За что украинская глянцевая пресса ругает Ани Лорак и Иосифа Кобзона? Зачем Львовская книжная ярмарка отказалась от русских издательств и почему этим недовольны украинские литераторы? Почему в России не будет официального Года культуры Польши и Англии, но это не отменяет сотрудничества людей театра, кино, литературы и музыки? Может ли украинский запрет на российские товары распространяться на книги и музыкальные диски? Разрыв договоренностей в области культуры – отказ от политики или от искусства? Почему современный художник не может не заниматься политикой? Понимают ли российские художники, по каким причинам их могут не приглашать за границу?

Марек Радзивон, директор Польского культурного центра; Олег Дорман, режиссер документального кино, автор фильма "Подстрочник"; Александр Иличевский, писатель; Александра Коваль, директор Львовского книжного форума; Юрий Володарский, литературный критик (Киев); Марианна Кияновская, поэт, переводчик (Львов).

В видео- и радиотрансляции в воскресенье и понедельник в 18 часов, в радиоповторе - в среду в 22. Ведет программу Елена Фанайлова

Елена Фанайлова: О культуре и политике на фоне военных действий на востоке Украины, о вызовах времени, о том, что должен делать человек культуры в предлагаемых обстоятельствах.

За нашим столом сегодня – Олег Дорман , режиссер документального кино, автор очень известного фильма "Подстрочник"; Марек Радзивон , директор Польского культурного центра. По скайпу с нами будет Александр Иличевский , писатель. Он сейчас находится в Израиле.

Начнем с сюжета о Львовском книжном форуме. Львовские издатели отказались принимать российских издателей в этом году, и это вызвало большой скандал в украинском культурном мире. Польша отказывается от проведения Года культуры в России. Стало известно, что Англия тоже отказывается от государственной поддержки своих культурных программ с Россией. Я уже не говорю о том, что Латвия и Литва запретили въезд на свою территорию известным российским поп-певцам – Кобзону, Валерии и Газманову – за их публичную позицию по Крыму и вообще по Украине. А украинские глянцевые журналы критикуют, наоборот, своих коллаборантов, например – певицу Ани Лорак за то, что она приезжает в Москву получать какие-то премии. Противоречивый и важный клубок вопросов.

Как культурный менеджмент участвует в сложившейся ситуации и что должны чувствовать и делать люди культуры в этих обстоятельствах?

Я записала Александру Коваль , директора Львовской книжной ярмарки.

Александра Коваль: С предложением к нам пришли члены общественной инициативы "Экономический бойкот", которая действует во Львове еще с Евромайдана, когда ребята начали бойкотировать товары, выпускаемые членами Партии регионов. Они считают, что люди могут проголосовать против чего-то, не покупая какие-то товары и нанося ущерб производителям, а покупая российские книги, мы финансируем государство-агрессора, которым сейчас выступает Россия в отношении Украины.

Сначала я с этой позицией не согласилась, потому что это очень далеко – книги, экономика, патроны, которые покупаются на эти налоги… Но, поразмыслив некоторое время, проконсультировавшись, все-таки мы решили не приглашать российских издателей, потому что война, и во время военных действий иначе быть не может. Надо подождать, агрессия закончится, и тогда мы посмотрим, что можно будет вернуть обратно. Но все-таки мы вместе с бойкотным комитетом решили, что было бы неправильно лишать людей тех книг, к которым они привыкли, тех российских книг, которые они любят, и особенно тех аналогов, которых пока нет в Украине, которые не переведены на украинский язык. Поэтому издателей не будет, а будут книги и писатели.

Елена Фанайлова: А как это технически возможно, если издатели не сопровождают своих писателей?

Александра Коваль: Подключатся какие-то фонды. Например, Людмила Улицкая приезжает к нам при содействии одного российского фонда. Владимира Войновича приглашает его издательство. И возможно, украинские книготорговые компании либо филиалы российских издательство пригласят российских писателей. Кстати, у нас российские издательства впервые появились еще в 2009 году на коллективном стенде России, а до того их не было. И, собственно, на самом стенде издательств тоже не было, там были представлены книги, и книги представлял организатор стенда, издательство ОГИ, с которым у нас и дальше, я надеюсь, сохранятся хорошие отношения, дружеские, и в будущем они приедут. Главное нам сейчас не найти врагов, которых не существует, не создать себе этих врагов в своей среде общения. У нас есть общее дело, и мы должны через все эти испытания, которые сейчас выпали на нашу долю, пройти спокойно и с достоинством.

Елена Фанайлова: А не было ли среди русских писателей, кого вы хотели бы пригласить, кто отказался бы к вам ехать?

Александра Коваль: Да нет, не было таких.

Елена Фанайлова: Если говорить о более широком поле, в которое вынужденно ставит людей культуры эта военная ситуация, вот сейчас стало известно, что Польша отказалась от проведения Года культуры в России по тем же причинам, что и вы закрываете для русских издательств Львовскую книжную ярмарку: пока не закончатся военные действия. Что вы думаете об этом польском решении? Насколько оно параллельно решению вашему, понимаете ли вы поляков в этом смысле?

Александра Коваль: Да, я понимаю их решение, оно чисто политическое. В Польше тоже существует дискуссия по этому поводу, многим людям кажется, что надо использовать любые возможности, любые средства для того, чтобы донести свою позицию и дискутировать. Но мне почему-то кажется, что сейчас такие сложились обстоятельства, что дискуссия не получается. Мы говорим свое, россияне говорят свое, а друг друга не слышим. Это мы наблюдали на недавнем Конгрессе Россия – Украина, который организовывал Фонд Ходорковского. Вроде бы все соглашаются, что надо прекращать эскалацию напряженности, но на какой почве нам дальше строить свое понимание – почему-то общей платформы не нашлось. Так мне показалось.

Елена Фанайлова: Еще и ведущие европейские редакторы либеральных газет обратились к Евросоюзу, что его позиция должна быть гораздо более жесткой по отношению к России сейчас. В частности, Адам Михник, главный редактор издания “Газета Выборча", был одним из главных фигурантов этого обращения.

Марек Радзивон: Я бы хотел поговорить про Год России и Польше и Польши в России, а не про войну в Украине. Уже несколько месяцев назад, после того, как российские военные появились в Крыму, в начале марта, было понятно, что Год Польши в России не будет иметь какой-то официальной "шапки", что мы будем избегать официальных встреч на высоком уровне. Что, скорее всего, открытие не будет торжественным, не будет министров и премьер-министров…

Елена Фанайлова: Я уточню, это уровень переговоров Лавров-Сикорский.

Марек Радзивон: Да, это переговоры министров иностранных дел и двоих министров культуры, российского и польского. Решение отменить Год Польши в России, это решение, с одной стороны, политическое, конечно. Но надо отдавать себе отчет, я это всегда подчеркиваю и сам себе это тоже повторяю, что на самом деле мы же не отменяем культурных связей. Мы не в состоянии их отменить, во-первых. Во-вторых, никто не хочет отменять культурные связи, а мы отменяем официальный Год Польши в России.

Что касается решений на политическом уровне, что касается министров, что касается каких-то правительственных договоренностей. За последние несколько дней в Москве и от друзей, и от московских журналистов я слышал такой вопрос: как же так, у нас не будет никаких связей, не будет польского кино, мы не сможем читать польские книги, или вы не будете издавать польские книги. Ничего подобно!

Елена Фанайлова: Или, например, не будет следующего приезда ваших замечательных режиссеров на следующую "Золотую маску".

Марек Радзивон: Да. Так что мне кажется, что очень важно напомнить самому себе тоже, что отменяем Год, потому что он был бы какой-то поверхностной сценографией, которая закрывала бы проблемы, которые существуют, очень серьезные проблемы. И мы попытались бы создать такую искусственную сценографию, за которой будем прятать и молчать на темы действительно очень сложные. Тут разногласия, связанные с войной с Украиной, оккупацией Крыма, возникают разногласия на самом элементарном уровне, которые касаются элементарных понятий и ценностей. Поэтому мы отменяем такой вот официальный Год.

Елена Фанайлова : Олег, прокомментируйте эту ситуацию. Я думаю, что есть культура, как живое тело, и есть инструментарий. В частности, мы сейчас, как мне кажется, говорим о более аккуратном использовании инструментария. Бойкоты и заявления людей культуры – это важный способ обращения к общественному мнению?

Олег Дорман : Приходит пациент к доктору, кладет перед ним результаты своих исследований и ждет ответа. Доктор долго смотрит, морщит лоб. Пациент ему задает вопрос: "Доктор, я буду жить?" Доктор отвечает: "А смысл?"

Это я к тому, что я, как этот пациент, очень хотел бы услышать самый простой ответ на ваш вопрос. Его нет. Мне кажется, что все решения плохие, но ответа, как часто бывает в самых главных вопросах жизни, нет для всех, но для каждого в частности еще как есть ответ. Скажем, я не пойду в компанию, которая мне неприятна, и не позову к себе в дом людей, которые мне несимпатичны. Разные могут быть какие-то принуждающие обстоятельства, но если их нет, я не позову. Чего же тут спорить?! Кто-то позовет неприятных людей, а кто-то не позовет.

Елена Фанайлова : Ради высших целей, например.

Олег Дорман : Я не знаю, чем будет руководствоваться каждый конкретный человек, отдельный человек. Я думаю, почему это все приобретает, этот спор вокруг бойкотов, накал. Потому что на самом деле подспудно мы решаем один из самых главных экзистенциальных вопросов человеческой жизни. Каждый из нас рождается сам. И постепенно обнаруживаем себя членами разных сообществ – сообщество семьи, сообщество друзей, группы в детском саду. Потом выясняется, что мы граждане той или другой страны. Мы исполняем бесчисленные другие роли одновременно. Какой из этих ролей руководствоваться в той или в другой жизненной ситуации? Я должен рассуждать, например, как гражданин или как отец? Как отец или как сочинитель, верный каким-то высоким духовным идеалам? Как сочинитель или как друг? Я считаю, что эти вопросы общего ответа не имеют и иметь не могут. Недаром более мудрый человек, чем я, правда, по-немецки сказал, что “лишь тот достоин счастья и свободы, кто каждый день идет за них на бой”. Видимо, он подразумевал, что невозможно раз и навсегда решить вопроса свободы, я уж не говорю о счастье. Это постоянное искусство жить и война. Это я пытаюсь объяснить, почему такой накал приобретает вопрос о бойкоте.

Вопрос о добре и зле – о твоей ответственности. Я отвечаю за то, что делает правительство моей страны. Это очень непростой вопрос. Скажем, я считаю, что, да, отвечаю. Мне очень это неприятно сейчас, но я считаю, что, да, отвечаю. Считает ли, например, польское правительство, что я, гражданин России, отвечаю за действия моей страны? Видимо, считает. Я с ними согласен. Думаю, что есть много людей, людей честных, мужественных и порядочных, которые не согласны нести такую ответственность. Не я аннексировал Крым. Я могу понять их правоту. Я просто не могу, находясь на моем месте, с моим сердцем, с ними согласиться.

