Очень хороший священник отец Михаил был

Вот он справа на фото:

Мы были френдами в ЖЖ, а об отце Михаиле можно судить по его журналу: http://shpol.livejournal.com/

Об отце Михаиле Шполянском священник А.Шрамко

Про него просили рассказать подробнее, да и заслуживает он того, чтоб о нем поговорить.

Отец Михаил, бывший конструктор-караблестроитель, священник уже 15 лет (как раз исполнилось, когда я был у него на косе).
Еще в советские годы считался "неблагонадежным" и даже чуть было не был судим за "шпионаж" в пользу... Австралии. Единственный на то время австралийский "шпион" на весь СССР. Как же это произошло? Просто как-то в дружеской беседе он в полушутку сказанул, что, мол, в современной мировой войне, если такая случится, шансы выжить есть только у Австралии. В стороне от всего мира - незачем тратить заряды. А потому если уж есть смысл эмигрировать, то только в Австралию. Кто-то стуканул - и пошло раскручиваться "дело". В это время кто-то из его родственников был каким-то начальником в караблестроительном министерстве, а там давно была замечена какая-то утечка информации на Запад. Вот, значит, Шполянский и шпион - готовится даже сбегать в Австралию. "Дело" надутое до смешного. Как потом оказалось, в нем даже в качестве улики присутствовала жалоба, которую Шполянский написал еще 17-летним парнем с друзьями в пивном баре по поводу разбавленности пива! Многое мы еще, оказывается, не знаем о наших "органах":)

Уже вызывали на допросы... но спасла смерть Брежнева. Преследование прекратилось, хотя с работы пришлось уволиться. Хотя еще вплоть до Горбачева по Николаевской области ездил лектор и рассказывал о том, "как разоблачили шпиона Шполянского". При Горбачеве "шпион" осмелел и подал апелляцию. Приехал полковник из Москвы, дело пересмотрели (вот тогда эти все тома воочию и увидел бывший подследственный), извинились и даже предложили восстановить на работе с компенсацией зарплаты и (!) карьерного роста. Но будущий батюшка уже был верующим, его удовлетворяла работа в котельной (все оно, наше поколение дворников, сторожей и кочегаров).

Отсюда начинается и то, что поныне составляет существенную часть жизни отца Михаила. Он стал принимать к себе в семью сирот (даже одного бывшего зэка-бомжа приютил). Так возникает в Богдановке семейный детский дом. Детский дом он и сейчас считает самым главным и продуктивным в своей жизни. Но, как водится, не все так считают. В иерархии зрело недовольство, что отец Михаил занимается "не своим делом", хотя и церковь была досмотрена, и приходская жизнь была нестандартно активна. И вот настало момент, когда после его публичного на епархиальном собрании заступничества за одного гонимого священника, он сам стал гонимым . Его сняли с родного прихода и нарочито издевательски направили третьим священником в дальний приход с условием неотлучного там пребывания. Это ставило под угрозу существование детского дома, поэтому отец Михаил подал прошение о выходе за штат. Прошение было удовлетворено, но так, что "заштатное" состояние фактически превратилось в "запретное". Куда б не приходил послужить о. Михаил, настоятель тут же получал нагоняй из епархии. Поэтому отец Михаил перестал посещать храмы у себя в епархии и только бывая в Киеве сослужит на литургии у одного известного священника. Дома же по воскресеньям и праздникам служит для домашних обедницу с последующим причащением запасными Дарами. Теперь он хочет только одного - чтоб разрешили домовую церковь для детского дома, но даже в этом ему препятствуют.

В дни "оранжевой революции" выступал по телевидению с разъяснением, что принадлежность к МП не означает безусловную обязанность голосовать за "православного" Януковича. От лишения сана его спасло только то, что православная иерархия заняла нынче выжидательную позицию. Но при удобном случае не упускают повода "подсказать", что Шполянский "раскольник" и "уже почти лишен сана".

Поскольку на Украине нынче оживилась всякого прода дискуссионная жизнь, то и отца Михаила, естественно, она вовлекла. Внутрицерковные проблемы, место Церкви в обществе, межцерковные и межкофессиональные контакты... Это стало, по словам самого о. Михаила, одним из трех направлений его жизни.

Первое и главное - детский дом.

А вот третье - писательский труд. Даже у нас в минском храме продаются кое-какие его книги. Книги легко и интересно читаются. Пишется просто и о "самом главном". Там на косе я с увлечением прочитал его содержательную книжку о 10-ти заповедях . Это не скучное богословствование, а интересный разговор "от себя". Вроде как для "новоначальных", но и я (конечно тоже в определенном смысле "новоначальный") с пользой для себя прочитал. Еще раньше прочитал книгу о чудесах в православии. Вроде избитая уже тема, а подана ярко.

Так что если увидите - советую.

В холодное время года отец Михаил живет вместе с детским домом в Богдановке, а на летний сезон пербирается на ту самую Кинбурнскую косу, на которую и меня пригласил. И хотя известно мое впечаление, я не жалею уже хотя бы из-за возможности пообщаться и ближе познакомится с о. Михаилом, его родственниками, друзьями и детьми. Некоторые дети уже выросли. Ведут достойную жизнь, хотя все они из "неблагополучного" окружения. Из воспитуемых сейчас четверо - три девочки и мальчик. Что сразу отметила моя матушка, в их облике и взгляде нет чего-то такого неуловимо "детдомовского", что часто бывает у сирот. Все они, кстати, называют батюшку и матушку "папа" и "мама".

Когда я ехал на косу, я настраивался во многом спорить с о. Михаилом и спорить резко. Так оно и было:) Но о. Михаил показал себя настоящим священником и просто умным человеком. Не обижаясь на мои выпады, он старательно въезжал во все то, что я говорил. И не всегда сразу, но воспринимал все адекватно, и не просто понимал, но даже иногда переубеждался и соглашался. И вообще у нас оказалось много общих точек соприкосновения во взглядах на Церковь, какой она должна быть... А это для меня сейчас большая редкость - в последнее время даже недопонимание, а вплоть до обвинений в злобе и нелюбви к людям. Что ж.. Это моя вина - надо думать, как, кому и что говорить... Но вот под о. Михаила не надо подстраиваться. Можно расслабиться. А это же и есть отдых"

UPD юрий павлович черноморец:

"Сегодня я прошу: помолиться завтра на литургии о здравии моем, потому что я еле жив на самом деле в свои эти сорок, которые так невовремя. И помолиться об упокоении самого светлого священника которого я имел счастье знать, который очень помог во время кризиса 2004-2005 годов лично советом держаться за самое главное - за Христа, и забыть про все остальное: за отца Михаила Шполянского.
У него были недостатки, я все хорошо вижу всегда если у людей недостатки. Но он был человек рая. Именно вот так вот и было: человек не из этой реальности, а человек особый, с радостью, с солью, с Духом, с теплотой необычайной.
И я Вам скажу что мы все его убили. Мы его не жалели. Мы не хотели за него заступиться в его трудностях. Или не умели это сделать. Его убивала вся эта "система" в которую превратилась наша церковь. Нет место неформатным, живым, инициативным, неудобным. Странно, почему же всем нужно подрезать и головы по самому нижнему уровню и сердца вынимать, и руки выкручивать. Вот он умер. А все кто его убивал вольно или невольно - конечно живы.
И что делать?
И кто станет на его место?
Я не знаю.
И не знаю кто может сказать - что же делать?
Если эти времена - не самые последние - то неужели может быть еще хуже? Если мы не во времена коллективного Антихриста, то что же тогда может быть хуже?
И что делать?
В общем, не знаю уже ничего. Плачу и рыдаю за отцом Михаилом, за умирающим на моих глазах православием. Раньше оно напоминало человека в футляре, теперь все больше - только футляр. Был наш светлячок и сверчок - отец Михаил - один из немногих. Но вот он уже получил все дары - и даже страшный дар смерти.
прошу молитв - особенно за него.
Я не беспокоюсь за его душу - она не может не попасть в рай. Она уже там была, когда он жил тут. Я прошу быть едиными духовно с ним. Чтобы самим подрастать хотя бы до меры его человечности, если не можем дорасти до меры его христианства."

Священник Михаил Шполянский скончался в ночь с 25 апреля в 20.30 после продолжительной болезни, сообщает " ".

Отец Михаил родился в Санкт-Петербурге, детство и юность прошло в Украине в городе Николаеве, где окончил кораблестроительный институт, женился, вместе со всей семьей крестился, сообщает "Правмир ". В 80-е годы он работал инженером-кораблестроителем, в лесничестве, на стройке, в бригаде по декоративному оформлению помещении. В 1990 году, в возрасте 34 лет был рукоположен во иереи и получил приход в селе Старая Богдановка под Николаевом, где он прожил с семьей до последних дней.

Вместе с матушкой Аллой отец Михаил «на базе своей семьи» организовал детский дом так называемого «семейного» типа, в котором воспитывал 11 детей. Отец Михаил являеся автором многих популярных книг о христианстве. В "Живом журнале" он вел блог под именем shpol .

В 2003 году священник Михаил Шполянский был запрещен в служении, а позже отправлен за штат. О причинах наказания он рассказал на страницах "Живого журнала" :

"5 февраля 2003 г. я был запрещен в служении. Причиной была действительно описанная уважаемым kalakazo ситуация - присутствие в нашей семье приемных детей, которые, по слову правящего архиерея, должны содержаться за счет государства, а не за счет средств церкви. (Это при том, что от епархии мы не только не получали никаких средств, но даже не были освобождены от епархиального налога - 20% суммарного дохода прихода и семьи). Но владыка не мог перенести, что нам помогали спонсоры. В разговоре с главой райадминистрации нашего района владыка потребовал закрыть детский дом, а детей передать в интернат. Мотивировка - спонсоры должны помогать епархии, а не отдельным приходам.

