

«Посмотрите на Маршака, он на пять лет младше меня, а позволил себе так одряхлеть и раскиснуть», - говаривал Чуковский, которому удавалось долго сохранять форму, несмотря на все собственные несчастья.

У меня зазвонил телефон

Любимая дочь Корнея Ивановича Мурочка, самая одаренная, но и самая слабенькая, умерла в возрасте 11 лет от туберкулеза. Сын Боба погиб в 1942-м в ополчении. За ним последовала жена. В глубокой старости Чуковский предпринял было попытку снова жениться и сделал предложение своей верной секретарше Кларе Израилевне. Но та, и без того натерпевшаяся от капризного поэта, в ужасе бежала от него и вскоре эмигрировала в Израиль.

К счастью, у Чуковского оставались дочь Лида и сын Николай. «С такими отпрысками я ничем не рискую, - говаривал Корней Иванович. - Если у власти останутся красные, меня выручит Коля, если победят недовольные - Лида». Коля был убежденным коммунистом, писал романы на патриотические темы, к примеру «Балтийское небо». Лида - столь же яростной диссиденткой, чудом уцелевшей под крылом Маршака (она работала у него в издательстве редактором вместе с Габбе). И Коле, и Лиде было нелегко с отцом. Корней Иванович с годами становился все капризнее.

Он не выносил шума во время работы, чуть что - выскакивал из кабинета и кричал домашним: «Негодяи!» Звонка телефона он тоже не выносил. В его стиле было схватить трубку и отчеканить: «Корней Иванович не может подойти, потому что умер и похоронен на Волковом кладбище». От расстроенных нервов он страдал многолетней бессонницей. Дом жил утренними известиями: «Папа спал» или «Папа не спал». Начиная с восьми часов вечера дочь, сын, невестка или, до своего бегства, Клара Израилевна принимались «зачитывать» Чуковского - в ход шли романы, газеты, что угодно, лишь бы получше убаюкивало. Но и это мало помогало. «Бессонница моя дошла до предела, - жаловался Корней Иванович. - Ночами я бегаю по комнате и вою. И бью себя кулаком по дурацкому черепу до синяков». Когда Маршаку рассказали об этом, он и тут не пожелал уступить сопернику, запальчиво сообщив: «А я в гневе падаю на пол и кусаю ковер!»

Чудачеств у обоих к старости поприбавилось. Маршак сделался до неприличия скуп, всем твердил: «У меня ничегошеньки нету. Даже Розалии Ивановне и шоферу не могу заплатить». Чуковский расхаживал по Переделкино, как в халате, в докторской мантии, которую прислали ему из Оксфордского университета.

Он выглядел чудовищно самодовольным, а сам втайне считал себя неудачником. «Если бы я так рано не попал в плен копеек и тряпок, из меня, конечно, вышел бы очень хороший писатель. Но я стал фельетонистом, по пятачку за строчку. Ох, боюсь, когда я умру, напишут на моем памятнике: «Автор «Крокодила»!» И добавлял, имея в виду Самуила Яковлевича: «Впрочем, остаться в памяти человеческой «Сказкой о глупом мышонке» и переводами с английского - это, может быть, еще хуже!» Маршак так не считал и в конце жизни целиком отдался переводам.

В день накануне смерти, 3 июля 1964 года, 76-летний Маршак с увлечением правил корректуру сборника стихов Уильяма Блейка. Корней Иванович, дотянувший до 87, пережил его на пять лет, но в последние годы ничего не писал. Незадолго до смерти Чуковский читал чьи-то воспоминания о Маршаке и обратил внимание на такую вещь: оказывается, свой психологический возраст Самуил Яковлевич определял пятью годами. Корней Иванович загрустил: «А мне самому не меньше шести. Жаль. Ведь чем младше ребенок, тем талантливее...»