Елена Фанайлова : Если бы вас подвергли бойкоту, не позвали б ваша реакция какова бы была?

Олег Дорман : "Не до грибов, Василий Иванович", - сказал бы я цитатой из другого анекдота. Какие фестивали! Это ведь старый как мир вопрос.

Елена Фанайлова : Саша находится в зоне военных действий в Тель-Авиве. Прошлая программа была с участием Володи Рафеенко, писателем из Донецка, который выехал в Киев. Он сказал, что самая большая проблема – думать. Когда у тебя взрываются снаряды под окнами, когда ты слышишь выстрелы, самая большая проблема – это сохранение разума и критического отношения к тому, что происходит.

Александр, о ваших вызовах вы что-нибудь расскажете нам?

Александр Иличевский : Говорить о том, что у нас нарушены какие-то культурные контакты с ХАМАС, и сожалеть по этому поводу совершенно не приходится.

Я бы прокомментировал то, что сказал Олег, что я услышал по поводу бойкота. Вне всякого сомнения, эта ситуация, в которой уже ничего не поделаешь. Вне всякого сомнения, ты отвечаешь за то, что происходит в твоей стране, как она себя ведет по отношению к другим странам. Мне кажется, тем не менее, несмотря ни на что, люди культуры должны оставлять друг для друга с обеих сторон возможность диалога и возможность каким-то образом сеять мир, бороться с помощью какого-то культурного смысла с тем, что происходит.

Я вспоминаю 60-е годы, диссидентское движение, когда происходили нелегальные контакты с Западом. При всей гражданственной ответственности того же Бродского, уверен, он не слагал с себя ответственность за поступки СССР. Он всегда подчеркивал свою гражданственность. Тем не менее, он был открыт миру. Мы тоже должны быть открыты миру и с пониманием относиться ко всякого рода официальной напряженности между нашими странами.

Елена Фанайлова : Если бы вас лично позвали на какой-то фестиваль литературный в Берлин, во Францию, а потом -спасибо, писатель Иличевский, вы как человек, ответственный за политику президента Путина… в вас мы не нуждаемся, пока не кончится война. Какова ваша внутренняя реакция?

Александр Иличевский : Это было бы глубокое сожаление. Ничего тут не поделаешь.

Елена Фанайлова : Еще в 2008 году один очень уважаемый мною человек из мира питерской неподцензурной литературы, известный критик, участник многих литературных жюри, сказал (а это была русско-грузинская война): "Пока цивилизованный мир, пока европейский мир не устроит России бойкоты по всем направлениям, в т. ч. и по направлениям культуры, Россия, к сожалению, не сможет измениться по-настоящему. Потому что не можем сделать так, чтобы гражданское общество контролировало свое правительство". Есть и такая радикальная точка зрения. Я не говорю, что она единственно правильная. Но я говорю о том, что бойкоты по-прежнему выглядят как политические инструменты. И отказывать человеку культуры в том, что он может иметь свою позицию и довольно жесткую в том числе, мне кажется, совершенно неверно.

Я слышу порой такое мнение, что человек культуры не должен ни заниматься политикой, ни интересоваться политикой. Это искажает его как художника. Это вредит творчеству, это вредит личности. Я с этим не согласна. А что вы об этом думаете?

Марек Радзивон : Я с этим тоже не согласен. Мне кажется, что у этой точки зрения есть, я бы даже сказал, непонимание того, чем является и политика, и культура. Мы привыкли в нашей части Европы к тому за последние 50-60 лет, а может быть и с 1917 года, что политика – это грязное дело, что лезть туда нельзя приличным людям, что повлиять ни на что мы не можем. Я как раз считаю, что политика это не только президентские выборы, которые могут быть фальсифицированы или могут проходить честно. Политика – это мое ежедневное поведение в моем подъезде. Это выборы человека, который в нашем районе занимается уборкой или чем-то таким в нашем доме, в нашем подъезде. Мы решаем наши вопросы через честное голосование на таком элементарном уровне. А дальше происходит то же самое, на самом деле – на уровне города, страны, в каких-то международных отношениях. В этом есть некий эскапизм, попытка уйти от части нашей ежедневной жизни, уйти в какую-то внутреннюю эмиграцию и сказать – это не мое, я в этом участвовать не хочу. Но очень часто бывает так, что если мы говорим, что мы не интересуемся политикой, мы далеки от политики, к сожалению, тогда политика начинает интересоваться нами. Это намного хуже.

Елена Фанайлова : Два главных поэта в моей жизни – это Чеслав Милош и Иосиф Бродский. Это люди, которые еще как интересовались политикой. Они были включены в нее - Милош как один из героев Второй мировой, подпольщик в Варшаве, потом как дипломат и эмигрант, а Бродский как политический заключенный, потом тоже эмигрант, который политикой интересовался до конца своих дней. Мне кажется, что это такая дискриминация даже людей культуры – вы такие как бы слабоумные, вам политикой не надо интересоваться.

Олег Дорман : Я продолжаю свою тему поневоле – о невозможности разделить разные роли. Политика отделена от искусства, искусство отделено от нравственности, нравственность отделена от науки, наука отделена от физика, физика отделена от химии только в голове у человека.

А что происходит на самом деле? Я бы печально, немного гротескно, но зато на убедительном примере продемонстрировал. Вот не хотят в какой-то стране видеть талантливого певца, несмотря на весь его талант. Может он взять свой талант, завернуть в папиросную бумагу, положить в бархатную коробочку и отправить его туда без себя, т. е. может он свой талант отделить от себя? Нет. И они не могут. Невозможно это отделить. А чего тогда говорить?

Елена Фанайлова : Некоторые хотят этого отделения. Такие претензии к людям культуры – не занимайтесь политикой.

Олег Дорман : Я не хотел бы услышать от них, как они способны разделить политику и культуру. В качестве полемического соображения я бы даже сказал, что политика – это, в конце концов, то, чем становится или, увы, не становится культура. Потому что с политической точки зрения, которую мы на секунду можем допустить, смысл писать и читать, в особенности, книги, слушать музыку и смотреть на красивые произведения живописи в том, чтобы человек становился лучше, он становился иным и вел себя по-человечески. А эти понятия о человечности вырабатывает для нас культура или то, что мы называем словом культура. В том смысле, мне кажется, совершенно неважно, насколько человек образован. Важно, насколько он просвещен. Иногда просвещает одна-единственная прочитанная книга, иногда просто мамина колыбельная или бабушкина сказка. Но в конечном счете, если тут возможен какой-то конечный счет, настоящий результат бабушкиной сказки в том, чтобы внучек не аннексировал Крым.

Елена Фанайлова : Саша, интересуетесь ли вы политикой? Как вы как художник себя в этом видите?

Александр Иличевский : Когда мне было 20 лет, я был абсолютно аполитичным товарищем. В этом возрасте я натолкнулся на какое-то обширное интервью Иосифа Бродского, где буквально вся полоса газеты была посвящена рассуждениям Бродского о будущей геополитической ситуации в мире. Все его рассуждения сводились примерно к тому, что всех нас поглотит Китай. Я прочитал все это и в сердцах сказал: "Как же он может интересоваться политикой". На что мне мой тогдашний приятель сказал: "Прекрати! Это же все-таки расширение кругозора". Уже окончательно мне стало понятно, что от политики уйти нельзя, именно после прочтения Милоша. У него есть стихотворение 1944 года, где он говорит о том, что такое ад. Ад – это то, куда ты попадаешь тогда, когда ты ступаешь за изгородь. Мы должны покинуть свою изгородь. Это так. Потому что вся цивилизация создана с помощью слов и речений, с помощью слов и коммуникаций. Культура и словесное творчество – это некое сотворчество с тем, что создает цивилизацию и прочее. Если всерьез заниматься словесностью, от политики никуда не деться.

Елена Фанайлова : Предлагаю реплику Юрия Володарского . Он известный литературный критик в Киеве, один из редакторов журнала "Шо". Он был одним из противников этого бойкота. Я у него спросила – не изменил ли он свое отношение к этому, не стал ли сложнее воспринимать.

Юрий Володарский : Нет, я не думаю, что что-либо усложнилось. Скорее, упростилось. Потому что стали известны некоторые обстоятельства. И в силу этих обстоятельств, мне кажется, можно сказать, что это решение было принято под достаточно сильным давлением. Эта кампания бойкота всех российских товаров докатилась до Львовского форума такой дурацкой волной, которая накрыла хороших, ни в чем неповинных людей. Мне кажется, что форум как таковой, в лице президентов форума Александры Коваль, вовсе не хотел этого делать. Он скорее вынужден это делать. Получилось так, что форум оказался заложником ситуации.

По-прежнему, я считаю, что это решение неправильное. Вообще, решение о бойкоте и российской книги просто глупое. Потому что книга – это немножко другое. Это не консервы, это не продукция легкой или тяжелой промышленности. Те деньги, которые книга приносит в российский бюджет, я думаю, они мизерные по сравнению с теми репутационными потерями, которые в результате получил форум. Получается такой абсурд. Скажем, книги таких людей, которых очень трудно упрекнуть в негативном отношении к Украине, могут не продаваться на форуме или продаваться только с наклейками, с российским триколором. Я не думаю, что Владимир Сорокин или Лев Рубинштейн такому решению порадуются. В лучшем случае поймут и просто промолчат.

Можно продолжить этот ряд. Не только же с книгами такая ситуация. Можно бойкотировать, например, диски российских исполнителей – Андрея Макаревича, Юрия Шевчука, людей, которые оказывали и оказывают Украине всемерную поддержку, выступают против путинского режима. Стричь под одну гребенку в этой ситуации категорически неверно.

Елена Фанайлова : Я поставила бы вопрос более широко. Ситуация, которая сейчас сложилась в российско-украинском конфликте, вынуждает людей культуры, так или иначе, реагировать. Игнорировать российско-украинский конфликт невозможно. Не занимать какую-то из сторон тоже довольно трудно. Существует ли какая-то универсальная тактика поведения человека культуры и менеджера культуры?

Юрий Володарский : В том-то и дело, что универсальной тактики здесь нет и быть не может. Попытка выработать такую универсальную тактику ведет к роковым упрощениям, как в случае с бойкотом российских издательств. Наверное, нужно просто противостоять глупости. Если получается какая-то глупость, значит, нужно об этом говорить. Вот бойкот российской книги, маркирование российских книг, разговоры о том, что нужно лицензировать российскую книгу, нужно квотировать ее сейчас. Хорошо, ладно, ради Бога. Давайте посмотрим, как именно это делать, какой дискриминации кто будет подвержен. Одно дело – ограничить доступ в Украину дешевого ширпотреба, а другое дело – если в Украину перестанут попадать хорошие книги, хорошая литература самого разного рода, аналогов которой украинские издатели не предоставляют. Получается абсурд. Мы отрезаем и русскоязычного, и украиноязычного читателя.