Также «жалом в плоть» для епархии была успешная работа книжного лотка православной литературы, который мы, по благословению о. Иоанна Крестьянкина и первоначально данному (и никогда официально не отмененному) РАЗРЕШЕНИЮ ЕПАРХИИ, установили в городе. Владыке казалось, что там «крутятся сумасшедшие тысячИ доллАров» (мое предложение передать епархии ВСЮ торговлю с товарами с тем, чтобы на детдом выделялось 300 дол. в месяц, принято не было).

Последней каплей, переполнившей терпение «священноначалия», стало мое гласное предложение обсудить ситуацию с гонением на одного из клириков епархии на епархиальном собрании (до того три года вообще не собиравшемся).

Поводом же к запрещению стала опубликованная в «Вестнике РХД» статья «Церковь земная: разрывы и обрывы. Есть ли кому строить мосты?» (присутствует в поле Интернета). На основании анонимной (потом стало известно, что подписал текст Забуга) и весьма неоднозначной рецензии КДА, решением епархиального совета (при всем давлении владыки большинством только в один голос) я был запрещен в служении «за неуважение к священноначалию» временно «на период месячного отпуска до явления покаяния». При этом на мой приход был немедленно назначен специально рукоположенный для этой цели юноша (трое иереев до того от такой миссии отказались) Дмитрий Завислюк. Его охранял (от меня?) епископский пономарь с нунчаками. Завислюк был поставлен на епархиальное довольствие и регулярно доносил в епархию о моей деятельности (так, сказанные ему в автобусе моей дочкой слова «Как там поживает его величество епископ Питирим?» были классифицированы в епархии как «издевательство над священным саном»). На сегодняшний день Завислюк совершенно приход разорил, сам куда-то из села переехал, службы служатся далеко не каждую неделю, зимой храм не отапливается, везде бурьян и разруха, и даже кресты на храме и водосвятной часовне подкосились ".

"Ну а в том феврале по ходатайству прихожан (более 1000 подписей с полными данными подписавших лиц, в т.ч. 95 % всего взрослого населения нашего села, а также народные депутаты, деятели культуры, руководители предприятий и пр.) из Киева прибыла комиссия во главе с еп. Митрофаном (упр. делами УПЦ), которая отменила запрещение в служении.

После отбытия комиссии епархиальный владыка, пользуясь своим неотъемлемым правом, перевел меня служить на дальний приход с требованием находиться там постоянно. Перевезти огромную семью туда я физически не мог - хотя бы из-за отсутствия жилья (нам в Старой Богдановке для детского дома выделили ведомственное жилье). Несколько месяцев проездив туда на каждую службу (и опять же - на фоне епархиальных выговоров за то, что не нахожусь там постоянно), очень тяжело переболев (микроинсульт), вышел за штат «временно по состоянию здоровья» (епископ отпускать отказывался, требовал переезда в другую область, но митрополия дала указания отпустить «заштат»). В каком состоянии прибываю и ныне.

Еще долгое время меня всячески преследовали, не давали возможности не только сослужить (даже в соборе), но и причащаться мирским чином, обвиняли в сонме немыслимых грехов - от организации секты до «эксплуатации детей» и т.п. С зимы 2005 года пока более не трогают.

При всех тяготах происшедшего, я бесконечно благодарен Господу за все пережитое. Здесь нет возможности об этом говорить, но я действительно вижу во всем том дар бесконечной милости Отца. Слава Богу! "

Пожалуйста, поддержите "Портал-Credo.Ru"!

Денежным переводом:

Или с помощью "Яндекс-денег":

БАТЮШКА

Михаил Шполянский был конструктором военных кораблей. Потом его заподозрили в шпионаже в пользу Австралии. Он поработал каменщиком, кочегаром и бухгалтером, а потом стал священником и организовал один из первых на Украине семейных детских домов. Невероятную историю своей жизни отец Михаил рассказал Дмитрию Ларченко.

Корабли и шпионаж

С детства я хотел заниматься военными кораблями. Именно военными. Читал всякие книги про то, как устроены были первые мины или торпеды дореволюционные, и поэтому совершенно сознательно пошел в Николаевский кораблестроительный на проектирование боевых надводных кораблей. Потом был распределен в николаевский филиал Северного проектно-конструкторского бюро. Делали противолодочные корабли, корабли для погранслужбы. Много было в советском кораблестроении забавного, абсурдного, маразматического.

Потом я стал шпионом. У нас как становились шпионами - кто-то донес. Уже в горбачевские времена я узнал подробности. Я захотел разобраться, доконал КГБ - они вынесли мне так называемое официальное извинение в неправомочных действиях.

Если читали «Бумажный пейзаж» Аксенова, то помните, что там дело героя привозили на тачке. Мое принесли два человека - две огромные стопки. И первый документ, который в них был, - это где-то классе в девятом школы мы с приятелями втроем пили пиво в погребке, и нас очень возмутило, что оно совершенно очевидно наполовину состоит из водопроводной воды. Вырвав из школьной тетрадки лист (он у нас намок в пиве), мы написали горячую петицию протеста против разбавления пива. Этот листик был в моем деле.

Почему на меня доносили? Я читал очень много книг - за то десятилетие я, наверное, прочел больше, чем за всю остальную жизнь. Ну и слушал «Свободу» и «Би-Би-Си» - «Маяк» было слушать невозможно.

Доносил, как потом выяснилось, мой друг. Он хотел, чтобы его взяли в КГБ, а для этого нужно было расколоть кого-то. Он ходил за мной и все время о чем-то расспрашивал. И вот эта вся стопка - это процентов на 50-70 были его ежедневные рассказы. А слово «Австралия» в первый и последний раз прозвучало, когда я сказал: «Знаешь, Вовка, я вот думаю, что если рвать отсюда когти, то, наверное, в Австралию, потому что если все-таки будет атомная война, то это единственный континент, который, возможно, выживет, потому что он никому на хрен не нужен»… В общем с той поры еще года три во всех предприятиях города читали лекции о разоблаченном шпионе, предотвращенной попытке шпионажа.

А сам процесс разоблачения, конечно, был прекрасен. Помню, вызвали в донорский пункт… Потом мне врачи рассказали, что КГБ надо было у меня дома провести обыск. Пелевин, что еще скажешь. Кровь у меня брали до вечера, я везде самым последним в очереди, уже все разошлись, а я все на столе лежу с иголкой… А дома в это время была жена Алла, поэтому никто вообще не приходил, не звонил и не интересовался. Потом они, конечно в квартиру попали - свистнули у меня 25 рублей из заначки.

В итоге вынесли мне так называемое особое предупреждение о недопустимости подобных действий, но я это проспал, потому что наелся на всякий случай валерьянки - целую горсть выпил.

Обвинили меня в итоге не в шпионаже - вроде как разобрались, - а в антисоветской агитации. Постановление выносилось только органами КГБ, для этого не надо было никаких судебных инстанций, адвокатов, прокуроров и прочего, и оно не влекло за собой ареста. Но если такое происходило во второй раз - это уже был рецидив. До семи лет.

Вынесли постановление и отправили работать. Допуск забрали, но при этом я остался в этом КБ рисовать ящички на ватмане - бытовки на кораблях. А потом вдруг буквально в один день все рухнуло - пришло письмо из Москвы, что сотрудник КБ Шполянский разоблачен, предотвращена попытка шпионажа с его стороны в пользу иностранного государства, требуется принять срочные меры и доложить о принятии этих мер. Главное было - исключить из комсомола. Собрали первичную организацию, она проголосовала против. Ее распустили, сняли комсорга, парторгу вроде бы тоже досталось. В общем закончилось все собранием в актовом зале - там уже сидит все КБ, я почти никого не знаю, и выступает дама: «Я близко знаю гражданина Шпу… Шпе… Шпа… - Ей подсказывают: Шполянского! - А, ну да, Шпульянского, и могу подтвердить, что он постоянно подрывает наши идеологические устои!»

После исключения из комсомола иду я к директору КБ, а он говорит - все документы пришли, но пока лежат в первом отделе. Пиши быстрее по собственному желанию. А я как раз три года после распределения отработал, так что мог уходить со спокойной совестью. К нему потом, конечно, пришли, а он: «Шполянский у нас не работает, он уволился. Имел право, вот заявление».

После этого я пытался каменщиком поработать в Николаеве, но там как-то сразу потерялся, потому что меня со страшной силой пытались принять в комсомол. В общем, я плюнул на это в конце концов, и мы с семьей уехали в Россию. Я в лесничестве работал, а Алла детей воспитывала - к тому времени у нас уже двое мальчиков было.

Были мы там меньше года. «Свобода» на приемнике, кстати, исправно ловилась. В один момент я поинтересовался, что в Николаеве слышно, говорят: да никто тебя не ищет, никто не интересуется. Вернулись - я пошел работать в котельную. А город маленький… Сажусь в трамвай, одни люди подходят и говорят: «Слушай, ты что, уже вышел? А мы думали, что ты вообще за границу смотал». А другие, смотрю, отходят в другой конец, подальше. А потом, в 85-м или в 86-м, я уже не помню точно этот момент, я начал работать - в советское время это называлось шабашкой - бригада по декоративному оформлению помещений по договорам.

Мы оформляли кабинеты директоров, обшивали что-то попсовым дерматином, стены делали разноцветными - розовыми, зелеными. Любили они кафе делать - такое, чтобы там куча лампочек разноцветных мигала, чтобы в стену вделанные какие-нибудь чеканки были, все доморощенное такое.

Инженером я получал 110 рублей, а в котельной - 120-130 рублей. В шабашке - где-то рублей 600 в месяц, для нас тогда это было очень неплохо.