Если говорить о моей работе, то я могу сказать, что, наверное, у 95% книг переводных (я говорю о художественной литературе) с английского, французского, итальянского, немецкого и еще Бог знает какого, нет соответствующих украинских переводов. Их не существует по понятным причинам. Поэтому отрезать доступ к российской книге или ограничивать доступ к хорошей российской книге, мне кажется, неверно.

Елена Фанайлова : Главное – это роковые упрощения, сказал Володарский, которым неизбежно подвергается культурное поле. Оно эрозируется, когда менеджеры культуры вынуждены принимать такие решение. Эти упрощения неизбежны? Мы должны в этот момент жертвовать сложностью в силу того, что ситуация войны вообще упрощает нашу жизнь?

Олег Дорман : Не знаю общего ответа. Всякий раз по-разному. Я не думаю, что что-то можно упростить. Судя по всему, все становится только сложнее и сложнее.

Марек Радзивон : А мне кажется, что мы в состоянии отличить официоз, международные всякие соглашения, выступления в каких-то больших концертах официальных лиц от настоящего, личного, каждого отдельно участия в настоящей культуре, в такой, которая нужна каждому из нас. Мне кажется, отменяем официальное мероприятие, отменяем эту официальную шапку, но одновременно я готов сейчас назвать несколько десятков, несколько сот людей культуры русских, которых я бы хотел видеть в Варшаве, которых, я надеюсь, мы будем приглашать в Варшаву в любом случае. Мне кажется, кто сознательно заинтересован культурой вообще, безусловно, прекрасно понимает эту разницу между доверенными лицами президента и людьми, которые никогда не будет выступать в больших залах здесь, хотя они тоже очень талантливы. Чем дальше от всякого государственного официоза, тем лучше для культуры в некотором смысле. Я уверен, что очень много поляков, людей моей среды, прекрасно понимают эту разницу и умеют ее понять. В Польше тоже можно назвать примеры, например, фестивали документального кино, на которых показывают русские ленты, русское кино не то, что нам предлагают официальные российские учреждения, а то, что польские отборщики сами находят через свои связи.

Елена Фанайлова : А чем отличается этот выбор? Что предлагает официальный канал, и что ищете вы?

Марек Радзивон : Мне кажется – это очевидно. Не буду называть конкретных фамилий. Но мы же знаем список тех людей культуры, тех режиссеров и российских музыкантов, которых мы видим и в Лондоне, и в Берлине, и в Мюнхене, когда мы организуем официальные мероприятия в официальные перекрестные годы. Одновременно я готов назвать несколько фамилий российских писателей, книжки которых мы издаем в Польше, которым нелегко получить поддержку и издать свою книгу в России.

Елена Фанайлова : Я не думаю, что это причины чисто политические. Я думаю, речь идет о том типе культурной работы, которую проводят эти писатели, режиссеры, музыканты. Наверняка, польскую сторону в русской культуре интересует интерес к социальной практике, к социальной жизни людей, к реальным проблемам, которые существуют, а вовсе не к образу великой России?

Марек Радзивон : Да, я бы даже сказал, что в нашем польском восприятии России есть некоторый недостаток, некоторое упущение. Большинство поляков не говорят по-русски, не знают Москвы, не знают России, не знают здешней культурной среды. Они получают информацию ту, которую мы получаем в польских СМИ. У нас иногда не все понимают, что жизнь здесь очень интересная и бурная, что есть разные неформальные группы, есть разные произведения культуры, которые не доходят до среднестатистического поляка.

Елена Фанайлова : Боюсь, что они даже до среднестатистического русского не доходят.

Марек Радзивон : Может быть. Но я считаю, что сейчас наша главная роль, я бы не хотел ее переоценивать, конечно, но наша главная задача сейчас – налаживать связи с НКО, с неофициальными площадками, с театрами, с драматургами и с режиссерами, которые не пользуются господдержкой, которым выживать здесь довольно тяжело. Я уверен, что их произведения говорят о современной России намного больше, намного интересней, чем то, что мы можем получить в официальном прокате в госкинотеатрах.

Елена Фанайлова : Саша, мне кажется, что тема простоты и сложности одна из ваших главных и любимых. Вы лично не упрощаете себя, когда реагируете на политические вызовы времени?

Александр Иличевский : Я думаю, что это не упрощение, а выбор нового русла. Я не думаю, что внутреннее движение связано с каким-то умалением той сложности, с которой мы привыкли иметь дело. Для меня это все достаточно болезненно в том отношении, что я привык воспринимать современную культуру с более прозрачными границами, чем это было раньше. Сейчас можно писать практически в любой точке мира на своем языке. Если раньше были какие-то трудности, сейчас это очень подвижно. Ситуация войны, ситуация противостояния сразу же ущемляет тебя в этом пространстве культуры. Все границы, которые раньше для тебя были проницаемы, они становятся жестче. Ты чувствуешь себя ущемленным и вынужденным менять русло. Так что я нахожусь в состоянии не то, чтобы недоумения, а точкой экзистенциального выбора. Это довольно серьезное дело.

Елена Фанайлова : Предлагаю посмотреть интервью с Марианной Кияновской, поэт, переводчик, важная интеллектуалка западноукраинская, которая была резким противником этого бойкота. У нее есть свои аргументы. Мы начали с того, не изменила ли она свое мнение. Важно то, где она говорит о символической роли русской литературы для Украины.

Марианна Кияновская : Во-первых, я бы хотела уточнить, что моя первая и самая жесткая реакция касалась в первую очередь решения бойкотного комитета нашего, украинского. Это было какое-то решение, которое Александру Коваль, президента форума издателей, застигло врасплох. Это, по-моему, существенное уточнение. Потому что уже какие-то потом компромиссные решения принимались, после выступлений нескольких человек, которые сильно протестовали против решения бойкотного комитета – бойкотировать российскую книгу как продукт. Потом было принято несколько решений. Уже не только форум издателей выступил с официальной позицией, а уже и законодательно принято решение о квотах для российской книги на украинском рынке.

Конечно же, я не меняю взглядов. Должна сказать, что мой главный месседж, который почти всеми не был услышан, касается того, что книга не совсем товар. Я сразу пыталась сказать, что книга не может становиться заложницей политики войны и других вещей, потому что книга совершенно другого типа продукт. У него, кроме фактической, товарной, очень большая символическая ценность.

Елена Фанайлова : Для украинских читателей русской литературы, по-прежнему, остается большой символической ценностью?

Марианна Кияновская : Я отношусь к тому кругу, для которого остается. Я знаю, что многие сейчас пересмотрели свои позиции, которые касаются, в т. ч. и отношения к российскому обществу в целом, и к позициям многих интеллектуалов. Настроения очень радикализировались. Если говорить лично обо мне, то я все время буду оставаться на той позиции, что гуманитарное пространство, книга, является космополитическим, особенно во время глобализации. Самое страшное и самое опасное в этих разговорах об ограничении русской книги на украинском рынке, о запрете и т. д. – послевкусие, осадок. Через несколько лет нюансы этих дискуссий, этих разговоров уже исчезнут. Их никто не будет помнить. Будут помнить просто сам факт запрета, установление ограничений. Будут помнить слово "бойкот".

В принципе, очень страшная вещь – культурная ностальгия. На культурной ностальгии в свое время поднялся Гитлер и смог утвердить через ностальгирующую часть населения свою пропаганду. На культурной ностальгии сейчас многое выстраивает Путин. Ностальгия, кроме других вещей, включает желание какого-то своеобразного реванша. В этих играх вокруг русскоязычной книги, вокруг книги, напечатанной в России, очень много опасности я вижу именно в том, что это может в какой-то момент стать предлогом серьезных реваншистских настроений.

Я подчеркиваю, я абсолютно украиноязычный человек. Я человек в своих взглядах бескомпромиссный. Но я считаю, что в этой ситуации важен вопрос отмены всех запретов на русскую книгу, которая не несет в себе агитки, пропаганды антиукраинской, надо, чтобы украинские интеллектуалы поддержали эту возможность русскоязычной книге быть. Потому что запреты такого рода по своему характеру тоталитарны.

Елена Фанайлова : Кияновская ставит вопрос далеко вперед. Она говорит о реваншизме украинского общества, что этот запрет – это один из привычных механизмов тоталитарного. И украинцам сейчас запретить русскую книгу означало бы вернуться к своим обидам на Россию, а точнее говоря – на большую империю, которую когда-то подавляла народы. Мне кажется, это важная вещь, но ее рассуждения очень сильно опережают ту ситуацию конкретной войны, в которой сейчас оказывается Украина.

Марек Радзиван : Я не берусь и не имею права комментировать точку зрения украинских друзей просто потому, что после 5 лет жизни в Москве я не очень хорошо разбираюсь в московской и российской ситуации (смеются). Тут надо быть поскромнее, а уж в украинской я мало понимаю, к сожалению.

То, что эта точка зрения, действительно, выбегает далеко вперед, мне кажется, правильно. Может быть, мы каждый день должны немножко преувеличивать всякие угрозы, и быть сознательно более чувствительными, чем надо. С другой стороны, мне кажется, что несмотря на решение Львовского форума, мы не говорим об отмене русской и русскоязычной литературы в Украине. Это, конечно, другой вопрос и другая тема, но немножко похожа: когда я слышу о том, что в Украине притесняют русскоязычных, мой личный опыт показывает – я не знаю ни одного украиноязычного украинца, который не знает русского, но знаю много русскоязычных украинцев, которые ничего не могут сказать по-украински. Это тоже надо учитывать. А про отмену русской литературы в Украине, вообще, речи быть не может. Может быть, как раз стоит поставить вопрос специально и преувеличить.

Елена Фанайлова : Олег, что вы думаете об этой проекции в будущее?

Олег Дорман : Не мне с рылом в пуху давать советы украинцам, как им себя вести по отношению к моей стране. Вот и весь мой ответ.

Александр Иличевский : Позиция Марьяны мне абсолютно близка и прозрачна. Что Львовский форум сделал? Львовский форум сказал – давайте, мы не пустим сюда издательства как таковые, потому что в каждом издательстве могут издаваться совершенно разные авторы. У нас нет большой диверсификации на каждом рынке. Поэтому при нашей такой глобализации, монополизации, которая на книжном рынке происходит, в каждом издательстве издаются совершенно разные люди. Поэтому решение относиться к русской книге выборочно, сосредоточиться на том, чтобы на форум не было каких-то псевдоинтеллектуальных усилий, которыми полна сейчас русская культура и все остальное, абсолютно понятно и ясно.

А утверждение о том, что это слишком на вырост позиция, здесь ничего страшного нет. Потому что на самом деле, мы не вполне еще сами понимаем, с чем мы с исторической точки зрения имеем дело. Вполне возможно, что эта точка расхождения славянского мира, хотя для меня это раскол русского мира, то, что происходит сейчас, по многим причинам. Это должно быть в конечном итоге исправлено. Это должно быть залечено. Эту рану нужно будет с огромными усилиями затягивать и восстанавливать. Нужно уже сейчас думать и заботиться о непрерывности. Как говорят психологи – если вы находитесь в шоковой ситуации, вам нужно как можно поскорее выйти из этой ситуации с помощью поиска каких-то решений. Тогда посттравматический синдром будет гораздо более облегченным. Поэтому просто-напросто блокировать всякого рода культурные контакты совершенно бессмысленно. Нужно искать что-то другое.

480 руб. | 150 грн. | 7,5 долл. ", MOUSEOFF, FGCOLOR, "#FFFFCC",BGCOLOR, "#393939");" onMouseOut="return nd();"> Диссертация - 480 руб., доставка 10 минут , круглосуточно, без выходных и праздников

Самойлов Евгений Вольдемарович. Культурные запреты как фактор экономической деятельности: Дис. ... д-ра филос. наук: 24.00.01: Ростов н/Д, 2004 267 c. РГБ ОД, 71:05-9/74

Введение

Глава I. Культура как запретительный регулятив экономической деятельности 18

1.1. Культура и тип экономики 18

1.3. Культура «стыда» и «страха» как регулятив экономической деятельности 43

Глава II. Историческая динамика культурных запретов в экономике 53

2.1. Культурные запреты в экономической сфере традиционного общества 53

2.2. Культурные запреты в экономике Нового времени. 76

2.3. Современная инновационная экономика в поле культурных ограничений 93

Глава III. «Архаизация» культуры и «архаизация» экономики в период кризисного развития общества: разрушение норм запрета 122

3.1. Культурные нормы запрета и социокультурная деградация 122

3.2. «Деморализация» экономической культуры и «архаизация» норм запрета 135

Глава IV. Проблема культурных запретов в контексте социальной ответственности предпринимателя 152

4.1.Мера социальной ответственности как социокультурный ограничитель предпринимательской деятельности 152

4.2.Культурные запреты в формировании индивидуализма современного предпринимателя 174

Глава V. Социокультурные условия и ограничения процесса возникновения и развития российского предпринимательства 194

5.1. Социокультурный статус дореволюционного российского предпринимателя 194

5.2. Культурные условия формирования социальной ответственности российского бизнеса 214

5.3. Современные российские предприниматели как социокультурная общность 2,29

ЗАКЛЮЧЕНИЕ 250

ЛИТЕРАТУРА 253

Введение к работе

Актуальность исследования. Сейчас, в начале XXI в. все более явными становятся кризисные тенденции современной цивилизации, и общество, заведённое в тупик потоком технических и технологических нововведений, судорожно ищет выход во внетехнической, внеэкономической сферах. Культурная детерминанта становится той силой, которая придаёт ускорение обществу на путях выхода из кризиса. Там, где было «общество», стала «культура» (Бекинг) - один из выводов обществознания нашего времени. Главенствующее значение приобретает экспликация социокультурной сущности экономического процесса, как важнейшей конституирующей части общественного прогресса.

Природная и социальная катастрофа неизбежно продуцируется экономикой, основывающейся на голой идее прибыли. В отличие от традиционного общества, где существует целая система, как сейчас говорят «сдержек-противовесов», в виде религиозных обрядов, обычаев, ритуальных форм общения и т.д., регулирующих акты товарного обмена, в рыночной экономике подобных запретительных механизмов нет. Конечно, существует развитая система права, которая, однако, является внешней контролирующей силой по отношению к экономической стихии. Абсолютизация либеральных принципов капиталистической экономики ведет к элиминации культурно-сдерживающего начала.

Резкие изменения, произошедшие в нашей стране в ходе перехода к рыночной экономике, требующей от индивида большей индивидуальной инициативы, принятия на себя ответственности за. собственную судьбу, встречают, с одной стороны, значительное сопротивление в сложившихся «традиционалистских» культурных моделях поведения, а с другой.стороны, могут привести к дезинтеграции общества, отказавшегося от традиций в пользу безудержной новизны. Отсюда следует настоятельная необходимость

5 определения готовности человека к восприятию социальных изменений и нахождения возможных границ его поведения в «эпоху перемен».

Технократический подход к изучению экономических феноменов становится всё менее популярным, ибо современная экономика ориентируется прежде всего не на индивида как чисто экономического агента, а на целостного человека, находящегося в сложной системе взаимодействующих в обществе факторов: социальных, культурных, национальных и т.д. Отсюда понятно, что концептуальное отражение данного социального института и субъектов хозяйственной деятельности вполне возможно с точки зрения теоретической культурологии, обладающей адекватным методологическим аппаратом, позволяющим исследовать сложный континуум социокультурной ткани общества. Особо актуальной исследуемая проблема является для нашей страны, где формирование социально ответственного института предпринимиательства и соответствующего ему типа личности активного агента хозяйственных изменений является насущной и теоретически неразработанной задачей.

Степень разработанности проблемы. В своих изысканиях мы
опираемся прежде всего на классиков социокультурной мысли, исследующих
данную проблематику в самых различных аспектах: А.Смита, Б.Франклина,
И.Бентама, Дж.Кейнса, М.Маркса, М.Вебера, Р.Франка, Э.Фромма,
" Х.Ламперта, М.Туган-Барановского, П.Струве, С.Булгакова, П.Бурдье,

Т.Веблена, В.Зомбарта, Й.Шумпетера и др.

Проблемы включения субъектов экономической деятельности в
контекст культурной, социальной, политической жизни общества, их
личностные характеристики и этические нормы поведения и ориентации
рассматривались такими авторами, как А.И.Агеев, Т.И.Заславская,
Л.В.Бабаева, С.Кайманаков, Р.Хизрич, В.К.Королев, Н.Н.Куликова, Р.Хубер,
Р.Г.Апресян, Н.Н.Зарубина, Р.Фредерик, Э.Петри, Р.Рюттингер,

А.И.Пригожин и др.

Интересна позиция А.Смита, который проанализировал
противоречие между реальными параметрами экономической

деятельности людей и субъективными представлениями о ней. Отсюда выводилось значение личностного фактора для изучения феномена предпринимательства. В целом классическая политэкономия оперирует прежде всего категориями "капитал", "труд" и "сырьё", не фиксируя особенности социокультурного статуса и социальной значимости "живых" субъектов хозяйствования: "купца", "предпринимателя", "работодателя".

Капиталистический тип личности глубоко проанализирован в
классических трудах К.Маркса и Ф.Энгельса. В марксизме разрабатывались
такие категории, как "отчуждение", "капиталистическая форма

эксплуатации", "разделение труда". Всё это давало основу для критики социальной позиции капиталиста XIX века, ориентирующегося прежде всего на достижение прибыли "любой ценой". По мнению К.Маркса и Ф.Энгельса, все моральные и культурные ограничения исчезают для капиталиста, «почуявшего» повышенную норму прибыли.

Особое значение имеет серия исследований классика

социокультурной мысли М.Вебера. В его интерпретации предприниматель "протестантской аскезы" есть "идеальный тип", социальная личность, с возникновением которой связан перелом в развитии товарно-денежных отношений и социума в целом. Культурные запреты и жесткие предписания для предпринимателя этого периода связывались с выполнением религиозного долга перед собой и Богом. Именно честная, методичная, аскетическая хозяйственная деятельность являлась способом спасения души, а капитал в данной культуре воспринимался как зримое, вещественное доказательство выполненного религиозного долга. Таким образом, предприниматель "протестантской аскезы" выступал в качестве образца социальной деятельности, в чём и проявлялась его социальная значимость. При этом культурные запрещения в экономической деятельности (такие, как на трату капитала на личные нужды, на «трату» времени, на обман

7 единоверца и т.д.), хотя и обретали религиозную форму своего существования, но становились глубоко внутренним, личностным качеством предпринимателя данного типа.

Сама проблема ограничительных и запретительных норм в культуре является весьма актуальной и обсуждаемой - особенно в переломные и кризисные периоды развития общества. В ряду философов, обсуждавших данную проблематику, мы найдем и Платона, и Т.Гоббса, и М.Фуко и др.

Отметим, что в настоящее время существуют различные способы классификации норм. Так, выделяются, например, нормы общечеловеческие, национальные, классовые, групповые, межиндивидуальные. Т.Парсонс приводит другую классификацию: он выделяет нормы, устанавливающие порядки в обществе в целом и в составляющих его группах - экономические нормы, политические нормы, нормы культуры, которые относятся к области коммуникации и социализации. Для Э.Гидденса нормы, как правило, социокультурного поведения являются предписывающими или запрещающими определенный тип поведения. В этнографии и культурологии после работ Леви-Стросса сложилось представление о культуре как системе дополнительных ограничений. На запретительный характер культурных норм обратил внимание и Ю.М.Лотман. В своей структурной культурологии он высказал идею, что культура в принципе является системой норм и запретов, ограничений и разрешений. Отсюда содержание культурной нормы складывается из трех модусов: должно, запрещено и разрешено. То, что культура существует прежде всего через запреты, подчеркнул В.К.Королев.

Однако проблема совместимости норм и запретов, налагаемых культурой на человеческую деятельность, и ее реализация в хозяйственной и экономической жизни остается актуальной. Достаточно вспомнить известную работу швейцарского теолога и экономиста Артура Риха, основателя Института социальной этики в Цюрихе - «Хозяйственная этика». Продолжая исследования М.Вебера и Г.Вюнша, он ставит следующую проблему: как может человек в условиях современного индустриального

8
общества совместить заповедь (ее можно назвать запретительной нормой)
Иисуса Христа «Не можете служить Богу и Маммоне» с теми требованиями
экономической жизни, которые предъявляются к любому современному
предприятию, долженствующему быть рентабельным, прибыльным,
эффективным. Эти этические рассуждения трансформируются в концепциях,
осмысливающих сущность современного предпринимательства.

Неоклассический, рационалистический, индивидуалистический подход (Ф.Хайек и М.Фридмен) «утилитаризирует» индивида и снимает проблему его ответственности, культурной зрелости и т.д. С другой стороны, существует социально-консервативная парадигма, представления о человеке как об изначально морально-ущербном и часто иррациональном существе, которому требуются узда сильной власти, порядка, авторитета для того, чтобы направить его на путь служения обществу.