Перестройка

На каком-то очередном внеочередном пленуме чего-то в 1985 году Горбачев делал установочный доклад по перестройке. У нас в мастерской на полную громкость играло радио, никто молотком не размахивал: все первый раз в жизни слушали доклад генерального секретаря ЦК КПСС. Все ждали, будет ли как-то упомянуто сталинское время. И Горбачев тогда достаточно резко проехался по необоснованным репрессиям. Все захлопали. Не те, в зале - зал молчал. Мы в мастерской зааплодировали: для нас это было знаком того, что что-то действительно начинает меняться.

Следующим знаком было то, что даже к самому зачуханному газетному ларьку за час-два-три до его открытия выстраивалась очередь за «Огоньком».

А потом помню, как мы с Аллой и с друзьями пошли на пасхальную службу в кладбищенскую Всехсвятскую церковь, и там было всё как год, десять, сорок лет назад - то есть стояло оцепление милиции, и пускали туда по каким-то совершенно непонятным принципам. Мы пришли - и нам говорят: «Туда нельзя. На каком основании вы хотите туда?» Я отвечаю: «Мы прихожане этой церкви». - «Мало ли, тут все могут сказать, что они прихожане, мест всем не хватит». А настоятелем церкви был отец Валентин - я не был с ним знаком, просто знал как зовут. Я сказал: «Мы требуем, чтобы о нас доложили отцу-настоятелю Валентину, чтобы сказали, что его духовные чада стоят перед храмом, и их не пускают». В общем, впечатлили милиционера эти «духовные чада», решил он не связываться с нами и пустил. На дворе был 1987 год. А в 1988 году, хоть с виду и было то же самое - милиция стояла, - она совершенно поменяла свои функции. Милиционеры говорили, что охраняют порядок, организуют стоянку машин, и не просто пропускали - они нас вежливо приглашали в храм.

…Я умудрился побывать в церкви в очень необычной роли - был бухгалтером. Так называемые уполномоченные по делам религии меня туда пропустили, потому что так им было легче работать с церковью. Они мне рассказывали: приезжаем в храм (нужно дать в горисполком отчет о хозяйственной деятельности церквей), а в бухгалтерской книге ни один лист не сходится по вертикали и горизонтали. Это же как детская считалочка: просто набор цифр - два плюс три плюс семь… Но не сходится, и все тут.

Еще одна история: согласно инвентарной описи, две недели назад на склад были завезены 400 пачек свечей. Свечи - довольно дорогостоящее дело. Мы просим показать - нам открывают - пусто. «Где свечи?» - «Та мыши зъили». - «Что, за две недели?» - «Та мышей багато». - «А фитильки где?» - «Та мыши ж голодны». И в конце концов все - и коммунисты, и настоятель - согласились меня взять. Говорили только писать корявым почерком, чтоб не выставлять свое высшее образование.

…Конечно, государство давило на церковь. Но если ты держишься в рамках, то что ты там делаешь - проверяющим было все равно. То есть венчать можно было всего одну пару в год. А вот крестить - сколько угодно. Правда, была книга записи крещений, в которую священники обязаны были вносить подробные паспортные данные, и эта книга каждые две недели или месяц изымалась исполкомом и переписывалась. А по ней уже выносились совершенно конкретные мероприятия в адрес этих персонажей.

Но тут был очень интересный момент: городские священники жили достаточно обеспеченно. Двухэтажный дом и «волга» - это считалось нормальным. А почему было хорошо? Никто не хотел записываться в крестильные книги, и все крестили по домам. Покрестить в церкви стоило, по-моему, 5 рублей, а дома - 25 рублей. Крестили детей те же самые работники исполкомов, те же генералы. На всякий случай, чтобы бабка не сказала чего или чтобы не сглазили. Им было невыгодно разрушать эту систему. С одной стороны, священник всем доволен, потому что приезжает на «волге» на службу. С другой стороны, у них с отчетностью все в порядке, крещения сведены к абсолютному минимуму. С третьей стороны, никто не сглазит.

Церковь была единственным, пусть и неоднозначным, островком антигосударства в монолитном государстве.

Деревенская жизнь и рукоположение

Я переехал из Николаева в Старую Богдановку, чтобы выращивать помидоры. Решил попробовать новое поприще в жизни - сельское хозяйство. Мы купили дом 1905 года на берегу Лимана. Очень красиво. В малюсеньком доме был земляной пол, одна комната с одним маленьким окошком в два стекла и одна комната в четыре окошка, но только в одну раму, да крошечный коридорчик прямо в большую лужу. Мы с Аллой первое время тут жили, а дети наши - в палатке под дубом.

У нас как-то так сложилось, что родственников в селе не было и нет, для нас это была совершенно таинственная жизнь, но мы все пытались сделать: и то освоить, и это попробовать. Особенно прелестная история у нас с животноводством. Первыми у нас были кролики. Они развелись в неимоверном количестве, нарыли кучу нор, бегали везде, прыгали, поймать их было сложно - как в Австралии. Но в один день они сдохли, объевшись капусты. Так у нас со всеми было. Мы держали нутрий, уток, кур, гусей, коз, баранов, свиней и коров. Все или разбегались, или… коровы отказывались спариваться, курами в основном наши собаки питались…

Зато в деревне был храм. Это было буквально место ссылки священников, потому что приход мизерный и никакого дохода. Настоятель приезжал на несколько месяцев - и уезжал. Потом следующий…

…Доход сельского священника состоит из двух статей. Первая - это минимальная сумма - зарплата в храме: часть прибыли с продажи свечей и прочей утвари. Доход этот настолько маленький, что его может не хватить даже на уголь зимой.

Второе - это средства от так называемых спонсоров. Всегда есть люди, которые готовы помогать храму или деньгами, или какими-то работами, материалами. Тут все зависит от священника и отношений с этими людьми, потому что их средства могут пойти, допустим, на уголь храму, а могут - на уголь священнику, это совершенно индивидуально.

…В храм приезжали две женщины из города - вроде как хор - и две прихожанки. То есть всего было три-четыре-пять человек. В самые большие праздники - человек пятнадцать собиралось. И я там помогал то на клиросе, то, что называется, псаломщиком, то есть вел службу со стороны. Читал тексты, что-то показывал, а дома сидел и изучал все это дело по книгам.

В то время служил здесь отец Владимир. Он был старше меня лет на десять и внешне был очень похож на индуса: черный длинный хвост волос, собранных сзади. Прихожанам он, среди прочего, рассказывал про йогу. Про то, как дыханием заниматься, как диету блюсти. Потом отец Владимир уехал, приехал отец Николай. Потом отец Борис, еще один отец Владимир - может, я кого забыл.

Однажды я уехал по какой-то своей нужде, вернулся, прихожу на службу, а мне хороший такой дедок, Степан Игнатьевич, говорит: «Миш, тебя попросил отец Борис Мартынюк позвонить». А в 90-м году здесь нигде не было телефонов. Линии, которые на деревянных столбах, попадали, порвались. Столбы местные жители на дрова порезали… В общем, как-то я до него дозвонился, и этот отец Борис мне говорит: «А ты подрясник и крест уже купил?» - «В каком смысле?» - » Ты что, не знаешь, что это нужно с собой привозить?» - «Куда привозить?» - «А ты, что, ничего не знаешь?» - «Не знаю». - «Ну ты даешь, - говорит, - у тебя через десять дней рукоположение в Кировограде. Я же приезжал с уполномоченным Шурыгиным, с комиссией неделю назад. И местные прихожанки попросили, чтобы тебя им в священники рукоположили». Я говорю: «А мне чего не сказали?» - «Я не знаю, я думал, с тобой это согласовано». - «А что делать?» - «Езжай к епископу».

Я полетел тогда в Псково-Печерский монастырь к своему духовнику, он говорит: «Ну что, уже не ты решил, это воля Божья. А раз за тебя решили - давай, езжай к епископу». Да и древнее правило требует, чтобы священников выбирал приход. Причем это правило было подтверждено собором 1918 года, последним предсоветским собором. Тогда РПЦ ввела очень много новаций, в том числе современный русский язык, новый календарь; но все эти реформы не были приняты, потому что они давали церкви слишком широкие возможности общения с людьми - советская власть на это пойти не могла.

Алла, конечно, плакала, но никто не был против. Очень сложно сейчас описать те эмоции, потому что, во-первых, мы были тогда молодыми, энтузиастами. Ну и жизнь была другая - все по-другому виделось. В первые послеперестроечные годы было, с одной стороны голодно и холодно, но в то же время: «Архипелаг ГУЛАГ» выходит, «Красное колесо» или еще что-нибудь такое - это приносило радость. Сейчас мы совсем по другим поводам грустим и радуемся.

Такое время было, что постоянно в церковь приходили новые люди. Приходили на праздники и хотели исповедаться-причаститься, а исповедь же такое дело, что с каждым нужно поговорить, каждому нужно, начиная от азов, объяснить, куда он попал. Мне это становилось делать все сложнее и сложнее, и я решил это записать в тетрадке. Получилась методичка про то, что такое исповедь, что такое грех, зачем вообще разговор об этом ведется и так далее.

Совершенно случайно эта тетрадка - я ее размножил - попала к московскому издателю. Он попросил разрешения ее опубликовать. Я очень удивился, но мне что, хуже, что ли? Надо - публикуй.

В общем, издатель оказался крайне порядочным человеком, поэтому теперь книги, и эта в том числе, - главный источник моего дохода, и самое главное - способ обеспечивать детей. Ведь теперь я заштатный священник, своего прихода нет, и нет тех спонсоров, что давали деньги на детский дом.

Байка про кагор

В начале 90-х причащать прихожан было нечем. А у нас недалеко гигантский винзавод был, который делал неплохое вино, в том числе кагор десятками тонн, причем лицензии у них не было. А делать хотелось. Удивительная история советских времен - ничего нет, но все есть. Я приезжал с несколькими бочками - и распространял все по епархиям.