Историко-культурологический взгляд на взаимодействие норм культуры (в том числе и запретительных) и экономической сферы жизнедеятельности общества продемонстрировали такие известные исследователи, как М.Мосс, Б.Малиновский, Л.Уайт, Ж.Дюмезель и др. Для Ж.Батая современное общество с его фетишизацией экономических процессов есть общество «производственного безумия», в отличие от обществ ритуального потребления, военной предприимчивости и религиозной предприимчивости. В наиболее общем виде культурологический взгляд на историю экономики проявился в работах К.Поланьи, в которых он выделяет три основные стадии историко-экономического развития.

Таким образом, предпринятый анализ взаимодействия культуры и экономики, запретительных норм культуры и хозяйственно-экономической деятельности зафиксировал существование самых различных теоретических позиций - от признания определяющего характера нормативно-ценностной сферы на экономическую подсистему общества до идеи снятия любых моральных, религиозных ограничений в ее оценке.

Отметим также, что рассмотрение литературы по данной проблеме показывает, что феномен действия культурных норм запрета в экономике исследован вне его исторической конкретности и вследствие этого страдает некоторой абстрактностью и эмпиричностью. Научная и практическая необходимость изучения данной проблемы требуют использования как междисциплинарных подходов, так и развития уже имеющегося теоретического базиса по данному вопросу.

Объектом исследования в работе является культурная нормативность экономической жизнедеятельности людей.

Предметом исследования выступают историческая динамика и специфика воздействия «запретительных» норм культуры на экономику.

Целью диссертационной работы является рассмотрение сущности культурных запретов как регулятивов экономической деятельности.

Достижение этой цели осуществляется через решение следующих задач:

- рассмотреть культуру в качестве ограничительного механизма
экономической деятельности;

раскрыть историческую динамику культурных запретов в экономике;

дать характеристики культур «стыда» и страха» в контексте основной проблематики диссертации;

проанализировать процессы деградации и «архаизации» культуры и экономики в условиях кризисного развития общества;

Зафиксировать роль культурных запретов в определении меры
социальной ответственности предпринимателей;

Показать социокультурные условия и ограничения процесса
возникновения и развития российского предпринимательства.

Методологические и теоретические основы исследования. Данная работа основывается на социокультурном подходе к изучению сложных социальных образований. В значительной степени используются культурно-аналитические методы, разработанные такими классиками

10 обществоведческой мысли, как М.Вебер и Г.Зиммель. Культурные запреты в данном контексте рассматриваются как целостные феномены, реализующие различные функции в зависимости от социального, исторического и социокультурного контекста. Исследуемое нами явление возникает в ходе взаимодействия людей, социальных групп и общественных структур. Социальный анализ здесь осуществляется в единстве с культурными и личностными аспектами изучения проблемы. Важное значение здесь имеют работы философов ростовской культурологической школы: Ю.А.Жданова, В.Е.Давидовича, Г.В.Драча, В.К.Королева, Э.М.Лисс, ЕЛ.Режабека, О.М.Штомпеля и других.

Теоретическая конструкция диссертации строилась также с использованием диалектического метода выявления противоречий в социокультурных явлениях, диалектики свободы и необходимости, сравнительно-исторического метода, использовались элементы структурно-функционального подхода.

В ходе исследования использовался ряд теоретических концептов, сформировавшихся в современной философии и теории культуры: «редистрибутивная экономика» (К.Поланьи), «экономика физических лиц» ((Клейнер), «варваризация культуры» (Й.Хейзинга), «архаический капиталист» (М.Вебер и Ю.Давыдов), «нормы запретов» (Ю.Лотман), «культурная константа» (ЭТайлор) и др.

Научная новизна диссертации определяется тем, что в ней: - обоснована необходимость введения в оборот теоретических культурологических исследований проблемы культурных норм ограничения и запрета как культурных констант, регулирующих экономическую деятельность индивида и общества;

Выявлена специфика культурных запретов. в..традиционном.и современном обществах, связанная с процессами сакрализации, секуляризации в экономической сфере и технократической инновизацией социума;

зафиксированы социокультурные механизмы «стыда» и «страха» как ограничителей экономической деятельности;

прослежена историческая динамика негативных культурных оценок ряда экономических феноменов;

Показано, "что процессы деградации и «архаизации» культуры
включают в себя культурную аномию (разрушение не только общественно
значимых, позитивных, но и запретительных норм) и являются необходимым
контекстом «архаизации» экономики в период кризисов;

определено понятие «меры социальной ответственности» предпринимателя» - устойчивой нормативно-ценностнй структуры, включающей в себя в качестве «нижней границы» культурные запреты;

показана необходимость формирования социально-значимого индивидуализма как «внутреннего ограничителя» российских предпринимателей в контексте специфики исторического формирования экономической культуры в нашей стране

На защиту выносятся следующие основные положения: 1. Дихотомия «позитивная» - «запретительная» норма культуры является универсальной дуальной оппозицией, делающая экономическую сферу жизни общества «понятной» людям, она заставляет действовать «экономически», погружая их в определенное «смысловое поле». В традиционном обществе экономика не существовала в «чистом виде», ибо она была неразрывно связана с миром культуры, прежде всего - с сакральным, религиозным миром, где главную роль играли различного рода ритуальные запреты. В экономике «дара» и «карнавала» экономически-оправданные запреты периодически снимались в ходе праздничных мистерий, репрезентации кровно-родственных связей в актах обмена между «производителем» и «потребителем» и т.д. Культурный запрет на накопление, оборачивается здесь утверждением примата ритуализированного потребления перед производством.

В редистрибутивной экономике, где политические интересы

господствуют над экономическими, запреты идеологического и

политического толка «вписывают» экономическую деятельность в мир

«высокой политической культуры».

В рыночной экономике индивид, действующий в качестве рационального самостоятельного существа, основывается на голой идее прибыли и находится вне ценностей и норм сакрального или политического характера. В отличие от традиционного общества, где существует целая система «сдержек-противовесов» в виде религиозных обрядов, обычаев, ритуальных форм общения и т.д., регулирующих акты товарного обмена, индустриальное общество с рыночной экономикой подобными запретительными механизмами не обладает. Конечно, существует развитая система права, которая, однако, является внешне контролирующей силой по отношению к экономической стихии. Абсолютизация либеральных принципов капиталистической экономики ведет к элиминации культурно-сдерживающего начала.

2. Культурные запреты реализуются, в основном, благодаря двум социокультурным механизмам - стыду и страху. Фундаментальное противостояние «мы» и «они» (Б.Поршнев) идентифицирует, определяет и форматирует деятельность человека, в результате чего в рамках социальной общности «мы» действуют прежде всего механизмы «стыда», а по отношению к «они» регуляция происходит через «страх». Данный методологический подход вполне подходит к определению запретительных социокультурных регулятивов поведения индивида в экономической и хозяйственной сфере. В определенных исторических условиях доминантным социокультурным и психологическим механизмом, регулирующим экономические отношения, становится страх. Это характерно для обществ тоталитарного типа: там, где сильны государственные ограничения на экономическую деятельность, и для социума, находящегося в ситуации разрушительного кризиса.

13 Конечно, ни «экономика страха», ни «экономика стыда» в чистом виде не существуют, но на различных этапах исторического развития тот или иной психологический и социокультурный регулятив может превалировать.

В целом доиндустриальное общество в лице его ведущих идеологов отрицательно относилось к деятельности, связанной с получением дохода. Она оценивалась как антикультурная или, по крайней мере, внекультурная и существовала на периферии как античного, так и христианского культурных миров.

4. Современный экономический инновационный процесс развивается *
антиномичным образом. Его внешняя знаниево-рациональная компонента и
основанная на ней. собственно социальная деятельность по. внедрению
новшества входит в противоречие со сложившейся устойчиво
мотивационной системой деятельности индивида, основанной прежде всего
на самоидентификации. В результате возникает явление инновационной

14
аномии, то есть расхождения социального и ценностного в процессе
реализации новаций. Сущность инновации мы рассматриваем с позиций
динамического процессуально-противоречивого взаимодействия

социального и культурного элементов инновации. Социокультурная инновация - это то, что реализуется успешным (или неуспешным образом) в социуме, производя тот или иной социально-кумулятивный эффект. Современная цивилизация характеризуется превалированием новаций информационного плана при явной деградации запрещающей, ценностно-прескриптивной сферы. Данное обстоятельство является и одним из главнейших тормозов в реализации экономических новаций.

5. Архаизация представляет собой социокультурный процесс упрощения, примитивизации сложной социальной системы, которая, достигнув крайней точки пика кризиса, стремительно деградирует к тем формам социальной и культурной жизни, которые, казалось бы, ею давно уже пройдены.

Один из важнейших факторов, «провоцирующих» возникновение
капиталиста архаического типа, находится в сфере «наноэкономики», в
личностном, культурно-обусловленном поведении руководителей
предприятий. Именно особенности этого поведения и определяют в
значительной мере специфику российской экономики на современном
ф этапе как своеобразной «экономики физических лиц», в которой интересы

руководителей различных рангов, обусловленные их институциональным положением, играют подчинённую роль по отношению к их собственным интересам как физических лиц.

Именно в этой сфере особую роль приобретают культурно-исторические факторы, обусловливающие экономическое поведение индивида. Причем в условиях процессов архаизации культуры, несформировавшейся базовой системы ценностей и идеалов, ориентации на индивидуализм и ситуативный моральный выбор «запретительная» функция культуры ослабевает, что ведет к негативным последствиям.

6. В условиях деградирующего общества преуспевают, как правило,
люди, обладающие архаической психической конституцией. Они добиваются
успеха вследствие своей нравственной «толстокожести», моральной
ущербности, отсутствия устойчивой этико-психологической структуры
личности. Они исповедуют принципы «ситуативной этики», где добро и зло с
лёгкостью меняются местами в зависимости от их представлений о выгоде
для себя, для них в принципе не существует культурных норм запрета, хоть
как-то ограничивающих поведение, основанное на принципах
индивидуальной «пользы». Другое дело - люди, обладающие высокой
морально-психической конституцией, содержащей глубокие и наиболее
существенные культурные пласты, внутрииндивидуальное наследие
прошлых эпох. Они не способны к откровенной социокультурной редукции
своей нравственной природы, ибо человеческая развитость в данном случае
осуществляет себя в качестве прирождённого свойства индивида, системы
четко устоявшихся культурных запретов, через которые он переступить не
может.

7. Мера социальной ответственности предпринимателя как
социокультурный регулятив стабилизирует существование данного
общества, оптимизирует социальное поведение активных субъектов
хозяйствования, легитимизирует в общественном сознании институт
предпринимательства через установление определённой устойчивой
нормативно-ценностной структуры. Последняя включает в себя нижний
предел (культурный запрет), средний (норма) и верхний (идеал). На
количественной «шкале» меры социальной ответственности
предпринимателя могут быть выделены (в зависимости от приближения к
нижней отметке или к верхнему, идеальному состоянию) различные точки,
характеризующие величину, интенсивность _ и глубину.социально-,
ответственного фактора в деятельности деловых людей.

8. Понятие «социальная ответственность предпринимателя» носит
внутренне противоречивый характер, поскольку предприниматель всегда

является индивидуалистом, строящим свою жизнь и экономическую
стратегию в зависимости от собственных целей и задач. Индивидуализм и
ответственность в данном случае есть тождество противоположностей,
взаимообусловливающих и взаимополагающих друг друга. Формальным,
«зряшным» отрицанием социальной ответственности выступает

«социальная безответственность», а диалектическим - социальная свобода.

9. Культурные ограничения, выступающие в форме аскезы личного накопления, потерявшей свой религиозно-ценностный характер, могут выступить в качестве антитезы базовым моральным, культурным, социальным ценностям россиян.

Понятие "социальный индивидуализм" наиболее точно характеризует сущность социальной ответственности предпринимателя эпохи постиндустриального общества с его переориентацией на удовлетворение разнообразных и всё время меняющихся потребностей человека. Базовой чертой личности современного предпринимателя является социальный индивидуализм, который предполагает формирование «внутреннего полицейского», осознанной системы культурных запретов, самоограничений и сознательную ориентацию на социально значимые цели, в ходе реализации которых капитал работает и как средство удовлетворения общественной потребности, и как средство самореализации творческого "я", активного субъекта хозяйствования и получения прибыли как фиксации успешности предпринимательской деятельности.

Драма современного становящегося российского капитализма заключается в том числе и в том, что капитализм этот во многом носит дикий, нецивилизованный характер, что, естественно, и отрицается как мировым сообществом, так и самим российским народом.

Научно-практическая значимость исследования. Результаты диссертационной работы позволяют углубить теоретические представления в области теории культуры, социальной философии и экономической теории, связанные с проблемами культурного регулирования экономической сферы

17 общества, нахождения путей обновления российского социума. Полученные результаты можно использовать в преподавании общих и специальных курсов по культурологии, социальной философии. Они имеют значение для практической деятельности политиков и управленцев различного уровня.

Апробация работы. Основные положения и выводы диссертационного исследования докладывались и обсуждались на научных конференциях различного уровня, опубликованы в течение 1997-2004 гг. в 18 научных работах (в т.ч. в двух монографиях).

Структура диссертации. Текст работы состоит из введения, пяти глав, включающих 13 параграфов, заключения и списка использованной литературы.

link1 Культура и тип экономики link2

Проблема взаимоотношения экономики и культуры стара как мир и один из главных выводов, к которым приходит современная гуманитаристика, следующий: эти две сферы, стороны бытия общественного человека не просто влияют друг на друга, они могут существовать только через синтез, одно - через другое. «Нет никакой истории экономики..., если экономика... не находится в «смысловом поле», делающем экономику понятной людям в качестве именно «экономики» и позволяющем их соответственно вести себя «экономически». Но это «смысловое поле» индуцируется именно нравственными практиками, его «силовые линии» задаются общими понятиями о том, что «хорошо» и что «плохо», что «желанно» и что «отвратительно», что «допустимо» и что «неприемлемо», которые целиком вытекают из нравственных определений людей как людей. и лишь затем и только благодаря этому образуются определения людей как «купца», «покупателя».

Исходя из этого, Ален Турэн ставил задачу «вызволить современность из ее собственной исторической традиции, редуцировавшей - ее к (инструментальной) рационализации, и ввести тематику личностного субъекта и субъективации» .

Если брать современную эпоху, то можно, конечно, говорить об особом типе историко-культурного сознания, возникающего в том числе ив связи в отношении к современным общественным институциональным порядкам. Однако данный тип сознания ни в коей мере нельзя подменять «институциональной историей» капитализма или экономики. Важную роль здесь: играет: динамика противоречий инструментальной и нормативной. рациональности. Поэтому история современности не может быть адекватно представлена в виде «филиации этических идей» и их прогрессивного хода. История культуры - это не кумулятивный процесс накопления и «очищения» от противоречий и иллюзий определенного ценностного содержания, приводящего в конечном счете к идеалу. Новые культурные смыслы накапливаются не только и, может быть, не столько гегелевским методом «снятия» старых, а в результате реакции на возникновение угроз нравственному ядру общества со стороны инструментальной рациональности как в экономике, так ив других сферах. Это, собственно, неизбывное противоречие не преодолевается окончательным образом путем уничтожения одной из его сторон, а разрешается путем восстановления его сторон на новом уровне.

Культурологический анализ экономических проблем провел известный философ Ж.Батай, который свое исследование основывал на «теории общей экономии». В качестве базиса рассуждений он избирает проблему специфики использования прибавочного продукта и культурно-обусловленных форм его потребления. Свой закон экономии он определяет так: «Общество в целом всегда производит больше, чем необходимо для поддержания его жизни, оно располагает избытком. И суть общества обусловлена именно тем, как оно этим избытком пользуется: избыток становится причиной волнений, структурных изменений и основанием для всей истории общества». Французский исследователь тем самым показывает, что в докапиталистических обществах не было особо выделившейся функционирующей по собственным законам сферы, которая называется экономоцентристски ориентированными учеными как экономика, где действуют собственно экономические законы. Выдающийся российский культуролог М.Л.Бахтин в свое время обратил внимание на карнавальный характер средневековой культуры. Карнавал - это прежде, всего, освобождение от прежних официальных запретов и сфера свободной игровой и творческой культуры. В обществе, где производительность труда была крайне мала и существовала явная необходимость в сбережении и накоплении экономического богатства, господствовал дух снятия экономических запретов и безудержного потребления в период карнавальных мистерий. В крупных городах Западной Европы две трети годового цикла были заняты различного рода карнавалами. «Празднество (всякое) - это очень важная первичная форма человеческой культуры. Е нельзя вывести и объяснить из практических условий и целей общественного труда или - еще более вульгарная форма объяснения - из биологической (физиологической) потребности в периодическом отдыхе. Празднество всегда имело существенное и глубокое смысловое, миросозерцательное содержание. Никакое «упражнение» в организации и усовершенствовании общественно-трудового процесса, никакая «игра в труд» и никакой отдых или передышка в труде сами по себе никогда не могут стать праздничными. Чтобы они стали праздничными, к ним должно присоединиться что-то из иной сферы бытия, из сферы духовно-идеологической. Они должны получить санкцию не из мира средств и необходимых условий, а из мира высших целей человеческого существования, то есть из мира идеалов. Без этого нет и не может быть никакой праздничности».

Культурные запреты в экономической сфере традиционного общества

Представление о богатстве и бедности - это дуальная пара противоположностей, эволюционных констант культуры, которая характеризует состояние духовного мира любой эпохи. Вспомним, например, гомеровскую «Илиаду», где характеристики главных действующих лиц осуществляются в том числе и исходя из принципа обладания большим или меньшим количеством кораблей. Отсюда самый богатый царь - Агамемнон становится вождем, «царем царей», главой набега на Трою. Можно сказать, что спор Ахилла и Агамемнона по поводу обладания заслуженной или незаслуженной военной добычей (Хрисеиды и Брисеиды) является одним из первых в истории европейской культуры, где решается проблема справедливого распределения собственности и вмешательства власти в процесс этого распределения. Речь шла прежде всего не просто о прекрасных женщинах, но о возможности материального выкупа, ибо красота в представлении античного грека включала в себя не только гармонию форм, но и владение ее материальными эквивалентами в виде выкупа, богатства семьи, оружия и т.д. Однако уже у Овидия мы встречаем размышления о противоречивости человеческой натуры, которая может не устоять перед искушением богатства и власти. Лукреций в поэме «О природе вещей» говорит о неправедном богатстве, ибо всякий во время военного похода хватает добычу произвольно, заботясь лишь о самом себе. .

Античные мыслители осмысливают новые экономические феномены прежде всего через категорию меры. Когда Платон говорит о том, что богатство развращает души людей роскошью, а бедность доводит до бесстыдства, он мыслит здесь прежде всего не как социальный философ. С его точки зрения, все даруется природой человека, и его несчастье заключается в том, что он становится ненасытным, а не в количестве имущества. В этом же духе рассуждают Цицерон и Сенека, говорящие о пользе бережливости - «не быть расточительным - доход», «Высшее богатство - отсутствие жадности». Здесь важен не социально-экономический статус индивида, не размер его имущества, а нарушение гармонии и меры человеческой жизни, заключающейся в неумеренности, жажде все большей и большей роскоши. Недаром Эпикур говорил: «Довольство своим - величайшее из всех богатств».

В античности обращается особое внимание на культурные основания «извращенной» экономической ситуации. Оказывается, нарушение меры (в данном случае - обладание чем-либо сверх меры) создает особый, противный человеческой натуре тип деятельности и хмышления, направленный на бессмысленное обретение все большего количества благ, удовольствий, бессмысленного накопления денег. В литературных произведениях античности жажда суперобогащения становится принадлежностью фарсового героя, который живет по принципу, провозглашенного Горацием - «С ростом богатства растут и заботы»48. Подобный богач не спит ночью, ибо охраняет дом от грабителей, третирует и выгоняет своих детей на улицу, лишает их наследства. Для современной западно-европейской культуры характерно противопоставление двух культурных образов - героя и антигероя, буржуа-предпринимателя, обладающего трудовым этосом, и лентяя-захребетника. Ничего подобного мы не обнаруживаем в античности. И бедность, и богатство одинаково осуждаются, являются формами девиантного поведения в рамках данной культуры, нарушающего гармонию и меру.

В целом доиндустриальное общество в лице его ведущих идеологов отрицательно относилось к деятельности, связанной с получением дохода. Она оценивалась как антикультурная или, по крайней мере, внекультурная деятельность, и.существовала на периферии_ как античного,- . так. и христианского культурных миров. Вспомним "самую универсальную голову среди древних греков" - Аристотеля, который чётко разделял "хремастику" и

Античные афоризмы. Минск, 1987. С.76. собственно "экономику". Хремастика как хозяйственная деятельность, связанная с получением прибыли, считается недостойной свободного гражданина. Другое дело экономика, определяемая Стагиритом как искусство удовлетворения естественных потребностей индивида и его семьи. По природе своей человек имеет свой способ добывания пищи. Каждое живое существо также по-своему обеспечивает собственные жизненные потребности. Некоторые из людей профессионально занимаются охотой, рыболовством, земледелием или войной. Это соответствует человеческой натуре, где стремление к приобретению ограничивается естественными границами потребления.