Так вот, когда я приезжал с утра на «копейке» с прицепом, начиналось все с поиска трезвого человека. Пустой огромный цех, посреди цеха - жбан из нержавейки. В этот жбан идут две гофрированные трубы, которые уходят куда-то в бесконечность. Конечно, можно было просто шланги соединить, и кагор из одного места переливался бы в другое. Но была другая цель - чтобы каждый мог подойти и черпать. И это вино мы даже называли «корытянское».

Зрелище было, конечно, потрясающее - один помповый насос вино в этот жбан порциями наливает: ух-ух-ух, а другой с не менее колоритным звуком всасывает. Я сразу же спросил - а не бывает, что переливается? «Не переливается», - отрезали они.

Так вот, надо было налить кагор мне в бочки. Единственная там трезвая женщина сказала: «Федя шланги подтащит» - и пошла этого Федю искать. Она ушла, и я слышу только эхо: «Федя, Федя, Федя!». Федя нашелся, подтаскивает, наливает, я ему говорю: «Спасибо тебе, Федор, большое!» - «Батюшка, откуда вы имя мое знаете?» - «Работа у меня такая…» Ну и решил я закончить присказкой церковной: «Храни, Федор, веру православную». А тот вообще ни жив, ни мертв: «А откуда вы, батюшка, знаете, что жену мою Верой зовут?»

Приют

С шестого класса я выписывал журнал «Знание - сила». Там я как-то прочитал статью о том, что в Англии появилась новая форма воспитания детей-сирот. И описывался первый в стране детский дом семейного типа практически с той же конфигурацией, что здесь у нас: дети вроде бы живут в семье, но в то же время нет механизма усыновления-удочерения. Если что-то не сложилось, они могут перейти в другую семью. Там одинокая женщина взяла на воспитание семь-восемь детей. Я прочитал, и меня почему-то эта статья очень заинтересовала. Я даже своей подруге тогда говорил: «Знаешь, Ирка, вот я вырасту, у меня обязательно будет детский дом семейного типа». И забыл начисто об этом. Действительно, мало ли чего в школе скажешь.

А вспомнил, когда уже у нас был как раз такой детский дом семейного типа.

А было все вот как: мы здесь поселились, я стал священником, и около нас буквально за несколько месяцев начался какой-то водоворот самых разных людей из социально неустроенных групп.

Например, зек Гена, он во Владивостоке в интернате вырос, и с интерната до 36 лет все по колониям шатался. Выходил, грабил ларек, получал очередные три года. Ему рассказали, что где-то есть социальный приют, организованный баптистами для бездомных, и он попал в Николаев, поехал в этот приют, проспал остановку, вышел не там, спросил, где церковь. А здесь не смог объяснить, кто такие баптисты, пришел к нам и остался жить. Пришел без зубов, без документов, без ничего.

Одну девочку из Киева привезла мама, сказав, что везет ее к известному врачу-психотерапевту. Привезла и сбежала, а девочка смирилась с тем, что этот психотерапевт попом оказался, тоже прожила довольно долго.

Один раз к нам приехала молодая супружеская пара. Женились в России, ехали в Николаевскую область, к матери мужа. За время этой дороги жена умудрилась такого страха нагнать на мужа, что мы только успели их поздравить со свадьбой, муж сбежал и больше никогда не вернулся. А ей возвращаться некуда было.

Мужи выгнанные - у каждого своя история. Один поехал в Донецк, там была какая-то квартира, оставленная родителями. Оказалось, квартиру заняли родственники, и его выгнали. Потом у этого мужика в поезде украли куртку с документами, и он просто сошел в Николаеве на станции. Оказался в Богдановке, стал просить копеечку на прожитие. Он просил-просил, а я на него смотрел с совершеннейшим изумлением, потому что у него такое знакомое лицо. Спрашиваю: «Тебя как, не Володя зовут?» - «Володя». - «А фамилия - Драгун?» - «Драгун». Оказывается, я с ним полгода проучился в институте, его выгнали оттуда, потому что он проявлял чрезмерный интерес к девочкам… Он тоже остался, год-полтора где-то у нас жил, пока с женой не помирился по переписке.

Этих артистов, которых жены выгоняли, мы обычно куда-то пристраивали. А вот дети оставались - им идти было некуда. Первый ребенок - ее мама жила рядом с нами: отец утонул, а мама почти не просыхала и тоже умерла как-то с перепою. Девочке было 11 лет, а она еще в школу ни разу не ходила, у нее во рту четыре зуба выросло к тому времени. Ну вот у меня и возникла идея, как, помните, в «Голубом щенке»: «Ах, что бы такого мне сделать хорошего?»

При церкви у нас пустовал домик. Я подумал: а не взять ли пару мальчиков из интерната, какого-то человека нанять, чтобы бы за ними присматривал, жил с ними именно как семьей. Думали, что будет им всяко лучше, чем в интернате. Тогда одна наша знакомая - социальный работник - сказала, что у нее на примете есть мальчик. Папа увез его в Россию, потом потерялся, а он жил у бабушки с дедушкой. Потом те стали совсем старыми, и ребенок попал в интернат.

Поехали мы за этим Федором, Федор как-то очень надулся, ходил раздумывал. Надумал, говорит: «Я пойду к вам жить. Но только при условии, что вы со мной возьмете моего лучшего друга». А лучший друг (оказывается, уже они все обсудили) за дверью директорского кабинета подпрыгивает. Взяли и Игоря. Потом, когда сюда уже приехали, через какое-то время Игорь сообщил, что у него там младший брат остался, тоже его забрали.

…У меня было несколько достаточно обеспеченных друзей, которые в этом помогали. А где-то с середины 90-х годов нашему храму начал помогать Николаевский морской порт - самое богатое предприятие в округе. Его начальник, был, конечно, жесткий, но прекрасный человек, Валерий Оскарович Хабаров, он скончался года четыре назад.

Все деньги мы делили пополам - на нужды храма и на детей. Мы пробовали нанимать каких-то людей за детьми смотреть, но в конце концов они вошли в нашу семью. И во второй половине 90-х, несмотря на разруху вокруг, мы зарегистрировали на основе нашей семьи детский дом семейного типа.

В какой-то момент дети сами начали называть нас папой и мамой. Была удобная обходная уловка, чтобы их не заставлять говорить «дядя» и «тетя» или «папа» и «мама». Мы были «батюшка» и «матушка». Вот все в приходе зовут нас «батюшка» и «матушка», и они так называли, когда пришли. А в какой-то год буквально все вместе начали говорить «папа» и «мама».

Взаимодействие с государством - сначала, пока мы просто оформляли опекунство, это был полный бред. Опекунские деньги - 12 гривен в месяц, по-моему. Потом, когда детский дом организовали, финансирование пошло через районный бюджет, но те выделяли то ли 3, то ли 6 процентов годовой нормы. Только благодаря спонсорам и существовали. А потом нас обязали как интернат каждый месяц предоставлять чеки на покупку всех товаров, каждый день сдавать акты по списанию продуктов и расходных материалов. Потом нас начали снабжать продуктами через тендер района. Тендер выиграл какой-то восточный человек, который стал нам завозить продукты испорченные и просроченные. Но, слава Богу, он лишь где-то полгода продержался.

А в 2006 году был принят совершенно новый закон о детских домах семейного типа, который в огромной степени на нашем опыте.

Дети

В свое время я понял, что мои представления - мол, мы забираем детей из какого-то ужаса - не соответствуют реальности. Наверное, все-таки в разных интернатах по-разному. Может, просто время было такое - у всех вши, все такое запущенное… Но я приехал первый раз в интернат, зашел к директору, и он меня поразил. Я до сих пор его с большим уважением вспоминаю. Он говорит: «Знаете, мы тут детей калечим… У нас кое-какое финансирование есть, накормить мы их можем, одеть можем, но мы совершенно не можем воспитывать личность. Поддерживать дисциплину - да, все ходят строем в столовую, строем из столовой, по звонку в постель. Прошел срок - смена обуви: у одного уже подметок нет, у другого еще в хорошем состоянии - все выбрасываются, они берут новые. А итог - выпускаем на улицу восемнадцатилетних ребят, которые абсолютно не понимают, что вообще такое ответственность «.

Так вот, оказалось, что он прав. У нас была иллюзия, что там они в таком аду живут, а тут приходят в семью - и сразу нормальные отношения возникают. Думали, что они должны быть, как в детских книжках, безмерно счастливы.

Оказалось, что для них пребывание в интернате и вообще предыдущие годы жизни вовсе не воспринимаются как кошмар. Они выросли в этом, они привыкли, к тому же худшее из памяти стирается. Они регулярно сбегали оттуда, жили в теплотрассах. Воровали, курили, пили. Если приболел кто-то - возвращались в интернат. Так что, оказавшись у нас, они не считали, что должны это как-то особо ценить. Их доверие пришлось завоевывать. Совершенно не было такого: ты давай-ка веди себя по-человечески, а то отправишься назад. Потому что отправился бы с удовольствием.

Федя сейчас живет с нами, несмотря на то, что ему уже давно исполнилось восемнадцать. Закончил политехнический колледж. Очень добрый, порядочный мальчик, но, к сожалению, его очень заклинивает на неуверенности в том, что он делает. Я у него как-то спросил: «Федя, а кем ты хочешь быть?» Он ответил: «Я хочу быть начальником».

С братьями Игорем и Димой, которые появились у нас вместе с Федей, мы к сожалению, почти не общаемся. Игорь - неплохой мальчишка, но с совершенно перегоревшей системой внутреннего управления. Он не стал наркоманом или преступником, но при этом, сколько бы ни возились, пытались его определить учиться, работать, - он очень скоро оказывался в долгах, пропадал и потом отыскивался в милиции. Его поведение никогда не выходило за рамки дурости, скажем так. Это не патология, просто полная и абсолютная безответственность. И после очередного раза я сказал: «Игорь, давай ты свою жизнь нормализуй как-нибудь, в какие-то рамки введи, хотя бы отдай людям долги». Пока не отдал.