Принципиально иной характер носит хремастика, поскольку она направлена на обогащение без всяких пределов. Возникает своего рода "дурная бесконечность", где целью деятельности является не обеспечение своей жизни и жизни близких, а бесконечное накопление денег. Сам по себе товарный акт обмена не является антикультурным актом, но именно отсюда вырастает хремастика - "искусство наживать состояние" абсурдное и антикультурное по существу. Аристотель писал: "Искусство наживать состояние бывает двояким: с одной стороны, оно относится к области торговли, с другой, к области домохозяйства, причём последнее обусловлено необходимостью и заслуживает похвалы, обменная же деятельность по справедливости вызывает порицание как деятельность, обусловленная не естественными причинами..."49. Таким образом, в античную эпоху собственно предпринимательская деятельность выключалась из культурного континуума общества, оценивалась отрицательно. Культурно-развитый индивид того времени - это тот, кто, собственно говоря, перестаёт заниматься предпринимательской деятельностью, ибо онаЛпротивначеловеческой-природе".

Культурные нормы запрета и социокультурная деградация

Современная общественная наука концентрируют своё внимание на проблемах, выражающих разрушение, деградацию, угрозы и страхи, связанные с «транзитно-революционным» состоянием российского общества. Культурологи, политологи и социологи озабочены созданием концепции национальной безопасности, обсуждают проблемы «социальной патологии» и указывают на «эпидемиологический» уровень страха. В культурологической и социологической литературе всё больше используется терминология, заимствованная из медицинской сферы и теории катастроф.: «прогрессивный паралич» (Ю.Давыдов), «распад», «агония» (Н.Моисеев), «бифуркация», «хаос» (В.Ильин), «социальная патология», «взаимоуничтожение», «распад» (А.Ахиезер), «страх», «катастрофическое сознание» (Л.Гудков, В.Шубкин, В.Ядов), «астенический синдром» (Ю.Левада). Все это терминологическое многообразие связано с заимствованием обществоведами необходимых понятий из других областей знания, вызвано недостаточностью общетеоретических разработок по данным проблемам.

Сам термин «деградация» происходит от лат. degredior (degradior) и буквально означает «сходить вниз, спускаться, выходить, удаляться». Отсюда проистекает его основное значение в русском языке: «постепенное ухудшение, снижение или утрата положительных качеств» (см.: Советский энциклопедичесаии словарь. - М.: Советская энциклопедия, 1980).. Этот термин не имеет прямого антонима, как, например, понятия прогресс» и «регресс», хотя содержательно можно описать процесс постепенного улучшения и приобретения положительных качеств. При таком понимании рассматриваемое понятие содержательно близко к термину «дегенерация», используемому в биологии, психологии и психиатрии.

Однако существуют и серьёзные содержательные различия между понятиями «кризис» и «деградация». В большинстве обществоведческих работ кризис понимается с позиций диалектической традиции, заложенной ещё Гегелем. Кризис - это естественный и неотъемлемый атрибут общественного развития. Он содержит в себе не только процессы разрушения и деструкции, но и возникновение качественно нового, прогрессивного, представляет собой в сущности своей скачок от одного качественного состояния к другому.

В этом плане интересны работы ПСорокина, посвященные проблемам социокультурной динамики. Он, продолжая диалектическую традицию и обогащая её глубоким знанием культурных изменений в России и на Западе, рассматривал кризис не как конечное, а как переходное состояние в развитии культуры. В данном случае он противопоставлял своё концептуальное видение социокультурного развития идеям ОШпенглера, видевшего в кризисе культуры её агонию, смерть, разрушение и дезинтеграцию.

В философском смысле противоположностью процесса деградации является совершенствование, движение к идеалу, более высокой форме гармонизации социального и культурного. Если совершенство (как и любой идеал) - это цель, то процесс совершенствования бесконечен (в рамках жизни отдельного человека и человечества в целом). Реализоваться этот процесс может лишь в деятельности, ибо через стремление к деятельности осуществляется процесс совершенствования бытия. Из всех благ, к которым стремится человек, одни совершенствуют его организм, другие совершенствуют его знания и разум. Но особое место среди них занимает нравственное благо, ибо оно улучшает суть человека, пробуждает спящие в

Деградация в обществе происходит как на уровне понижения объективного статуса человека, его места в системе социальных связей (потеря работы, заточение в тюрьму или в концентрационный лагерь, вынужденная миграция и т.п.), так и на уровне его духа (утрата культурных запретов, нравственных устоев и норм, усвоенных в процессе первичной социализации ценностей, значений, смыслов собственного существования). И то и другое отражается на способах, средствах, формах внешнего поведения. Что бы ни было первичным в этих процессах, они неразрывно связаны и составляют на самом деле две стороны единого процесса, взаимно обусловливая и усиливая друг друга. Этот процесс есть действительность современной жизни. Тем самым анализ выводится на уровень всего общества.

Если обратиться к истории социологической мысли, то наиболее близок к такому пониманию деградации П.Сорокин, который выделяет два её признака: понижение ранга и разрушение единства данной группы. Противоположность социальной деградации - социальное продвижение103.

Понятие «деградация» близко по смыслу к понятию «девиантность», но содержит принципиальное отличие. Термин «девиантность» обозначает социальное явление, выражающееся в относительно массовых и устойчивых формах человеческой деятельности, не соответствующих официально установленным или фактически сложившимся в данном обществе нормам и ожиданиям. Возникает вопрос: в чём состоит критерий отклонения и какова его направленность? С точки зрения Я.И.Гилинского, отклоняющееся поведение может быть как со знаком «минус» (негативное, отрицательное), так и со знаком «плюс» (позитивное: например, научное, художественное, техническое творчество, требующее значительных интеллектуальных, эмоциональных усилий, на которые не способен «средний» человек)104. Деградация же - это процесс и результат девиантности со знаком «минус», включающий в себя процесс разрушения существующих в обществе запретов. Именно характеристики девиантности...служат показателем, «зеркалом» общественного бытия и «качества» населения.

Поэтому когда сталкиваешься с людьми, отвергающими эти основные, базовые представления, не сразу находишься, как им возразить. Представьте себе человека, который настаивает на том, что мочиться в лифте — его неотъемлемое право; что всякий, кто его оспаривает, есть нацист/ сталинист/ инквизитор/ мракобес, и что он сам, назло врагам свободы, просто обязан мочиться в лифте, потому как запрет на это отважное действие приведет к установлению в стране мрачной клерикальной диктатуры, шариата саудовского образца, фашизма и костров инквизиции.

Именно в таком затруднительном положении оказываешься, пытаясь что-то возразить устроителям выставки «Запретное искусство»; сама выставка прошла уже некоторое время назад, сейчас продолжаются вызванные ей споры и судебные разбирательства.

Недавно я увидел фотографии ее экспонатов; икона Богоматери, с проемами, заполненными черной икрой вместо ликов, Распятие с орденом Ленина на месте лика Спасителя и другие подобные произведения. Почему это может именоваться «искусством» — непонятно. «Художниками» обычно называются люди, создающие художественные произведения; люди, которые ничего не создают, а только уродуют то, что создали другие, должны бы называться каким-то другим словом.

Средневековый художник желал обратить внимание зрителей на Бога; он изображал события истории спасения. Создание иконы, фрески или картины было исповеданием веры, актом послушания истине. Преп. Андрей Рублев, Джотто, или Ян Мемлинг не занимались самовыражением; они выражали в красках истины веры. (Замечу в скобках, что их помнят, их работами восхищаются спустя столетия; кто будет помнить «Запретное искусство» через 15 лет?) Потом произошло определенное смещение — художники стали уделять больше внимания красоте тварного мира, человеческого тела, плодов, деревьев и облаков. И в этом можно найти нечто доброе — художник помогал зрителю увидеть мир по-другому, почувствовать красоту, которую тот раньше не замечал. Постепенно, однако, дело дошло до того, что художники (или люди, себя к таковым относящие) поставили своей целью привлечь внимание к себе — причем любой ценой. В наше время нам предлагают почтить званием «людей искусства» людей крайне неискусных — неискусных в самом обычном, традиционном смысле, не умеющих обращаться ни с карандашом, ни с кистью; людей, предлагающих общему вниманию поделки, которые может составить любой школьник-второгодник, вооружившись ножницами и клеем.

От нас при этом ожидают, что мы не только согласимся считать их художниками, но и признаем за ними некий сверхчеловеческий статус, право пренебрегать моральными и культурными нормами, очевидными для всех остальных. Как пишет известный современный галерист Марат Гельман, «Художник всегда прав…. Когда у тебя есть сверхзадача, ты считаешь, что ты имеешь право на многое. Например, в фильме милиционер, который гонится за преступником, легко разбивает чужие машины. Почему? Потому что у него есть великая цель. Он хочет поймать преступника и для достижения этой цели позволяет себе преступить закон. А если любой обыватель это делает, то сразу скандал, арест».

Но в чем «сверхзадача» такого рода «искусства»? Какое послание передает автор? Такого послания просто нет; король гол. Раньше художник говорил — посмотри на волхвов, явившихся поклониться Младенцу; потом — посмотри, как солнечный свет играет в листве; авторы нынешних «инсталляций» говорят «посмотри на меня»; они визжат, кричат, кривляются, все только затем, чтобы привлечь внимание к себе. Характерен пример с «художником» Александром Бремером, который совершил акт публичной дефекации перед картиной Ван Гога.

Все это представляло бы очень ограниченный интерес — мало ли на свете людей с огромными притязаниями и скромными талантами. Однако некоторые «художники» избрали для своих игр православные святыни.

Дело тут даже не в оскорблении чувств верующих; дело в разрушении самых основании человеческой культуры. Как замечательно сказал Юрий Лотман, «культура начинается с запретов». Культура, благодаря которой мы живем в человеческом обществе, а не в джунглях, предполагает множество «нельзя» — от «не убий» до «не смей мочиться в лифте». Среди этих «нельзя» - «не глумись над Распятым». Люди, которые занимаются демонстративным нарушением самых глубоких «нельзя» которые есть в нашей культуре, эту культуру разрушают. Не случайно большевизм известен своим яростным богохульством; для того, чтобы разрушить цивилизацию, надо глумиться над ее святынями.

Разрушение моральных и культурных норм очень быстро бьет по самим разрушителям — как и по обществу в целом. Вспомним «разгромленную» выставку «осторожно, религия». После того, как несколько молодых православных разрушили ее «экспонаты», негодованию прогрессивной общественности не было предела — «погром!», «вандализм!». Но «художники» это не те люди, которые могут тут негодовать. Ведь эти молодые алтарники — тоже своего рода художники; если устроение инсталляций есть священный и неприкосновенный акт художественного самовыражения, то и их разрушение надо считать художественным актом. Молодые люди совершили то, что в артистической среде называется «перформансом». Они имеют такое же право на художественное самовыражение, что и устроители выставки, а всякого, кто попробует их ограничить, мы обвиним в попытках введения цензуры и заклеймим фашистом-сталинистом-мракобесом-инквизитором. Вам не понравился перформанс? Это Ваши проблемы, кто же виноват, что Вы так невежественны в современном искусстве. В самом деле, несколько непоследовательно настаивать на том, что «художник» имеет право на всякое безобразие и хулиганство, а потом возмущенно кричать «безобразие!» «хулиганство!». Вы имеете право на художественное самовыражение, и Вам нет дела до того, что кого-то это больно задевает? Хорошо, но тогда другие тоже имеют право на художественное самовыражение, и им тоже нет дела до того, что Вас это больно задевает. Когда люди настаивают на своем праве раздавать «пощечины общественному вкусу», а потом страшно удивляются и негодуют, сами получив пощечину, это просто инфантилизм. «Художник всегда прав?» Отлично, я тоже художник. Если права есть, они есть у всех.