А Диму пришлось выставить за воровство. Мы как-то уехали, и пока нас не было, он украл практически все наследственные ценности, какие были: обручальные кольца, ложечки серебряные, цепочки. Все продал за копейки и ходил в ночной клуб. Я ему сказал тогда: «Дима, извини, но веди самостоятельную жизнь, мы тебя не можем больше держать у себя». У меня было обручальное кольцо чуть ли не начала XIX века, бабушкой передавалось по наследству. Я говорю так: «Вот когда заработаешь, десять гривен в месяц отдавай - это будет хотя бы знаком того, что ты понимаешь, что так нельзя делать». Он это проигнорировал, и мы практически с тех пор не общались… Как-то он пришел - пустили, переночевал. Утащил у детей компьютеры.

Но здесь есть одна важная вещь: старшие стали самостоятельными уже несколько лет назад. И то, что здесь они не росли в атмосфере насилия как нормы жизни, сыграло свою роль. Все-таки никто из них не переступил какой-то грани, которая из дурака делает преступника. Именно поэтому Дима воровал у родителей. У них есть способность чувствовать эту грань, они на свободе и не спились - и то слава Богу.

Старшая девочка - Лена - она сейчас в Николаеве работает на фирме по пошиву одежды - окончила училище, стала неплохим профессионалом. Мечтает замуж, но никто ей пока не встречается.

…Кое-кто говаривал, что все это я организовал, дабы на детях наживаться. Чтобы их эксплуатировать, чтобы государство деньги на них давало и так далее. В ответ у меня очень простое предложение: раз это так выгодно, берите детей и наживайтесь, кто же вам мешает?

То, что у нас семья священника, сдвигает границы. У Ани вообще довольно удивительная история: с 11 лет в нее влюблен один молодой человек, которому сейчас 21 год. И он все пять лет ждет, пока она вырастет, и еще готов три года ждать. И у них довольно нежные отношения.

Покурить, алкоголь - у нас нет какого-то особого запрета. Мои кровные дети - они курят. А младшие - я не против, если они выпьют глоток сухого вина. Не делаю секрета из того, что я за ужином могу водки выпить. Хотя с моей комплекцией мне это как слону комар. Короче говоря, я им особенно ничего и не запрещал, да и тяги к «запретным плодам», страсти к этому, я тоже не видел.

Современные политкорректные требования к детским домам семейного типа обязуют максимально давать возможность общаться с родственниками. Мы всегда были категорически против этого, но, слава Богу, у нас таких проблем не было - дети считали родителями нас и, как правило, никого видеть не хотели. Но был один детдом, который распался в значительной мере потому, что они считали: если есть дядя, то нужно, чтобы этот дядя с детьми общался. Дядя жил в шалаше в лесу за городом, а племянник время от времени к нему сбегал и с ним в шалаше пил.

У некоторых детей есть ностальгия, некий мифологизированный образ биологических родителей - никто из них не знает, кем был папа в действительности, но рассказывают мифы. У некоторых нет. Аня та же самая очень жестко относится к тому, что по статусу они сироты, им положены какие-то бесплатные билеты. Она не станет пользоваться никакими льготами

…Возьмем ли мы еще ребенка? Ни в коем случае. Тут не вопрос - хотим-не хотим, просто мы уже старые. Взять ребенка - это, по нашему опыту, нужно в два-три годика максимум. Вытянуть - это еще 20 лет. А двадцати лет у нас нет в запасе, это однозначно. Нам бы этих дотянуть нормально.

Думаю, если бы мы сейчас умерли, то младшие остались бы с нашими старшими детьми. Ну а в действительности по разному бывает, конечно. Немало детских домов семейного типа просто берут и прекращают свое существование. Первый детский дом, который был в области, там было 10 или 12 детей… родители просто сказали: мы устали. И детей - вновь по интернатам.

И не то чтобы их можно было винить. Я думаю, что отвечать мы можем только за себя и, как в Библии сказано, «се аз и чада моя яже ми дал еси». А сказать, почему другой так сделал - он сделал, как он сделал. То, что произошло со старшими мальчиками, не было каким-то заранее принятым решением: дожил до 18 лет - уходи. Хотя в детских домах семейного типа это довольно часто. Устраивать их в жизни - это, понятно, запасы сил, средств - они не безграничные. Если достаточно взрослый человек себя никак не хочет устроить, так что тут сделаешь? Просто в какой-то момент, когда ты уже сделал все, что мог сделать, ты понимаешь, что это уже не нужно никому - ни тебе, ни ему. А единственный шанс повзрослеть - это начать как-то самому плавать, а не чтобы каждый раз - папа его устроит на новую работу и вытащит из очередного отделения милиции.

Фото: Александр Гляделов
Источник: ПРАВОСЛАВИЕ И МИР Ежедневное интернет-СМИ

О Человеке: Борис Херсонский и Алиса Струкова о протоиерее Михаиле Шполянском

Протоиерей Михаил ШПОЛЯНСКИЙ (1956-2014) - священник и писатель: | | | | .

«ТВОЙ О ГОСПОДЕ ДРУГ»
Памяти отца Михаила Шполянского

Нелегок труд сельского священника и, может быть лучшее лекарство от антиклерикализма - посещение сельских храмов, знакомство с бытом сельских приходов.

Мы могли познакомиться с отцом Михаилом очень давно, когда он, молодой, ищущий христианин проводил вечера в Одессе, в обществе таких же новообращенных, горящих молодых людей. Я сам бывал в этой компании, там были иконописцы, будущие священники и даже один будущий схиигумен и один будущий митрополит-раскольник. Там были монархисты, либералы, славянофилы и западники…, любители джаза и ненавистники всей современной музыки, экуменисты и изоляционисты. Все мы до поры были вместе. Мне кажется, что я однажды видел его. Или я обманываю себя «услужливым воспоминаньем»?

*
Нас свел Интернет. Живой журнал о. Михаила был доподлинно живым. Меня покорил его дар рассказчика (книги о. Михаила я прочел позднее). В свою очередь о. Михаил «зацепился» за одно мое стихотворение, посвященное Кинбурнской косе, месту, где о. Михаил часто проводил летние месяцы. Мы начали читать друг друга, потом вступили в переписку, потом много раз встречались.

Несколько раз о. Михаил был на наших с Людмилой поэтических вечерах, и вечера продолжались в тесном семейном общении - матушка Алла стала нашим другом…

Пасху 2013 года мы встретили у о. Михаила в Старой Богдановке. Мы никак не могли предположить, что следующая Пасха для батюшки будет предсмертной. Он встретил Христово Воскресение дома, задержался с госпитализацией еще на день, встретил свой последний день рождения в кругу своей огромной семьи. Через два дня он скончался.

*
В нем было столько жизни, что совершенно не верилось, что эта жизнь может вот так просто оборваться. А ведь когда батюшка был у нас в последний раз, он был тяжело болен и сказал, что жизнь его на исходе, сказал с такой широкой улыбкой, которая смягчила, если не уничтожила страшный смысл его слов.

*
Сказать, что мы полюбили его - не сказать ничего. Сказать, что эта потеря - невосполнима, значит сказать банальность. Мы были очень откровенны. Я знаю об о. Михаиле много. Я знаю о том, как о. Михаил и матушка Алла решились на трудное и благородное дело - воспитывать сирот, я знаком с несколькими приемными детьми этой семьи… Я знаю страшные истории этих детей — из книг о. Михаила и его устных рассказов. Я знаю, как он, молодой священник, получил назначение на отдаленный приход, как «поднял» церковь, как налаживал приходскую жизнь. Как вступил в тяжелый конфликт с епархией и вышел за штат… Как постепенно разрушалось то, что о. Михаил создавал. В первый день Пасхи мы с батюшкой, гуляя, прошли мимо церкви, которую он в свое время обустроил. На калитке висел амбарный замок. Батюшка рассказал, что священник здесь обслуживает три прихода и бывает наездами. Нелегок труд сельского священника и, может быть лучшее лекарство от антиклерикализма - посещение сельских храмов, знакомство с бытом сельских приходов. Служба в Храме Христа Спасителя - не эталон, на который могут равняться все.

*
Отец Михаил сразу попросил перейти на «ты», о том, чтобы поцеловать его благословляющую руку не было и речи. Ему не нравилось, когда я называл его «батюшка» или «отче». В конце концов, мы остановились на полушутливом обращении «отец Миша».

*
Когда мы говорим о разделении тела, души и духа, мы предполагаем, что что-то одно должно доминировать, определяя психический и религиозный склад человека. В о. Михаиле всего было много - и тела, и души, и Духа. Он был человеком легким для нас. Но я понимаю, что был он трудным для епархиального начальства - ну вот, к примеру, начал служить Литургии на Двунадесятые праздники ночью! Как на Пасху и Рождество. Да, этим он хотел уменьшить долю любопытных на богослужении — кто хочет посвятить яблочки на Преображение, пусть приходит днем, кто хочет помолиться и узреть Свет Преображения, пусть помолится в ночи…

Эти новшества были трудны для людей пожилых…

Но, думаю, что причиной доносов на батюшку была обычная человеческая зависть, которой так много в этом мире. Думаю, о. Михаил нес в своем сердце горечь, но нес ее с доброй улыбкой, которую я не забуду, пока жив.

***
Памяти отца Михаила

Сновиденья молитве сродни -
мы в ночи остаемся одни
без родни, без совета.
Вот, сейчас оставляют меня
все заботы и тяготы дня
Жизнь - плохая примета.

Сквозь сомненья пробьются едва…
покаянной молитвы слова.
Разве только страданье
нас возносит над пылью земной,
не весна - только плач за стеной,
только плач и рыданье.

Темный мир подземельный готов
встретить мертвого хором кротов,
слепотою личинок,
им, живущим во мраке, плевать,
кто ложится к ним век ночевать -
иерей или инок.

И душа понимает сама,
не сойти невозможно с ума
от такого соседства.
А под солнцем - цветенье садов,
похоть юных, блаженных годов,
прихоть светлого детства.

Там широкий реки разворот,
там, всеведущ и седобород,
Бог скорбит временами.
Хоть и знает - не так уж страшна
та преграда, ограда, стена,
что теперь между нами.

Не стена - только Лик на стене
нас способен утешить, зане
за порогом не больно.
Только жаль - золотые кресты
не помогут принять то, что Ты
претерпел добровольно.

Источник: ПРАВОСЛАВИЕ И МИР Ежедневное интернет-СМИ

«ТВОЙ О ГОСПОДЕ ДРУГ» - памяти протоиерея Михаила Шполянского

Он смотрел на жизнь с доверием, интересом, нежностью. Такой взгляд меняет действительность, скучное становится смешным, досадное - веселым, и даже самое обыденное, незначительное - важным и значимым

Кому: Иерей Михаил Шполянский Тема: Ааа! Бааатюшка! 230 входящих. 236 отправленных. Три года. Две встречи. Одна дружба.

Только одна дружба. А сколько их было у отца Михаила - детей, чад, прихожан, друзей, крестников, кумовей, приятелей, знакомых, «френдов», читателей, почитателей. Всех и даже недоброжелателей он любил и хранил в своем большом добром сердце. О каждом помнил, думал, вникал в проблемы, выслушивал беседы и исповеди, читал письма и комментарии, и, прострадав, пережив все до предела, говорил доброе слово - не назидания или вразумления, а только лишь слово дружбы. Но слово это было весом с любовь! Как это возможно - непонятно! Где взять силы не только вырастить своих троих, но и одиннадцать…тоже своих. Как писал батюшка: «мы родили троих, а других детей Господь нам давал другим путем». Матушка Алла всю жизнь была не просто помощницей отца Михаила, она была частью его, жизнью, душою, музой и героиней - трепетной, нежной художницей с сильным и мужественным сердцем - матушкой Гелендухой… Их отношения - образ подлинной супружеской любви, когда каждый, не теряя собственной личности, растворяется - умирает и оживет в другом.

В 34 года отец Михаил принял священный сан и получил назначение на приход в селе Старая Богдановка, которому он отдал много лет служения. Он поднимал храм, переселившись в село вместе с семьей из Николаева, строил дом, сажал сад, растил детей. А потом возникли неприятности, о которых не хочется говорить сейчас. Отец Михаил вынужден был уйти за штат. Но приход его только вырос: батюшка стал писать, причем так, что от каждой его книжки загорались огоньки веры и радости в тысячах сердец.

Как говорят физики-оптики - все зависит от угла зрения. Отец Михаил Шполянский смотрел на жизнь с доверием, интересом, нежностью. И такой взгляд меняет действительность, скучное становится смешным, досадное - веселым, и даже самое обыденное, незначительное - важным и значимым. Отец Михаил присматривал за такой многотрудной, многосложной жизнью, но в то же время много- интересной, красочной, яркой, веселой, полной - с любовью, как отец за детьми, а потом записывал, сочинял. “С какого-то момента я понял, что опыт нужно передавать не благочестивыми поучениями, а самой жизнью, - говорил мне батюшка в интервью, - И уже несколько лет все, что я пишу, - это небольшие истории, как правило, из собственной жизни, не всегда умные, но почти всегда веселые. И так уж сложилось, что состоит она из каких-то дурацких - ну ладно, скажем политкорректно - забавных ситуаций. И они, несмотря на свою курьезность, меня многому научили. В основном об этом я и пишу в своих книгах серии «Мой анабасис».

Как пояснял батюшка в изданиях своих книг, «Анабасис» - в переводе с греческого означает «восхождение и спуск», а в литературе нередко употреблялось в юмористическом ключе как синоним похождений и приключений, например «Будийовицкий анабасис Швейка». Вся жизнь отца Михаила была сложной дорогой спусков и восхождений, о которых мы знаем из откровенных, искренних, смешных и остроумных рассказов, повестей, сценариев кинофильмов. Да-да, кинофильмов, правда, в большинстве случаев, продюсеры не могли оценить их потенциал. Почти все - триллеры, с невероятно сложно закрученным сюжетом, непредсказуемыми поворотами, абсолютно парадоксальным финалом и каждый раз - с глубоким духовным смыслом, выраженным не прямой нотацией, а символом, образом.

Как легко он владел языком, языком Пушкина, которого очень любил. Как был остроумен, всегда самокритичен и антипафосен. Например, на вопрос что вас привело к сочинительству, он отвечал: “Фантастика и лень (смеется). По отдельности. Фантастику я с детства читал тоннами и, видимо, так навык к книжной жизни. Потом уже было другое чтение, самое важное для меня, — Пушкин, ну и не только он, конечно. А позже, уже в священническом служении, стало лень каждому вновь приходящему все время повторять одно и то же. Стал что-то записывать, а потом с удовольствием говорил: «А вы вот это прочитайте, а потом приходите, поговорим». Так и начал писать…”

Я помню тот день. 24 января 2011 года. В церковной книжной лавке купила первый “Анабасис” в мягком переплете. Поморщилась от обложки не самого высокого вкуса, посмотрела на улыбающееся лицо автора, вспомнила, что друзья мне говорили: “Это надо читать!”. Купила, села, открыла книгу, прочитала, закрыла. Час или полтора радости, восторга, удивления, узнавания, счастья от полного совпадения пролетели как мгновение. В этот день я обрела друга. Открыла ЖЖ отца Михаила: фотографии радостного празднования Рождества с близкими друзьями и детская песенка:

Черепаха - аха-аха
У воді сиділа-діла.
Черепаха - аха-аха
Свої ніжки мила-ила…

Сейчас нашла этот пост… точку начала, в которой навсегда запечатлелся образ друга, жизнерадостного, честного и такого открытого, почти детского отца Михаила. Я тут же отыскала адрес батюшки, написала ему, сразу же ответил, разделив мою радость о счастье взаимопонимания и похожести. А потом попросил помочь вычитать новые «Анабасисы». Я призналачь, что плохой редактор и с радостью взялась за работу. Завертелась деловая, творческая и дружеская переписка. Это было счастье совместного труда и общения! С каждым днем все открытее и откровеннее. «Алиса, Аля, Алечка» - как я радовалась новому письму, тексту, заданию. Четвертый «Анабасис» вышел под названием «Средний Спасатель», а пятый, кажется, до сих пор не издан.

…Анабасис: удачи-провалы, находки-потери, горе-радости - просто жизнь, полная абсудра и самых невероятных коллизий, а, как свидетельствовал батюшка: “абсурдные явления жизни - убедительное доказательство существования Бога и Высших планов бытия”.

Сегодня отец Михаил взошел на вершину своего Анабасиса. В мире, в окружении семьи он ушел в пространство жизни вечной.

Он ушел, а нам тут так больно! Невозможно понять, принять. «Ааааааааа! Батюшкаааааа! Неужели никогда больше увижу в почте конвертик с твоим именем?! Неужели ты никогда больше не обнимешь меня по-отцовски, как тогда, когда я уезжала с Кинбурнской косы, пережив невыносимое известие о гибели мужа?! Ведь только рядом с тобой я могла пережить пронзающий нож этой вести! Неужети никогда не увижу тебя?! Ты так звал меня в гости, а я все собиралась… Прости меня, дорогой батюшка! Прости! И я, и мои дети, друзья - мы очень любим тебя! А любовь никогда не умирает!».

Сижу, плачу, молюсь, перечитываю нашу переписку и вдруг:

«Здравствуй, Алечка! Ну что поделаешь, то, что нам послано - уметь принять, хотя и просто замерев и оглохнув, но все же - принять, это и есть отношения с ОТЦОМ. Полнота любви есть полнота доверия.

Прости за банальность этих слов, но ведь действительно иного не скажешь. И банальность не перестает от своей избитости быть правдой.

Все пройдет и все будет, потому что есть и будет с нами Спаситель! Ну, дождемся, что делать? А пока дадим ту каплю добра, любви и опыта, на которые способны, тем, кто нам вручен - их охранять и любить.

Твой о Господе друг иер. М.”.

Ей, гряди, Господи Иисусе!

Редакция портала Правтудэй прощается со своим дорогим другом и бесценным сомолитвенником священником Михаилом Шполянским, безвременно почившим 25 апреля в 20.28 по украинскому времени.

Отец Михаил родился в г. Ленинграде, и вскоре, еще в младенчестве, вместе с родителями переехал на Украину, в г. Николаев, где и прошли его детство и юность. Там же он окончил кораблестроительный институт, женился и, уверовав в Бога, вместе со всей семьей крестился - за что был уволен с работы в кораблестроительном КБ под смехотворным предлогом «подозрения в шпионаже». После увольнения он долго перебивался случайными заработками: работал в лесничестве в Карелии, на стройке, в бригаде по декоративному оформлению помещении. В 1990 году, в возрасте 34 лет он был рукоположен во иереи и получил приход в селе Старая Богдановка под Николаевом, где он и прожил с семьей всю оставшуюся жизнь до последних дней.

Вместе с матушкой Аллой отец Михаил организовали «семейный» детский дом, а, проще говоря, стали брать и принимать в свою семью брошенных детей, которых они вырастили и воспитали - всего их оказалось 11 человек.

В 2003 году священник Михаил Шполянский был запрещен в служении, а позже отправлен за штат. О причинах «наказания» он рассказал на страницах «Живого журнала» :

«5 февраля 2003 г. я был запрещен в служении. Причиной была действительно описанная уважаемым kalakazo ситуация – присутствие в нашей семье приемных детей, которые, по слову правящего архиерея, должны содержаться за счет государства, а не за счет средств церкви. (Это при том, что от епархии мы не только не получали никаких средств, но даже не были освобождены от епархиального налога - 20% суммарного дохода прихода и семьи). Но владыка не мог перенести, что нам помогали спонсоры. В разговоре с главой райадминистрации нашего района владыка потребовал закрыть детский дом, а детей передать в интернат. Мотивировка – спонсоры должны помогать епархии, а не отдельным приходам.