Один из сторонников выставки, Сергей Зенкин, заметил: «Есть разные святыни, и одни вызывают к себе желание ернически издеваться над ними, а другие такого желания не вызывают. Скажем, никому не придет в голову издеваться над памятью жертв лагерей - гитлеровских, сталинских - неважно. А вот в отношении религии почему-то возникает такое желание». Он ошибся; с циничными шуточками на тему Холокоста легко столкнуться в интернете; отпускают их люди того же психологического типа, что и авторы выставки, только других политических пристрастий. В самом деле, если можно насмехаться над Распятым, почему бы не понасмехаться над отравленными газом? Ломая моральные запреты, «художники» ломают их не только в отношении ненавистного им христианства; они ломают их в отношении всего. Православным людям не придет в голову посмеяться чьей-то лютой смерти — но мы, увы, живем в обществе, во многом оторвавшемся от православных корней. В нем пример, показанный выставкой — над всем глумиться, над всем издеваться — может быть воспринят с энтузиазмом, который ужаснет самих «художников».

Конечно, возможности православных — и всех остальных — угощать «художников» их же фирменным блюдом, неизбежно ограниченны. Ни один оскорбленный православный не станет устраивать, например, художественную выставку, на которой будет изображать матушку художника в непотребном виде. Мы никогда не будем делать некоторых вещей. Мы поддерживаем ту самую культуру запретов, которую «художники» старательно разрушают. В конце концов, это в интересах самих «художников».

В качестве далеко немаловажной характеристики культуры мы должны удостоить внимания тот способ, каким регулируются взаимоотношения людей, социальные отношения, касающиеся человека. Здесь нельзя отойти от определенных идеальных требований и уловить, что вообще в данном случае принадлежит к культуре. Фрейд считает, что, возможно, с самого начала следовало бы заявить, что элемент культуры присутствует уже в первой попытке урегулировать социальные отношения. Не будь такой попытки, эти отношения подчинялись бы произволу, т. е. устанавливались бы в зависимости от интересов и влечений физически сильного индивида. Совместная жизнь впервые стала возможной лишь с формированием большинства - более сильного, чем любой индивид, и объединившегося против каждого индивида в отдельности. Власть такого общества противостоит теперь как «право» власти индивида, осуждаемой отныне как «грубая сила». Замена власти индивида на власть общества явилась решающим по своему значению шагом культуры. Сущность его в том, что члены общества ограничивают себя в своих возможностях удовлетворения влечений, тогда как индивид не признает каких бы то ни было ограничений.

Следующим культурным требованием, рассмотренным Фрейдом, является требование справедливости, т. е. гарантия того, что раз установленный правопорядок не будет нарушен в пользу отдельного индивида. В дальнейшем культурное развитие было направлено на то, чтобы право не превращалось в произвол небольшого сообщества (касты, сословия, племени), которое занимало бы по отношению к более широким массам положение правящего посредством насилия отдельного индивида. Конечным результатом чего должно быть право, распространяющееся на всех приносящих в жертву свои инстинктивные склонности, и никто не должен становиться жертвой грубого насилия.

По Фрейду индивидуальная свобода не является культурным благом. Она была максимальной до всякой культуры, не имея в то время, впрочем, особой ценности, так как индивид не мог ее защитить. Свобода ограничивается вместе с развитием культуры, а справедливость требует, чтобы ни от одного из этих ограничений нельзя была уклониться. То, что заявляет о себе в человеческом обществе как стремление к свободе, может быть бунтом против имеющейся несправедливости и таким образом благоприятствовать дальнейшему развитию культуры, уживаться с культурой. Но это же стремление может проистекать из остатков первоначальной, неукрощенной культурой личности и становиться основанием вражды к культуре. Стремление к свободе, таким образом, направлено либо против определенных форм и притязаний культуры, либо против культуры вообще. В результате немалая часть борьбы человечества сосредоточивается вокруг одной задачи - найти целесообразное, т. е. счастливое равновесие между индивидуальными притязаниями и культурными требованиями масс, из чего и вытекает одна из роковых проблем человечества.

В итоге мы пришли к мысли, что культура равнозначна совершенству или пути к этому совершенству. Посмотрим теперь с другой стороны.

«Культурные запреты»

Культура начинается с запретов.

Юрий Лотман

Фрейд замечает, что нельзя не заметить одного из самых важных свойств культуры - насколько культура строится на отказе от влечений, настолько предпосылкой ее является неудовлетворенность могущественных влечений. Эти «культурные запреты» господствуют в огромной области социальных отношений между людьми. Известно, что они - причина враждебности, с которой вынуждены вести борьбу все культуры. Нелегко понять, что вообще в силах заставить влечение отклониться от удовлетворения. Это совсем небезопасно: если нет экономической компенсации, то можно ждать серьезных нарушений.

Тенденция к ограничению сексуальной жизни со стороны культуры проявляется не менее отчетливо, чем другая ее тенденция, ведущая к расширению культурного круга. Уже первая фаза культуры, фаза тотемизма, принесла с собою запрет на кровосмешение - запрет, нанесший, вероятно, самую глубокую за все время рану любовной жизни человека. Посредством табу, закона, обычая вводятся дальнейшие ограничения, касающиеся как мужчин, так и женщин. Экономическая структура общества также оказывает влияние на меру остающейся сексуальной свободы. Культура действует принуждением экономической необходимости, тем самым отнимает у сексуальности значительную часть психической энергии, каковой культура пользуется в своих целях. Страх перед восстанием угнетенных принуждает ввести строжайшие меры предосторожности. Высшая точка такого развития обнаруживается в западноевропейской культуре. Запреты и ограничения преуспевают лишь в организации беспрепятственного протекания сексуальных интересов по допустимым каналам Современная культура ясно дает понять, что сексуальные отношения допустимы лишь в виде единственной и нерасторжимой связи между одним мужчиной и одной женщиной. Культура не желает знать сексуальности как самостоятельного источника удовольствия и готова терпеть ее лишь в качестве незаменимого средства размножения.

Культура не удовлетворяется уже существующими союзами, она желает связать членов сообщества либидонозно, пользуется для этой цели любыми средствами, поощряет установление сильных идентификаций между членами сообщества. Культура мобилизует все силы заторможенного по цели либидо, чтобы подкрепить общественные союзы отношениями дружбы. Для исполнения этого намерения она неизбежно ограничивает сексуальную жизнь.

Так как культура требует принесения в жертву не только сексуальности, но также агрессивных склонностей человека, становится понятнее, по чему людям нелегко считать себя ею «осчастливленными». Культурный человек променял часть своего возможного счастья на частичную безопасность. Не следует, однако, забывать, что в первобытной семье только ее глава пользовался подобной свободой удовлетворения влечений, все прочие жили порабощенными. Контраст между наслаждающимся преимуществами культуры меньшинством и лишенным этих выгод большинством был, таким образом, максимальным в начале культурного существования. Тщательное исследование живущих в первобытном состоянии племен, по замечанию Фрейда, свидетельствует о том, что свободе их влечений не позавидуешь: она подлежит ограничениям иного рода, но, пожалуй, еще более строгим, чем у современного культурного человека.

«Культурные запреты»

культурологическая концепция зигмунд фрейд

Фрейд замечает, что нельзя не заметить одного из самых важных свойств культуры - насколько культура строится на отказе от влечений, настолько предпосылкой ее является неудовлетворенность могущественных влечений. Эти «культурные запреты» господствуют в огромной области социальных отношений между людьми. Известно, что они - причина враждебности, с которой вынуждены вести борьбу все культуры. Нелегко понять, что вообще в силах заставить влечение отклониться от удовлетворения. Это совсем небезопасно: если нет экономической компенсации, то можно ждать серьезных нарушений.

Тенденция к ограничению сексуальной жизни со стороны культуры проявляется не менее отчетливо, чем другая ее тенденция, ведущая к расширению культурного круга. Уже первая фаза культуры, фаза тотемизма, принесла с собою запрет на кровосмешение - запрет, нанесший, вероятно, самую глубокую за все время рану любовной жизни человека. Посредством табу, закона, обычая вводятся дальнейшие ограничения, касающиеся как мужчин, так и женщин. Экономическая структура общества также оказывает влияние на меру остающейся сексуальной свободы. Культура действует принуждением экономической необходимости, тем самым отнимает у сексуальности значительную часть психической энергии, каковой культура пользуется в своих целях. Страх перед восстанием угнетенных принуждает ввести строжайшие меры предосторожности. Высшая точка такого развития обнаруживается в западноевропейской культуре. Запреты и ограничения преуспевают лишь в организации беспрепятственного протекания сексуальных интересов по допустимым каналам. Современная культура ясно дает понять, что сексуальные отношения допустимы лишь в виде единственной и нерасторжимой связи между одним мужчиной и одной женщиной. Культура не желает знать сексуальности как самостоятельного источника удовольствия и готова терпеть ее лишь в качестве незаменимого средства размножения.

Культура не удовлетворяется уже существующими союзами, она желает связать членов сообщества либидонозно, пользуется для этой цели любыми средствами, поощряет установление сильных идентификаций между членами сообщества. Культура мобилизует все силы заторможенного по цели либидо, чтобы подкрепить общественные союзы отношениями дружбы. Для исполнения этого намерения она неизбежно ограничивает сексуальную жизнь.

Так как культура требует принесения в жертву не только сексуальности, но также агрессивных склонностей человека, становится понятнее, по чему людям нелегко считать себя ею «осчастливленными». Культурный человек променял часть своего возможного счастья на частичную безопасность. Не следует, однако, забывать, что в первобытной семье только ее глава пользовался подобной свободой удовлетворения влечений, все прочие жили порабощенными. Контраст между наслаждающимся преимуществами культуры меньшинством и лишенным этих выгод большинством был, таким образом, максимальным в начале культурного существования. Тщательное исследование живущих в первобытном состоянии племен, по замечанию Фрейда, свидетельствует о том, что свободе их влечений не позавидуешь: она подлежит ограничениям иного рода, но, пожалуй, еще более строгим, чем у современного культурного человека.