Также «жалом в плоть» для епархии была успешная работа книжного лотка православной литературы, который мы, по благословению о. Иоанна Крестьянкина и первоначально данному (и никогда официально не отмененному) РАЗРЕШЕНИЮ ЕПАРХИИ, установили в городе. Владыке казалось, что там «крутятся сумасшедшие тысячИ доллАров» (мое предложение передать епархии ВСЮ торговлю с товарами с тем, чтобы на детдом выделялось 300 дол. в месяц, принято не было).

Последней каплей, переполнившей терпение «священноначалия», стало мое гласное предложение обсудить ситуацию с гонением на одного из клириков епархии на епархиальном собрании (до того три года вообще не собиравшемся).

Поводом же к запрещению стала опубликованная в «Вестнике РХД» статья «Церковь земная: разрывы и обрывы. Есть ли кому строить мосты?» (присутствует в поле Интернета). На основании анонимной (потом стало известно, что подписал текст Забуга) и весьма неоднозначной рецензии КДА, решением епархиального совета (при всем давлении владыки большинством только в один голос) я был запрещен в служении «за неуважение к священноначалию» временно «на период месячного отпуска до явления покаяния». При этом на мой приход был немедленно назначен специально рукоположенный для этой цели юноша (трое иереев до того от такой миссии отказались) Дмитрий Завислюк. Его охранял (от меня?) епископский пономарь с нунчаками. Завислюк был поставлен на епархиальное довольствие и регулярно доносил в епархию о моей деятельности (так, сказанные ему в автобусе моей дочкой слова «Как там поживает его величество епископ Питирим?» были классифицированы в епархии как «издевательство над священным саном»). На сегодняшний день Завислюк совершенно приход разорил, сам куда-то из села переехал, службы служатся далеко не каждую неделю, зимой храм не отапливается, везде бурьян и разруха, и даже кресты на храме и водосвятной часовне подкосились . Ну а в том феврале по ходатайству прихожан (более 1000 подписей с полными данными подписавших лиц, в т.ч. 95 % всего взрослого населения нашего села, а также народные депутаты, деятели культуры, руководители предприятий и пр.) из Киева прибыла комиссия во главе с еп. Митрофаном (упр. делами УПЦ), которая отменила запрещение в служении.

После отбытия комиссии епархиальный владыка, пользуясь своим неотъемлемым правом, перевел меня служить на дальний приход с требованием находиться там постоянно. Перевезти огромную семью туда я физически не мог – хотя бы из-за отсутствия жилья (нам в Старой Богдановке для детского дома выделили ведомственное жилье). Несколько месяцев проездив туда на каждую службу (и опять же – на фоне епархиальных выговоров за то, что не нахожусь там постоянно), очень тяжело переболев (микроинсульт), вышел за штат «временно по состоянию здоровья» (епископ отпускать отказывался, требовал переезда в другую область, но митрополия дала указания отпустить «заштат»). В каком состоянии прибываю и ныне.

Еще долгое время меня всячески преследовали, не давали возможности не только сослужить (даже в соборе), но и причащаться мирским чином, обвиняли в сонме немыслимых грехов – от организации секты до «эксплуатации детей» и т.п. С зимы 2005 года пока более не трогают.

При всех тяготах происшедшего, я бесконечно благодарен Господу за все пережитое. Здесь нет возможности об этом говорить, но я действительно вижу во всем том дар бесконечной милости Отца. Слава Богу! »

По почислении «за штат» , несмотря на прродолжавшуюся вплоть до его кончины травлю и поношение со стороны епископа Питирима и «лжебратии» из числа его приближенных, о. Михаил продолжал служить у себя дома, в домовой церкви для своей семьи и многочисленных «чад и домочадцев». Он был широко известен как любвеобильный пастырь и духовник, с любовью принимавший всех притекавших в его широкие объятия - а их были поистине толпы. За свою доброту и сердечность он получил прозвище «добрый попа», бытовавшее среди местных мигрантов их Средней Азии и прочих «сирых и убогих», которым он никогда не отказывал в помощи. Будучи всегда гоним и притесняем «церковной» властью, он был поистине НАРОДНЫМ ПАСТЫРЕМ в лучших традициях вселенского христианства.

Вечная память и Царствие Небесное дорогому о. Михаилу, помолимся о упокоении души его в надежде, что и он помянет нас, грешных, пред Престолом Всевышнего.

Полковник Болботун, потеряв семерых казаков убитыми и девять ранеными и семерых лошадей, прошел полверсты от Печерской площади до Резниковской улицы и там вновь остановился. Тут к отступающей юнкерской цепи подошло подкрепление. В нем был один броневик. Серая неуклюжая черепаха с башнями приползла по Московской улице и три раза прокатила по Печерску удар с хвостом кометы, напоминающим шум сухих листьев (три дюйма), Болботун мигом спешился, коноводы увели в переулок лошадей, полк Болботуна разлегся цепями, немножко осев назад к Печерской площади, и началась вялая дуэль. Черепаха запирала Московскую улицу и изредка грохотала. Звукам отвечала жидкая трескотня пачками из устья Суворовской улицы. Там в снегу лежала цепь, отвалившаяся с Печерской под огнем Болботуна и ее подкрепление, которая получилась таким образом:

Др-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р…

Первая дружина?

Да, слушаю.

Немедленно две офицерских роты дайте на Печерск.

Слушаюсь. Дррррр… Ти… Ти… ти… ти…

И пришло на Печерск: 14 офицеров, три юнкера, один студент, один кадет и один актер из театра миниатюр.

Увы. Одной жидкой цепи, конечно, недостаточно. Даже и при подкреплении одной черепахой. Черепах-то должно было подойти целых четыре. И уверенно можно сказать, что подойди они, полковник Болботун вынужден был бы удалиться с Печерска. Но они не подошли.

Случилось это потому, что в броневой дивизион гетмана, состоящий из четырех превосходных машин, попал в качестве командира второй машины, никто иной, как знаменитый прапорщик, лично получивший в мае 1917 г. из рук Александра Федоровича Керенского георгиевский крест, Михаил Семенович Шполянский.

Михаил Семенович был черный и бритый, с бархатными баками, чрезвычайно похожий на Евгения Онегина. Всему Городу Михаил Семенович стал известен немедленно по приезде своем из города Санкт-Петербурга. Михаил Семенович прославился, как превосходный чтец в клубе «Прах» своих собственных стихов «Капли Сатурна» и как отличнейший организатор поэтов и председатель Городского поэтического ордена «Магнитный Триолет». Кроме того, Михаил Семеныч не имел себе равных, как оратор, кроме того управлял машинами, как военными, так и типа гражданского, кроме того содержал балерину оперного театра Мусю Форд и еще одну даму, имени которой Михаил Семенович, как джентельмен, никому не открывал, имел очень много денег и щедро раздавал их взаймы членам «Магнитного Триолета»;

пил белое вино,

играл в железку,

купил картину «Купающаяся венецианка»,

ночью жил на Крещатике,

утром в кафэ «Бильбокэ»,

днем - в уютном номере лучшей гостиницы «Континенталь»,

вечером - в «Прахе»,

на рассвете писал научный труд «Интуитивное у Гоголя».

Гетманский Город погиб часа на три раньше, чем ему следовало бы, именно из-за того, что Михаил Семенович второго декабря 1918 г. вечером в «Прахе» заявил Степанову, Шейеру, Слоных и Черемшину (головка «Магнитного Триолета») следующее:

Все мерзавцы. И гетман, и Петлюра. Но Петлюра кроме того, еще и погромщик. Самое главное, впрочем, не в этом. Мне стало скучно, потому что я давно не бросал бомб.

По окончании в «Прахе» ужина, за который уплатил Михаил Семенович, его, Михаила Семеныча, одетого в дорогую шубу с бобровым воротником и цилиндр, провожал весь «Магнитный Триолет» и пятый некий пьяненький в пальто с козьим мехом. О нем Шполянскому было известно немного: во первых, что он болен сифилисом, во-вторых, что он написал богоборческие стихи, которые Михаил Семенович, имеющий большие литературные связи, пристроил в один из московских сборников и, в-третьих, что он - Русаков, сын библиотекаря.

Человек с сифилисом плакал на свой козий мех под электрическим фонарем Крещатика и, впиваясь в бобровые манжеты Шполянского, говорил:

Шполянский, ты самый сильный из всех в этом городе, который гниет так же, как и я. Ты так хорош, что тебе можно простить даже твое жуткое сходство с Онегиным! Слушай, Шполянский… Это неприлично походить на Онегина. Ты как-то слишком здоров… В тебе нет благородной червоточины, которая могла бы сделать тебя действительно выдающимся человеком наших дней… Вот я гнию и горжусь этим. Ты слишком здоров, но ты силен, как винт, поэтому винтись туда!.. Винтись ввысь!.. Вот так…

И сифилитик показал, как нужно это делать. Обхватив фонарь, он действительно винтился возле него, став каким то образом длинным и тонким, как уж. Проходили проститутки мимо, в зеленых, красных, черных и белых шапочках, красивые, как куклы, и весело бормотали винту:

Занюхался, т-твою мать?

Очень далеко стреляли пушки и Михаил Семеныч действительно походил на Онегина под снегом летящим в электрическом свете.

Иди спать, - говорил он винту-сифилитику, немного отворачивая лицо, чтоб тот не кашлянул на него, - иди, - он толкнул концами пальцев козье пальто в грудь. Черные лайковые перчатки касались вытертого шевиота и глаза у толкаемого были совершенно стеклянными. Разошлись. Михаил Семенович подозвал извозчика, крикнул ему «Мало-Провальная» и уехал, а козий мех, пошатываясь, пешком отправился к себе на Подол.

В квартире библиотекаря, ночью, на Подоле, перед зеркалом, держа зажженую свечу в руке, стоял обнаженный до пояса владелец козьего меха. Страх скакал в глазах у него, как чорт, руки дрожали, и сифилитик говорил и губы у него прыгали, как у ребенка:

Боже мой, боже мой, боже мой… Ужас, ужас, ужас… Ах, этот вечер! Я несчастлив. Ведь, был же со мной и Шейер и, вот, он здоров, он не заразился, потому что он счастливый человек. Может быть, пойти и убить эту самую Лельку? Но какой смысл? Кто мне об’яснит, какой смысл? О, Господи, Господи… Мне 24 год и я мог бы, мог бы… Пройдет пятнадцать лет, может быть, меньше и вот, разные зрачки, гнущиеся ноги, потом безумные идиотские речи, а потом - я гнилой, мокрый труп.

Обнаженное до пояса худое тело отражалось в пыльном трюмо, свеча нагорела в высоко поднятой руке, и на груди была видна нежная и тонкая звездная сыпь. Слезы неудержимо текли по щекам больного и тело его тряслось и колыхалось.

Мне нужно застрелиться. Но у меня на это нет сил, к чему тебе, мой Бог, я буду лгать? К чему тебе я буду лгать, мое отражение?

Он вынул из ящика маленького дамского письменного стола тонкую книгу, отпечатанную на сквернейшей серой бумаге. На обложке ее было напечатано красными буквами:

Ах-а-ах, - стиснув зубы, болезненно застонал больной. - Ах, - повторил он в неизбывной муке.

Он с искаженным лицом вдруг плюнул на страницу со стихотворением и бросил книгу на пол, потом опустился на колени, и, крестясь мелкими дрожащими крестами, кланяясь и касаясь холодным лбом пыльного паркета, стал молиться, возводя глаза к черному безотрадному окну:

Господи, прости меня и помилуй за то, что я написал эти гнусные слова. Но зачем же ты так жесток? Зачем? Я знаю, что ты меня наказал. О, как страшно ты меня наказал! Посмотри, пожалуйста, на мою кожу. Клянусь тебе всем святым, всем дорогим на свете, памятью мамы-покойницы, - я достаточно наказан. Я верю в тебя! Верю душой, телом, каждой нитью мозга. Верю и прибегаю только к тебе, потому что нигде на свете нет никого, кто бы мог мне помочь. У меня нет надежды ни на кого, кроме как на тебя. Прости меня и сделай так, чтобы лекарства мне помогли! Прости меня, что я решил, будто бы тебя нет: если бы тебя не было, я был бы сейчас жалкой паршивой собакой без надежды. Но я человек и силен только потому, что ты существуешь и во всякую минуту я могу обратиться к тебе с мольбой о помощи. И я верю, что ты услышишь мои мольбы, простишь меня и вылечишь. Излечи меня, о, Господи, забудь о той гнусности, которую я написал в припадке безумия, пьяный, под кокаином. Не дай мне сгнить и я клянусь, что я вновь стану человеком. Укрепи мои силы, избавь меня от кокаина, избавь от слабости духа и избавь меня от Михаила Семеновича Шполянского!..

Свеча наплывала, в комнате холодело, под утро кожа больного покрылась мелкими пупырышками, и на душе у больного значительно полегчало.

Михаил же Семенович Шполянский провел остаток ночи на Малой Провальной улице в большой комнате с низким потолком и старым портретом, на котором тускло глядели, тронутые временем, эполеты 40-х годов. Михаил Семенович без пиджака, в одной белой зефирной сорочке, поверх которой красовался черный с большим вырезом жилет, сидел на узенькой козетке и говорил женщине с бледным и матовым лицом такие слова:

Ну, Юлия, я окончательно решил и поступаю к этой сволочи - гетману в броневой дивизион.

После этого женщина, кутающаяся в серый пуховый платок, истерзанная полчаса тому назад и смятая поцелуями страстного Онегина, ответила так:

Я очень жалею, что никогда я не понимала и не могу понимать твоих планов.

Михаил Семенович взял со столика перед козеткой стянутую в талии рюмочку душистого коньяку, хлебнул и молвил:

И не нужно.

Через два дня после этого разговора Михаил Семеныч преобразился. Вместо цилиндра на нем оказалась фуражка блином, с офицерской кокардой, вместо статского платья - короткий полушубок до колен и на нем смятые защитные погоны. Руки в перчатках с раструбами, как у Марселя в Гугенотах, ноги в гетрах. Весь Михаил Семенович с ног до головы был вымазан в машинном масле (даже лицо) и почему-то в саже. Один раз, и именно 9-го декабря, две машины ходили в бой под Городом и, нужно сказать, успех имели чрезвычайный. Они проползли верст 20 по шоссе и после первых же их трехдюймовых ударов и пулеметного воя петлюровские цепи бежали от них. Прапорщик Страшкевич, румяный энтузиаст и командир 4-й машины, клялся Михаилу Семеновичу, что все четыре машины, ежели бы их выпустить разом, одни могли бы отстоять Город. Разговор этот происходил 9-го вечером, а 11-го в группе Щура, Копылова и других (наводчики, два шоффера и механик) Шполянский, дежурный по дивизиону, говорил в сумерки так:

Вы знаете, друзья, в сущности говоря, большой вопрос, правильно ли мы делаем, отстаивая этого гетмана. Мы представляем собой в его руках не что иное, как дорогую и опасную игрушку, при помощи которой он насаждает самую черную реакцию. Кто знает, быть может, столкновение Петлюры с гетманом исторически показано, и из этого столкновения должна родиться третья историческая сила и, возможно, единственно правильная.

Слушатели обожали Михаила Семеныча за то же, за что его обожали в клубе «Прах» - за исключительное красноречие.

Какая же это сила? - спросил Копылов, пыхтя козьей ножкой.

Умный коренастый блондин Щур хитро прищурился и подмигнул собеседникам куда-то на северо-восток. Группа еще немножко побеседовала и разошлась. 12-го декабря вечером произошла в той же тесной компании вторая беседа с Михаилом Семеновичем за автомобильными сараями. Предмет этой беседы остался неизвестным, но зато хорошо известно, что накануне 14-го декабря, когда в сараях дивизиона дежурил Щур, Копылов и курносый Петрухин, Михаил Семенович явился в сараи, имея при себе большой пакет в оберточной бумаге. Часовой Щур пропустил его в сарай, где тускло и красно горела мерзкая лампочка, а Копылов довольно фамильярно подмигнул на мешок и спросил:

Угу, - ответил Михаил Семенович.

В сарае заходил фонарь возле машин, мелькая, как глаз, и озабоченный Михаил Семенович возился вместе с механиком, приготовляя их к завтрешнему выступлению.

Причина: бумага у командира дивизиона капитана Плешко - «четырнадцатого декабря, в восемь часов утра, выступить на Печерск с 4-мя машинами»

Совместные усилия Михаила Семеновича и механика к тому, чтобы приготовить машины к бою, дали какие-то странные результаты. Совершенно здоровые еще накануне три машины (четвертая была в бою под командой Страшкевича) в утро 14-го декабря не могли двинуться с места, словно их разбил паралич. Что с ними случилось, никто понять не мог. Какая-то дрянь осела в жиклерах и сколько их не продували шинными насосами, ничего не помогло. Утром возле трех машин в мутном рассвете была горестная суета с фонарями. Капитан Плешко был бледен, оглядывался, как волк и требовал механика. Тут-то и начались катастрофы. Механик исчез. Выяснилось, что адрес его в дивизионе, вопреки всем правилам, совершенно неизвестен. Прошел слух, что механик внезапно заболел сыпным тифом. Это было в 8 часов, а в 8 ч. 30 м. капитана Плешко постиг второй удар. Прапорщик Шполянский, уехавший в 4 часа ночи после возни с машинами на Печерск на мотоциклетке, управляемой Щуром, не вернулся. Возвратился один Щур и рассказал горестную историю. Мотоциклетка заехала в Верхнюю Теличку и тщетно Щур отговаривал прапорщика Шполянского от безрассудных поступков. Означенный Шполянский, известный всему дивизиону своей исключительною храбростью, оставив Щура и взяв карабин и ручную гранату, отправился один во тьму на разведку к железнодорожному полотну. Щур слышал выстрелы. Щур совершенно уверен, что передовой раз’езд противника, заскочивший в Теличку, встретил Шполянского и, конечно, убил его в неравном бою. Щур ждал прапорщика два часа, хотя тот приказал ждать его всего лишь один час, а после этого вернуться в дивизион, дабы не подвергать опасности себя и казенную мотоциклетку № 8175.

Капитан Плешко стал еще бледнее после разсказа Щура. Птички в телефоне из штаба гетмана и генерала Картузова в перебой пели и требовали выхода машин. В 9 часов вернулся на четвертой машине с позиций румяный энтузиаст Страшкевич, и часть его румянца передалась на щеки командиру дивизиона. Энтузиаст повел машину на Печерск и она, как уже было сказано, заперла Суворовскую улицу.

В 10 часов утра бледность Плешко стала неизменной. Бесследно исчезли два наводчика, два шоффера и один пулеметчик. Все попытки двинуть машины остались без результата. Не вернулся с позиции Щур, ушедший по приказанию капитана Плешко на мотоциклетке. Не вернулась, само собою понятно, и мотоциклетка, потому что не может же она сама вернуться! Птички в телефонах начали угрожать. Чем больше рассветал день, тем больше чудес происходило в дивизионе. Исчезли артиллеристы Дуван и Мальцев и еще парочка пулеметчиков. Машины приобрели какой-то загадочный и заброшенный вид, возле них валялись гайки, ключи и какие-то ведра.

А в полдень, в полдень исчез сам командир дивизиона, капитан Плешко.